Энн Ветемаа - Снежный ком
Наконец они вернулись обратно в поселковую гостиницу — Калев не настолько еще потерял голову, чтобы приглашать Вольдемара к себе. Их не первой свежести две комнаты никак не вязались с баней и нескончаемой поездкой на такси, дешевизна которой привела Вольдемара в изумление.
На другой день он проводил Волли и преподнес ему енотовую шкуру, припасенную Ильме на шапку и воротник…
Воспоминание о енотовой шкуре вернуло неисправимого мечтателя Калева Пилля к действительности: что же купить Ильме и сыну?
Мемуары Калева подошли к концу, стал закругляться и лектор. Он говорил, что головотяпство в общении с иностранцами в последнее время имело место иу нас в республике. Не всегда наши товарищи проявляют бдительность и дают достойный отпор тем, кто этого заслуживает. Ха, подумал Пилль, а может, не в каждом случае это и нужно, умный человек понимает, что такой отпор наша действительность даст сама, нужно только правильно ее подать. Можно даже опытом поделиться — ему, скромному сельскому интеллигенту, есть о чем порассказать.
Объявили перерыв.
Конца семинара (он выяснил, что это был семинар пропагандистов) Калев ждать не стал. Он присмотрел Ильме скромный кухонный миксер, а парню — кассеты для магнитофона. И завтра, после того как сходит в министерство, он все купит.
Побывал Калев в зоопарке — подсознательный импульс этому дали утренние раздумья о термитах, — посмотрел на рыбок, земноводных и обезьян, поразмышлял на темы эволюции. Зашел и в пивбар, выпил пару кружек хорошего свежего пива и закусил сыром.
Под вечер гостиница показалась даже симпатичной, потому что за стойкой дежурного сидела пожилая дама, еще не разучившаяся улыбаться. Вечером Калев сыграл с жильцом из соседнего номера две партии в шашки. Счет был 1:1.
Спать он лег пораньше: надо было хорошенько отдохнуть перед завтрашним ответственным мероприятием. В эту ночь водопроводные трубы все так же простуженно урчали и дохали, но Калев Пилль спал глубоко и тяжко и сквозь сон подстанывал им.
Уважающий себя человек не явится в условленное место чересчур рано, а потому Калев Пилль спокойно прогуливался возле министерства. Часы показывали без четверти двенадцать. Разумней было еще немного погулять. Он прошелся до следующего переулка, но дальше пойти не решился — времени оставалось не так уж много.
На обратном пути он разглядывал витрины: там надменно улыбался манекен мужского пола, средних лег, с подрисованными усиками и серебрящимися висками. Через одну руку он перекинул плащ, в другой — раскачивал элегантный зонтик.
Ох, как самоуверенно улыбаются манекены! Они выше суеты, их взгляд, устремленный вдаль, зрит нечто неведомое другим. Откуда простому смертному взять эдакое ледяное достоинство? Даже выкинутые в кладовую манекены будут точно так же улыбаться и там. Однажды в старом сарае Калев наткнулся на такого и страшно перепугался: манекен напоминал голый труп, изуродованный и обритый наголо — блюдо на пиршестве каннибалов. Особенно его ужаснули переходы от обрубка тела к приляпанным конечностям — в голову так и лезли таблицы разделки туш в мясных лавках, на которых куски очерчены жирными пунктирными линиями. Однако самым противоестественным была все та же исполненная достоинства, стылая и независимая улыбка.
Тьфу! Нашел, о чем думать! Калев снова направился к министерству. Он остановился перед манекеном для того, чтобы поучиться его улыбке. Им, пластмассовым, хорошо улыбаться: нет у них пластмассового начальства, которое проверяет эффективность их работы. Он опять прошагал мимо двери — времени хватало, но тут до него дошло, что шатание наподобие маятника менее всего вяжется с солидностью.
Дрожать причин нет — чего бояться? Скорее уж надо надеяться на что-нибудь приятное, подумал он и решительно потянул дверь.
Пока Калев поднимался по лестнице, у него снова зашлось сердце. Ничего! Смелей вперед! И вот он уже перед одной из самых значительных дверей большого дома. Без колебаний он открывает ее и громогласно объявляет:
— Пилль Калев Фридрихович. Мне назначено!
— Пилль, — эхом отозвалась молоденькая секретарша. — Так вы и есть Пилль?! — Калеву показалось, что его фамилия произвела впечатление. Не может быть, уверял он себя, кто же здесь меня — провинциального человека — знает. Но девушка и в самом деле разглядывала его с явным любопытством, одновременно этого любопытства как бы и стесняясь. Может, у меня что-нибудь не в порядке? Калев тронул узел галстука: когда двадцатилетняя девица приятной наружности с таким интересом поглядывает на пятидесятилетнего мужчину, к тому же не киноактера, причина, как правило, самая простая и по большей части комическая.
— Посидите минутку, пожалуйста! Я сейчас доложу. — Секретарша с интересом обернулась даже от дверей
Калева сразу пригласили войти.
В кабинете сидели двое. Одного, в летах, Калев, конечно, знал — как не знать замминистра Паэранда! Сколько раз он видел на трибуне этого седого человека с лицом грустного льва и дважды даже обменялся с ним несколькими словами. А тот, помоложе? Он его видел — это как пить дать, но где? Никак не вспомнить. По тому, как они говорили между собой вполголоса, Калев понял, что и тот, вроде бы знакомый, тоже человек немаленький.
Ему предложили сесть. Он присел и стал ждать, когда большие люди закончат серьезный разговор.
Так вот каков капитанский мостик эстонской культуры. Сюда стекаются сообщения, сигналы, хорошие и неважные «показатели». Калев покосился на стол заместителя министра с благоговением — это, конечно, не центр управления космическими полетами, но ведь у каждого дела своя специфика. Компьютеров и радаров тут нет, и, несмотря на это, отсюда тянутся ниточки ко всем калевам пиллям Эстонии, отсюда следят за их работой — налажена четкая обратная связь. Знать бы, какая из этих ниточек притянула его сюда?
Собеседник Паэранда на миг повысил голос — но он стал не резче, а как-то невзрачнее… И тут Калев Пилль узнал его! Это он говорил вчера о ползучих диверсиях или как их там. Калев Пилль краем глаза с уважением поглядывал на молодого человека, который посвятил себя столь сложным вещам.
Еще несколько слов — и этот человек встал и направился к двери. Пересекая просторное помещение, он окинул Калева Пилля долгим взглядом — суровым, пронзительным, — в ответ Калев полурастерянно улыбнулся.
Остались вдвоем. Может, начать как-нибудь повеселее? Вроде: «И вот я здесь и не могу иначе», — прикидывал Калев, но ему и опомниться не дали:
— Товарищ Пилль, нам пришлось вызвать вас по одному, — заместитель министра, казалось, подыскивает слова, — …по одному крайне неприглядному делу.
Калев одеревенел: что стряслось, что?
В мозгу начал раскручиваться клубок возможных просчетов и промахов, их было всего раз-два и обчелся: в прошлом сезоне выпали две лекции, но тогда у него был грипп. Может, проглядел какой-нибудь важный документ? И такого вроде не было. Мероприятия в связи с новой Конституцией прошли нормально. А может, этот несчастный снежный городок, который Калев выстроил по собственной инициативе? Все так чудесно складывалось: он с помощью школьников воздвиг целый городок из снега — крепость, танки, бойцов, а хулиганы все испохабили. Конфуз вышел, что верно, то верно, но давно, еще прошлой зимой, и район это дело замял…
Что же произошло?
— Взгляните-ка!
И ему протянули какой-то пестрый журнал большого формата. На английском, догадался он.
— Что это? — Рука не поднималась открыть журнал. — Я… я этого не видел.
— В это я действительно верю. — Товарищ Паэранд поигрывал карандашом, очевидно, и ему было не по себе. — Откройте там, где заложено.
Делать нечего, Калев повиновался.
Всю страницу занимала броская цветная фотография. Какой-то знакомый интерьер… Полуголый, красный как рак толстяк в бане — камин, медная чеканка…
Калева как обухом хватило: с ума сойти! Да это же он сам! Инстинктивным движением Калев прижал журнал к груди — немедленно скомкать, в клочья его, он — и в таком непотребном виде! Ох, дорого бы он дал, чтоб не видел этого заместитель министра! — бестолково и глупо взмолился Калев Пилль.
Спустя мгновение он снова робко глянул на снимок. Да, этот киноварно-красный бык с кудлатой грудью и выпяченным животом — просветитель и оратор Калев Пилль собственной персоной. На углу стола красовалась бутылка «Хеннеси», одной рукой он лихо держал бокал с коньяком, а… а это еще что?! Другой рукой этот здоровенный поклонник Дионисия указует на порнографический альбом! А с его страницы умопомрачительно сфокусированное, по-кошачьи щуря глазки, улыбается ему полуголое дитя греха…
Калев услыхал свой собственный вздох. Такой громадный, такой жуткий снимок — он ширился, бушевал, поблескивал клейкой испариной по всему развороту мелованной бумаги.
