Борис Можаев - Полтора квадратных метра
Каждый раз, когда они попадали в Стародубово, на большую дорогу, они испытывали странное чувство облегчения и потерянности. Будто их раньше на приколе держали, как лошадей; и вот сорвались они на свободу, зашли бог знает куда – и радостно вроде бы, и что делать не знают.
Поначалу любовались, как всегда, кирпичными корпусами старого конезавода, высокими резными башнями по углам, зубчатым карнизом, затейливо сплющенными фигурными оконцами, острыми гранеными шпилями… Ну, что за диво! Дворец, да и только… И зачем тому барину понадобилось возводить такие хоромы для лошадей? Чудак. Санаторий бы здесь открыть.
Ужинали в высокой бревенчатой чайной. Народ за столиками гудел, – больше все шофера в черных замасленных пиджачках да фуфайках, пили только перцовую – от нее не пахнет. Два мотоциклиста с белыми шлемами на коленях, в коротеньких курточках под черную кожу угощали за столиком красным вином кудрявых девиц; те слушали их, прыскали в сторону, потом откидывались на стуле и заливались звонким смехом. А мотоциклисты в такие минуты все перемигивались.
«Дуры вы, дуры! – хотелось сказать Марии Ивановне. – Или вы не видите, что они замышляют?»
– А не выпить ли нам по маленькой? – спросил Павел Семенович, тоже поглядывавший на этих развеселых девиц.
Мария Ивановна аж вздрогнула:
– С каких это доходов? И что за веселье приспичило?
– Эх, Маша! Однова живем. Как говорится – проверяй жизнь радостью. Ежели ты прав, тебе должно быть радостно. Вот веришь или нет, а мне сейчас радостно!
– Его на смех, дурака, подняли, а он радуется.
– Да не в этом дело… Я своего добиваюсь, вот что главное-то. Пока я отстаиваю свою правду, я уважаю себя.
– Вот завтра приедем к начальству, получишь по морде и радуйся.
– Опять двадцать пять! Ну и получу, а дальше что?
– Утрешься, и больше ничего, – сказала Мария Ивановна с какой-то злорадной усмешкой.
– А уверенность моя пошатнется? Нет! Укрепится только… Пойду дальше, выше! Пусть, пусть бьют… Но кто будет прав? Вот в чем закорюка.
– Кому нужна твоя правота?
– Да мне же самому.
– Ну и дурак.
– Нет, Маша, ты меня должна понять, должна. Правде нужно, чтобы в нее верили.
Павел Семенович поймал за руку официантку и попросил чекушку водки.
Мария Ивановна сперва отнекивалась пить: «Кабы изжога не замучила?» А выпив стопку, раскраснелась и повеселела:
– Ты какой-то бесчувственный. Его бьют, а он говорит: мало. Недаром тебя Колтуном прозвали.
– Подумаешь, беда какая! Но главное, Маша, главное! Ничего они из меня не выбьют. На своем стоял и стоять буду. – Павел Семенович широко размахнулся и погрозил кому-то пальцем.
– Пошли на волю, а то тарелки побьешь. – Мария Ивановна взяла его под руку, и они заковыляли к дверям.
Вечер был теплый, тихий, с тем ранним дремотно-синим туманом, который загодя до полного заката повисает над землей только ранней осенью. Небо было еще светлым, но деревья уже потемнели. Посреди старинного изреженного парка, на самом юру, в окружении четырех искалеченных лип стояла церквушка с пятью куполами без крестов, крытыми черным рубероидом. Оттуда доносился торопливый и тупой перестук мукомольного двигателя да гортанный галдеж галочьей стаи, летавшей над липами.
– Пойдем-ка, мать, полюбуемся на красоту божью, – сказал Павел Семенович.
– Там любоваться-то нечем. Все уж давно растащено.
– На травке посидим, молодость вспомним. Все равно идти некуда. До поезда еще далеко.
– Так-то оно так, – вроде бы и соглашалась Мария Ивановна.
– Вот и хорошо. Пошли, мать! – Он обнял ее за плечи.
– А может быть, в Дом культуры сходим? Там, говорят, картинная галерея открылась, – сказала Мария Ивановна в некоторой нерешительности.
– Лучше этой картины не нарисуешь. – Павел Семенович указал рукой на заброшенный парк. – В клубе народ, а тут мы одни. Устал я, Маша.
– Ну, пойдем, пойдем… – Мария Ивановна обняла за талию обмякшего Павла Семеновича и повела его по старой выщербленной аллее.
Они сели возле церкви на потемневшую от времени и дождей лавочку заломанного чахлого куста сирени. Перед ними широким распадком протянулся до самой речки пустырь. Когда-то здесь были пруды с водопадами, лодками… Посреди каждого пруда возвышался остров с беседкой в цветущей кипени сирени да жасмина.
Мария Ивановна вспомнила, как она в тридцатом году, тогда еще комсомолка, приезжала сюда на кустовой слет активистов-избачей. «Даешь темп коллективизации!», «Вырвем жало у кулака!» – кричали они и подымали кверху руки. А потом катались на этих прудах в лодках и пели. Им надели красные нарукавные повязки и кормили в столовой по талонам… Как давно это было!
Павел Семенович курил и покашливал. Потом, загасив о подошву папироску, сказал:
– Я вот о чем подумал: живем мы вроде понарошке. В игру какую-то играем. И все ждем чего-то другого. Будто она, эта разумная жизнь, за дверью стоит. Вот-вот постучится и войдет.
– Ждешь-пождешь, да с тем и подохнешь, – сказала Мария Ивановна. – Видать, наша суета и есть жизнь. Другой, Паша, наверно, не бывает.
Подошел от мукомолки сторож, древний старичок в опрятном сереньком пиджачке и в синей косоворотке, застегнутой на все пуговицы:
– Покурить, извиняюсь, у вас не найдется?
Павел Семенович вынул пачку «Беломорканала». Старичок закурил, присел на лавочку.
– Дальние? – спросил он.
– Из Рожнова, – ответил Павел Семенович.
– По делу или к родственникам отдохнуть?
– В область едем. «Малашку» ждем. А тут места знакомые. Сидим вот, пруды вспоминаем, – сказал Павел Семенович.
– Да что вы помните!
– Мы-то? – оживилась Мария Ивановна. – Даже острова помним. На котором острове сирень росла, на котором жасмин.
– Было, было, – закивал старичок. – Да что пруды?! Фанталы били. Белые лебеди плавали… Какие же были аллеи! Перекрещенные и так, и эдак. И кирпичом выстланы. На ребро клали кирпич-то.
– А вы что, работали в саду? – спросила Мария Ивановна.
– Всякое случалось, – уклончиво ответил старичок. – Сад был бога-атый. Дерева все заграничные посажены. Вот, бывало, начнет снег выпадать – они и зацветут.
– Зачем же они в такую пору зацветали? – спросил Павел Семенович. – Цвет померзнет.
– На то они и заграничные. Им своя задача дадена от земли. А по нашей природе несовпадение, значит. Но поскольку диковинка – ценность имеет.
– Вы, случаем, не здесь живете? – спросил Павел Семенович.
– Здесь, при церкви, то есть при мукомолке. А что?
– Попить захотелось.
– Пойдемте.
Старичок провел их к тыльной стороне церкви, где к беломраморному высокому полукружью прилепилась кирпичная сторожка о двух окнах. Они вошли в нее; там, в глубине, оказалась еще и железная кованая дверь, ведущая в церковь. Старичок отворил ее и нырнул за высокий тесаный порог.
– Идите сюда! – позвал он, как из колодца.
Они вошли в темную сводчатую комнату.
– Это кадильня, – сказал старичок. – А сюда батюшка в ялтарь ходил, – указал он на мраморную лестницу, сворачивавшую винтом за округлую мощную колонну. На лестнице стоял у него бачок с водой и кружка. – Пейте на здоровье!
Вода была холодная до ломоты в зубах.
– У вас здесь прямо как в погребе, – сказала Мария Ивановна.
– Я зимой живу в пристройке. «Буржуйку» ставлю там.
Стук мукомольного движка доносился сюда совсем глухо, как из подпола.
– И стены и перегородки толстые. Смотри-ка, в одном конце работают, в другом не слыхать. Ну и церковь! – сказала Мария Ивановна.
– На века ставилась! Верите или нет, с одних кумполов взяли пятнадцать пудов золота. А теперь вот крыша течет, – сказал старичок.
Они просидели на пороге сторожки до самой темноты. Старичок все рассказывал и головой качал:
– А вот тут стояло дерево – азовские орехи по кулаку на нем росли. Вон там клуб был. У-у! Замечательный. Со всех держав приезжали сюда смотреть. Такой постройки мы, говорят, боле нигде не видали.
– Куда ж он делся?
– Хрестьяне растащили. Да что там клуб! Все яблони в коллефтивизацию перепилили, скамейки поломали… Ограды железные с могил и те порастащили.
– А барин откуда все это взял? – с неожиданной ненавистью спросила Мария Ивановна. – Тоже награбил!
– Известно, – согласился старичок. – Но вы на это еще взгляните: ведь его самого не потревожили. Он поженился на учительнице и работал до самой коллефтивизации. А жена настоящая от него отшатнулась.
– Где же он работал при советской власти? – спросила Мария Ивановна, которую все более завлекала судьба этого необычного барина.
– В Пронске. Он там построил прогимназию и еще до революции ездил туда учить. Охотник был до этого дела. Он ведь при Думе состоял. Однова сказал там. «Зачем нам столько земли? Давайте ее раздадим по хрестьянам». Баре так рассердились на него, что отлили ему чугунную шляпу и калоши.
![Андрэ Нортон - Повелитель грома [Бог грома]](/uploads/posts/books/103506/103506.jpg)
