Юрий Покальчук - И сейчас, и всегда
Знаете, что такое разница в возрасте, Ольга? В опыте? Это когда люди, вот как мы с вами, произносят одни и те же слова, а имеют в виду разные вещи. Смысл в них вкладывают совсем неодинаковый. Совсем! Вот я скажу вам: собрание учащейся молодежи. Такая в этом словосочетании скука, тоска, казенщина... Точно? А когда Андрию было семнадцать, в том Луцке с такого собрания можно было и в «дефу» загреметь. А уж страсти кипели!
Улыбнешься, конечно, вспомнив, как Школа-гимназист вполне серьезно считал себя и революционером, и зрелым политиком, и бог знает кем еще. Но говорил я уже вам, Ольга, что был он честным парнем, до всего любил докапываться сам, да еще темперамент, да еще семейное воспитание... А цели он преследовал, даже с нынешней точки зрения, совсем не шуточные, и уровень понимания был у него, пожалуй, повыше, чем у многих теперешних в том же возрасте. Ну, да это тема особая.
В ту весну Андрий вынашивал идею создания в Луцке Союза прогрессивной молодежи. Тогда в городе работали четыре гимназии — польская, русская, украинская и еврейская. По тем условиям гимназия — это и просвещение, и интеллектуальная жизнь провинциального города. И политика. Да, она самая. Потому что находилось немало усердных голов, стремящихся рассадить молодежь по национальным отсекам. И шовинизма, и других «красот» хватало в богоспасаемом Луцке, неотъемлемой части Речи Посполитой, а знаете, что такое заскорузлость в национальном вопросе, заскорузлость, тяжелая инерция мышления... Так что младший Школа с его мыслью объединить в Союзе молодежь всех национальностей, имевших жительство в Луцке, взвалил на себя непростую ношу. И глядел, как говорится, в корень. Имелось в виду собрать «под крышу» Союза и гимназистов старших классов, и тех, кто закончил гимназию и остался в городе, и вовлечь так или иначе рабочую и крестьянскую молодежь.
Идея Союза гимназистам понравилась. Все-таки что-то новое, не рутинное, да и ровесники всегда ищут контактов. Решили только, что сначала в каждой гимназии разработают проект устава, положение, а тогда еще раз соберутся, чтобы обсудить все предложения и оформить официально.
Разговоры в гимназической среде были всякие — и острые, и взрывчатые. Но сама мысль — собираться, дискутировать, выползать из своих углов на свет божий — сама мысль, видимо, витала в воздухе. Ты видишь, Збышек, какой отклик получила наша идея! Збышек усмехнулся. Видеть-то вижу. Погоди только, как отреагирует наша законная власть...
Летом намеревались провести собрание и с официальным ходатайством о Союзе войти в магистрат. Где сейчас Збышек? Что творится на белом свете? Что там, в Испании? За испанскими событиями следили все, кто интересовался чем-нибудь, кроме своего брюха и тряпок. Победа Народного фронта, левые силы у власти — от этого кружилась голова.
Взволнованный отец как-то принес газету. Нет, вы посмотрите, что наши «патриоты» пишут! Срам какой! Андрий бросился к газете. Большие буквы на первой странице: «Красные бандиты не только в Испании, но и в Галиции». И дальше очень злобная статья о деятельности КПЗУ. Что ж, сказал отец, мы обязаны доказать, что достойны сравнения с испанскими коммунистами. У нас, на Западной Украине, будет своя Испания. Будем воевать, господа хорошие. Будем!
Чем он увлекался тогда, Андрий? Трудно вспомнить. Революционная деятельность стала поглощать целиком. Одобрение отца подразумевалось само собой, хотя он не раз предостерегал от излишней горячности, а однажды сказал:
— Как думаешь, если все пойдут делать революцию, кто учиться будет? Знания, мой дорогой политик, очень понадобятся тебе. Коммунист-недоучка — нонсенс... Да и не понимаешь ты еще, как трудно потом наверстать то, чего не узнал в юности.
Дома устраивали импровизированные литературные вечера, которые хоть и завершались часто дискуссиями на те же политические темы, но все же учили думать и спорить о литературе, о других серьезных вещах.
Преимущественно обсуждали статьи из «Месьончника литерацкого» и из «Дела». Интересный разговор был о Гоголе. Начался он в связи со статьей в «Месьончнике литерацком» «К столетию написания «Ревизора», потом пошел дальше, пока не коснулся Богдана Залесского, гоголевского приятеля, тоже украинца, который писал об Украине на польском языке. Большая и интересная статья Бронислава Даньковского в «Месьончнике», называлась она «Певец Украины», вызвала интерес к Залесскому, и впоследствии Збышек подготовил домашний реферат о его творчестве. Шли разговоры о Пикассо и Вламинке, о Маяковском и Горьком. Нет, что ни говори, а последний год обучения в гимназии был самым интересным. Все вдруг стали взрослыми, еще гимназисты, но, считай, завтра самостоятельные люди, и эта самостоятельность сияла невидимыми нимбами вокруг их бедовых голов. И каждый верил в себя и в других, восторженно ощущая значительность своих и чужих мыслей. Так хотелось быть взрослыми, что играли в них всерьез.
Но вот одно приключение было уже опасным. Андрия едва не исключили из гимназии перед самыми выпускными экзаменами. На уроке географии он передал «Красную Волынь» Славику Андрущенко, а учитель заметил и отобрал. Ох, напереживался тогда Андрий! Ведь главное — подвел отца. Адриан Школа едва уговорил директора гимназии не поднимать шума, не сообщать в полицию. Уговоры его вызывали подозрение, за ним издавна тянулась репутация «красного». Но директор кое-как дал себя уломать. А вот дома Андрию попало! Ведешь себя как мальчишка! Я же предупреждал: в гимназию такую литературу не носить! На мне и так полицейское недреманное око, не хватало из-за твоих штучек привлекать его внимание. Я отвечаю не только за себя и свою семью, а за партийное дело.
Андрий получил все-таки матрикул, закончил гимназию. А через две недели сидел в каталажке.
Отца арестовали на несколько дней раньше. Выяснилось, что провокатор выдал нового секретаря окружкома КПЗУ Адриана Школу, избранного два месяца назад, после ареста бывшего секретаря Панасюка.
Когда ночью в дверь стали ломиться полицейские, отец разбудил Андрия и сказал: пойдешь в Княгиненок, хата возле дороги на Боголюбы. Спросишь Полищука, скажешь, наших выдает Корольчук, пусть проследят, запомни: Корольчук. Отнесешь Полищуку все, что в тайнике, мать достанет. Но берегись: если схватят с этим — все, тюрьма. Там литература и шрифт...
В квартире Школ обыск ничего не дал. Отца, однако, забрали. Через несколько дней Андрий выбрался в Княгиненок с портфелем.
Не прошло и часа после того, как он вошел к Полищуку, и в хату ворвались полицейские. Хотя Полищук доказывал, что портфель его и все, что в нем, принадлежит ему, что парень просто пришел в гости, сказать, что арестовали отца, и посоветоваться, забрали обоих.
Так Андрий познакомился с Полищуком. Теперь можно сказать, что Евген Полищук был для него одним из главных учителей жизни. Первый человек после отца, которому Андрий доверился полностью.
Двадцать человек разместились в камере, куда попали Андрий с Полищуком. Тот еще в дороге шепнул ему: на все говори «не знаю». Это тебе первый экзамен революции, парень, первый экзамен на взрослость. Молчать, не сломаться — значит помочь и себе, и отцу, и всем нам. Держись!
За месяцы заключения Андрий много разговаривал с Полищуком. Особенно тогда, когда прекратились допросы и все немного опомнились от пыток, ждали суда, а потом готовили побег.
Теперь в корабельном трюме они с Полищуком ждали отплытия, теряя счет времени. Когда их все-таки сморил сон, корабль двинулся. Потом проснулись, потом остановка. Снова ожидание, долгое и тревожное, хотя и не такое, как в Гданьске. Наконец трюм открыли, и кто-то крикнул «камраде»! Это был Копенгаген. Матрос, стоявший на вахте, отвернулся, делая вид, что никого не видит, а товарищ с корабля поднял кулак — рот фронт!
Впервые потеплело у тебя в груди от этого знака человеческой солидарности.
Как ты мечтал, Андрий, о путешествиях, о далеких краях, о бесконечных дорогах, о приключениях и опасностях, с которыми ты храбро справишься! Но разве узнаешь, чего стоят на самом деле эти снившиеся с детства приключения, что это такое — настоящая опасность, пока не столкнешься с ними лицом к лицу.
Дания оказалась унылой и неласковой. Почти без денег они должны были любой ценой добраться до Франции. Главная опасность осталась позади. Побег завершился, теперь начинались скитания без языка, без профессии никому не нужных чужаков без роду и племени. Они почувствовали себя именно так в копенгагенском порту, из которого решили не уходить. Сразу же кинулись искать работу, она, в общем, находилась, только самая черная. Убирали, мыли палубы, носили грузы — за все, что попадалось под руку, брались без разговоров, лишь бы еще подзаработать, лишь бы скорее выбраться отсюда! Так прошло две недели. Долгие, трудные две недели, в конце второй им попался французский пароход, удалось наняться на него за право проезда.
