Гюнтер Гейгер - Улица Марата
Я часто думал о Тане. Она увековечилась во мне. Я чувствовал потерю так, словно она была мне сестрой или братом. Лежа то на тахте, то на двери, я часто вспоминал проведенные с нею часы, массируя при этом мой похотливый отросток, чтобы кончать в кулак снова и снова.
Холода становились все ощутимей. Ночи на Пушкинской были ужасны. Только тот, кто спал на тахте, мог спокойно дотянуть до утра. У Вольфа было преимущество, он захватил с собою из дома хороший спальный мешок. Он был экипирован значительно лучше, чем я.
На параллельной к Пушкинской улице Марата мы нашли молочный лобаз с примыкающим к нему кафетерием, в котором мы теперь завтракали. В нескольких домах от этого места должна была быть квартира нашей соотечественницы, с которой я познакомился в Вене. Рыжая гринписовка, склонившая меня к денежному пожертвованию во спасение джунглей Амазонки, когда я упомянул о своей предстоящей поездке в Россию, записала мне имя и телефон одной переводчицы с русского, у которой в Питере была своя хата.
Она как раз находилась в городе, и мы договорились встретиться. Мы нашли нужную дверь, но ее не оказалось дома. Мы подождали немного в близлежащем кафе и наведались еще раз. Вельма была дома. У нее в гостях находилась парочка художников из Блядоруссии и два хмыря, один из которых оказался фотографом, имевшим мастерскую на Пушкинской, а другой журналистом. В России после перестройки многие становились художниками.
В Москве мне сказал литератор Игорь Кузнецов, что русские писатели ничего не хотят знать о политике, они нею пресытились. В постсоветской России демократические процессы ослабили давление на авторов и литературные издания, но вместе с тем было потеряно и государственное финансирование. Таня говорила мне, что прежде тираж ее журнала был 40.000 экземпляров, от этой цифры я просто в корень опезденел.
— А сколько у вас сотрудников? — полюбопытствовал я.
— Сорок человек.
В Питере мы стали искать море, но безуспешно. Мы бесцельно покатались по городу на автобусе в надежде его узреть. Затем просто стали шляться пешком. Нева была нашим ориентиром. По направлению к устью мы увидели бухты, похожие на пруды. На берегу одной из них на стапелях стояла подводная лодка. Чудовище имело впереди нечто, куда должны были крепиться торпеды. Вольф даже не решился ее сфотографировать, а я тоже не заставил его это сделать. Мы находились в совершенном охуении.
Но где же море? Мы тащились вдоль доков. Копыта отваливались на ходу. Мы забрели в какой-то тоннель. Он мог бы стать идеальным местом для преступления. Группа курящих дешевые сигареты мужиков сидела на обочине. Чего они ждали? На нас они не обратили внимания. Наверное, мы мало отличались от русских бомжей. Мы сели в автобус, не заплатив за проезд. За проезд мы платили только в метро.
В Петербурге проезд в метро стоил 200 рублей, а в Москве 800. Мне казалось, что все должно быть наоборот, ведь Санкт-Петербург — туристический город и он гораздо красивее Москвы. Счастливица Вельма, она обрела здесь новую родину, купив флэт вблизи от Невского проспекта. У нее было пять комнат, клозет, кухня, ванная и маленький балкончик, выходивший на улицу Марата в самом центре города.
Таким образом, Вельма нашла свое место в жизни и свое экзистенциальное счастье. Она обрела твердую почву под ногами в тысячах километрах от родины. Я ей завидовал. Но в квартире все было в полуразрушенном состоянии, она напоминала строительную площадку. На стенах висели картины, напоминавшие географические карты.
Мы сидели вместе, пиздя об искусстве и листая каталог Илоны Бородулиной — блядорусской художницы 27 лет. Она была динамичной и самоуверенной. Ее ебарь был и ее менеджером, он организовывал ей выставки. Вольф находил смешным то, что тот подавал Илоне руку при выходе из автобуса или трамвая. Вольфу это казалось стебным.
— Когда-то давно, лет сто назад, так было и в Вене, — заметил он.
Поздно вечером мы поперлись в гости к фотографу с Пушкинской. Он жил на последнем этаже. Мы принесли с собой водку и апельсиновый сок. Фотограф был хитровыебанным — он оставлял мрачноватое впечатление, относясь ко всему чрезвычайно серьезно. Он подарил нам свой каталог со снимками канализационных решеток и люков, а также календарь с полуобнаженными русскими бабами.
Водка валила с ног. Сегодня на двери спал Вольф. Я наслаждался тахтой. Для двоих она была бы чересчур узкой. Кроме того, мы были мужчинами, и нам не подобало прижиматься друг к другу. Вольф был бисексуалом, я — нет. Поэтому я не потворствовал его прихотям.
— О, Гюнтер, — периодически мечтательно произносил он. — Почему бы тебе не потрахать меня в задницу? Это же так прекрасно!
Я оставлял его слова без внимания, поскольку мне это было неинтересно.
6. НОЧИ НА ПУШКИНСКОЙ
Однажды, придя завтракать в наше любимое кафе на улице Марата после полудня, мы заметили за соседним столиком крашеную блондинку и мужчину моложе ее. Позже Наташа сказала:
— Поначалу я приняла вас за отечественных голодранцев, но язык выдал в вас иностранцев.
Живя в сквоте на Пушкинской, мы быстро скатились до уровня бомжей и теперь мало чем отличались от настоящих русских интеллигентов. Мы не мылись, ходили грязными, у меня даже не было сменных штанов и всего лишь одна рубашка. За три недели нашего путешествия мы изрядно одичали.
Наташа представилась нам антрепренершей и пригласила к себе за столик. Для установления дружеской атмосферы наши новые знакомые — Андрей и Наташа налили нам из-под полы портвейна «Агдам». Он был очень сладким и приятным на вкус. Когда мы прикончили бутылку, мы переместились к ним в квартиру, купив по пути водки и сока, но это было всего лишь начало.
Наташа танцевала под музыку какого-то русского барда — «На улице Марата я счастлив был когда-то…», высоко задирая платье.
Вольф снимал как охренелый, он сделал 50 снимков. Мне не нравилась его манера фотографировать, он просто нажимал на кнопку, отбирая затем лучшие кадры.
— В снимках должна быть случайность, никакой нарочитости, — утверждал он свое творческое кредо.
Позже мы пошли в вонючую кухню, а оттуда в комнату матери Наташи.
— Варвары. Она была очень худа и наполовину парализована.
— Полгода назад у нее случился инсульт, и после этого она не покидает свою комнату. Она хочет умереть дома. Это лучше, чем в доме для инвалидов.
Мне вспомнился госпиталь в Вене. Парализованный сербский поэт Живорад Ежавский. Уже много лет он лежал в отделении для обреченных. Он прыгнул с моста в Дунай, поспорив с друзьями на бутылку сливовицы, неудачно наебнувшись о бетонную опору. Пациенты в палате были, как правило, старше его, они один за другим ставили тапки в угол.
Он ощущал себя как в кино — люди менялись, одних уносили, других приносили. Его положение было так же безнадежно, как и их, но он научился двигать правой рукой. Разработав со временем пальцы, он стал писать на компьютере.
Варвара откинулась через две недели после нашего отъезда. Она была готова к смерти. Об этом нам сообщила Наташа в письме с рождественскими поздравлениями. «Мы будем ждать тебя на улице Марата» — писала она. — «Приезжай, есть свободная койка». Я был растроган до слез. Только где достать денег? В конце года с моего счета сняли задолженность по алиментам. Для поездки в Россию нужна была новая идея и интересный проект, чтобы срубить капусту с австрийских культурных фондов.
Под вечер появилась блондинка. Я сразу почувствовал, что это пахнет любовью, и принялся нашептывать ей в ухо всякую хуетень. Она вряд ли понимала что-либо, кроме своего имени Ольга, которое я постоянно повторял эротическим шепотом. Я был возбужден, и она это чувствовала. Она же была при дядьке лет пятидесяти, которого я инстинктивно боялся. Он не вписывался в нашу компанию. Он походил на гиену. Я сдерживал себя в приставаниях к Ольге, боясь перейти границу и нарваться на пиздюлину.
Усталость срубила меня, опьянение было чересчур велико. Башка трещала, как поленья в камине. Я потащился в большую комнату, где на полу валялся пьяный Андрей. Я ебнулся на диван и, наверное, гиена получила б свое, если бы оказалась более терпеливой. Но она пришла слишком поспешно, не дав мне крепко уснуть, и принялась копаться у меня в штанах в поисках денег. Я закричал.
Негодяй тут же выскочил. Тогда в дверях появилась Наташа. Я показал знаками, что произошло. Она все поняла и принялась орать на воришку, выгоняя его вон.
Позже, оправдываясь, она рассказала, что это был ее прежний квартирант, который теперь наведывался изредка в гости. Ее квартира была излюбленным местом тусовки различных уродов. Ночью здесь побывала и Вельма Кишлер — жилище австрийской переводчицы находилась поблизости. Вельма была высокой студенткой лет 27-ми. Вольф привел ее, когда бегал за водкой. Позже он спросил ее, не хочет ли она с ним перепихнуться, но она его отшила.
