Янош Сас - Ответ
Все это я описываю только потому, что разговор с ним меня успокоил. Да и в самом деле, чем может повредить нам какой-то бюрократ-перестраховщик? Ребята у меня как на подбор, знают себе цену — бригада дружная, один за всех — и все за одного. Конечно, обидно, но не надо из мухи делать слона. «Ладно, господин граф, — сказал я Ганси, — пошли работать».
Однако под вечер, прежде чем уйти с завода, я вдруг решил забежать к директору. Не то чтобы у меня закралось сомнение, ведь это его инициатива — вести на заводе научно-исследовательскую работу, он отстаивал ее в министерстве, поддержал наше предложение. Ты знаешь, какой он кристально чистый человек — ни одной задней мысли, что думает, то и говорит, — и мне захотелось поговорить с ним откровенно.
Я застал его в кабинете и все рассказал о Л. Он внимательно слушал меня, по привычке чуть прищурив глаза. «Хорошо, Килиан», — проговорил он, наконец, и добавил, что хотел бы только знать, зачем я рассказал ему эту историю? Смутившись, я ответил: «Я считаю, что вы должны знать все. Зная все, вы не будете придавать значения словам Л...»
Он пристально посмотрел мне в глаза и спросил: «О себе печешься или о работе?» Я ответил, что не делаю различия между тем и другим. «Что же, это хорошо, — улыбнулся он, — но если ты боишься не за себя, то, может быть, нам, поскольку Л., неровен час, докажет свою правоту, лучше прекратить работу?»
В ответ на это я напомнил наш разговор в то утро, когда мы пришли к единому мнению, что Л. ведет нечестную игру. Правда, тогда я ему ни слова не сказал об Л.
«Ты играешь в покер? — спросил директор и добавил: — Насколько мне известно, тот, кто передергивает карты, неизбежно проигрывает». — «Не всегда так, — возразил я. — А если партнеры дрогнут?» Он посмотрел на меня и спросил: «Чего ты боишься?» — «Того, что этот человек создаст против нас определенное мнение и этим навредит нашей работе...» Он разозлился: «Чего ты добиваешься? Чтобы я избавил тебя от необходимости бороться за свою правоту, когда борьбу эту обязан вести каждый? И забудь историю с тем человеком. Что бы он ни делал, у тебя неотразимое оружие против него — твоя работа».
Делеану — весь тут, со всей его беспощадной прямотой, за это я и полюбил его с первого дня нашего знакомства. Он умеет силой ясной логики добираться до самой сути вещей и говорить правду прямо в глаза. Меня никогда не обижала эта его манера, которую кое-кто осуждал. Его, действительно, не назовешь любезным, но бестактным или грубым он никогда не бывает. И на этот раз он успокоил меня, я почувствовал, что все преувеличиваю, и мне даже неловко стало, что я вновь завел разговор на эту тему. Еще, чего доброго, Делеану подумает, что я хочу заручиться его поддержкой, словно он сам не знает, на чьей стороне правда.
Повторяю, я снова обрел покой, и дома не сказал тебе ни слова.
Пошлю тебе письмо в таком виде, как есть, — нужно бежать. У тебя все хорошо? Тихонечко спрашиваю: «Не поехать ли мне в будущее воскресенье все же в Брашов?»
■
Добрый вечер, учительница!
Только что вернулся с заседания партбюро, сегодня поздно кончилось. Трещала голова, и я решил идти домой пешком. На проспекте встретился с Йовановичем. Обрадовался ему. Ты знаешь, как я его люблю. Он никогда не унывает и умеет заражать своим весельем; вообще, поколение сорок четвертого года почему-то другое, чем наше. Только сейчас узнал, что ему уже тридцать восьмой год пошел. И тем не менее, кажется, что он моложе меня, хотя вряд ли у него была безоблачная и спокойная жизнь, ибо с сорок четвертого года он партийный активист и, если не ошибаюсь, добрый десяток лет беспрерывно работает на стройках; он приехал к нам из Бекаша еще в те времена, когда здесь было больше бараков, чем жилых домов, а завод только-только начали строить. «Что с вами? — спросил он. — Под глазами синие круги, как у ночного сторожа. Заметил на собрании, как вы экономили спички: прикуривали одну сигарету от другой». Я ответил, что в последние дни пришлось подналечь немного. «Но ведь дела идут хорошо, чем же вы недовольны?» — допытывался он. Я махнул рукой, дескать, цыплят по осени считают. Тогда он сказал, что я странный тип и любой пустяк принимаю близко к сердцу, как красная девица. Стоит кому-нибудь кашлянуть в министерстве, как у меня ангина...
Я оторопело посмотрел на него. Неужели это действительно так? Незаметно мы дошли до моста. На набережной красуются три блочных дома — один оранжевый, второй светло-зеленый, третий голубой. «Хороши наши коробочки, а?» — похвастал Йованович. Я сказал, что везде плохие дверные ручки. Он засмеялся и сообщил, что у себя дома уже раз тридцать чинил ручки. Мы говорили о всяких пустяках. Затем он пригласил меня выпить кружку пива. «Я тороплюсь», — отказался я. «Женушка, наверно, ждет, — шутливо подмигнул он, — ну тогда спешите. А то еще, чего доброго, сбрехнете где-нибудь, что партийный секретарь разрушает семейное счастье». — «Жена уехала, у нее отпуск», — сказал я и взглянул на него: не заметит ли, что я вру... «А почему вы в отпуске не вместе?» — спросил он и признался, что жена выцарапала бы ему глаза, если бы он один уехал отдыхать. Хватит и того, что он двенадцать лет колесит по стране — не успеют обжиться где-нибудь, как уже снова надо сниматься с места, живут, как бродячие циркачи, а тут — одна в отпуск...
Мы расположились на веранде нового ресторана. За одним из столиков сидела наша молоденькая лаборантка Эта. Ты бы не узнала ее, совсем переменилась за последнее время, подстриглась под мальчишку, покрасила волосы в пепельный цвет. «Столько женщин, похожих одна на другую, — сказал Йованович, — у всех одинаково светлые волосы, черные брови, словно по одному шаблону нарисованные под миндаль глаза, просто не знаю, как их не путают кавалеры...» — «Она работает у нас, — кивнул я на Эту и поздоровался. — А вы, я вижу, тоже знакомы», — удивился я, заметив, что и Йованович поздоровался с ней. «Еще бы, — сказал он, — каждый день атакует меня. Требует квартиру». Я удивился: «Ведь у них есть квартира. Хотят получить побольше?» — «Разве вы не знаете? — в свою очередь удивился Йованович. — Она разводится с мужем...» — «Впервые слышу. Но если даже и так, почему же она вас атакует?» — «Здесь-то и зарыта собака. Девчонка действует хитро, но меня не проведешь. Приходит ко мне и, вздыхая, сетует, что с мужем своим не может больше жить, поскольку не сошлись характерами и взглядами... И, обратите внимание, не вообще взглядами, а политическими взглядами!» — «Тут что-то не так», — усомнился я. «Муж у нее примерный парень, — продолжал Йованович, — гнал бы к чертям эту гусыню. Если надумала — разводись, но зачем же беднягу помоями обливать? Он ничего не потеряет, а, наоборот, выиграет, если избавится от этой крали, к счастью, ребенка не успели еще завести...»
Обо всем этом я пишу так подробно только потому, что разговор мы начали с Эты, а кончили браком и разводом. Мне вспомнился тот вечер в доме Делеану, трактат Пети и многое другое... Я чуть было не рассказал обо всем Йовановичу, но передумал.
По дороге домой я вспомнил его слова на мой счет: стоит в министерстве кашлянуть... Неужели он прав? Во всяком случае, мне кажется, что сказанное Йовановичем имеет прямую связь с тем, что я собираюсь написать и непременно напишу тебе.
Как ты уже знаешь, я все-таки поехал в министерство. Ни слова не сказал тебе, с каким гнетущим настроением ждал я этой поездки, какие тягостные предчувствия терзали меня. Я опасался, что Л. тоже будет присутствовать при разговоре. «А что, если моих научных аргументов, — думал я, — окажется недостаточно, если в полемике понадобится и дипломатия, хитрость, чтобы отразить перекрестные удары? Я в этом не разбираюсь и в конце концов окажусь битым». Вместе с тем я не сомневался в нашей правоте, в том, что аргументы Л. взяты с потолка. И все же боялся. Тогда я объяснял это каким-то безотчетным страхом перед всякими интригами — это отчасти так и было, но сегодня мне ясно, что главная причина заключалась совсем в другом. Перед поездкой я нередко ловил себя на том, что настоящие наши аргументы подменяю всевозможными эффектными лжеаргументами, расписывая преувеличенные и приукрашенные перспективы, и понадобилось несколько дней внутренней борьбы, чтобы я отбросил их, считая зазорным для себя унижаться до обмана. Чувство стыда сменилось гневом, я возненавидел Л. Мне казалось: если бы не он, я бы плевал на все. Но это тоже было неправдой.
Выходил я из кабинета начальника отдела счастливым. Уже у него в кабинете почувствовал, как освобождаюсь от своей робости, приобретаю уверенность в себе, — меня понимают, значит, все в порядке. Первой мыслью было рассказать обо всем тебе, как только вернусь домой. В лифте я уже твердо решил забежать по пути в «Ромарту», где мне приглянулся красивый костюм из джерси, и проклинал себя за то, что не записал твой размер. (Да, кстати, наконец-то купил тебе туфли с узкими носами, они теперь появились и у нас в магазине.) На одном из этажей в лифт вошел Л.
