Андрей Курков - Форель a la нежность (сборник)
Солнышкин вздохнул, вынырнув на мгновение из своих детдомовских воспоминаний. И почувствовал, что его опять туда тянет, на эту глубину. Его будущее было тогда непредсказуемо. Он единственный из мальчишек не взял направления в военное училище. У него у единственного, должно быть, возникло тогда ощущение, что он только что это училище закончил. И называлось оно – «Детдом Солнышко». А самим Солнышком был директор – полковник-танкист в отставке Кавалеров Григорий Михайлович, или, как они, детдомовцы, называли его между собой – Гришмиш.
В какой-то момент Солнышкин заметил, что ест нечто вкусное. И ест в полном одиночестве. Он растерянно осмотрелся. Ни Гени, ни Тараса-Такиса, ни Веры – никого не было. И в зале ни одного посетителя. И свет притушен. Не дожевав очередную заячью почку, он поднялся. Прислушался. Подошел к выходу на улицу. Выглянул, вышел на шаг за порог. Развернулся, глянул на входную дверь и увидел на ней табличку: «Извините, у нас сегодня СПЕЦОБСЛУЖИВАНИЕ».
Озадаченный, он вернулся за свой столик. Заметил, что справа стояла уже пустая тарелка, на которой виднелись остатки чего-то им съеденного. «Томатно-грибное суфле!» – понял он и попытался припомнить вкус. Не удалось. Хорошо еще, что заячьи почки были не доедены. И действительно вкусны. И что-то напомнило ему вчерашние специи – во всяком случае во рту возникали вкусовые аллюзии, вкусовые метафоры, вкусовые цитаты, отсылавшие его куда-то в прошлое, и в давнее, и во вчерашнее.
Разговаривать с ним так никто и не вышел. Если, конечно, не считать Геню, возникшего совершенно внезапно с подносом в руке. На столе появились чашечка кофе и пряник на блюдечке, а грязная посуда и пустой графин исчезли.
Внимание Солнышкина привлек пряник – это был так называемый «печатный» пряник с глазурным барельефом трех васнецовских богатырей. Он покрутил его в руках, понюхал. На ощупь он был свежим. Солнышкин на мгновение прикрыл глаза и тут же увидел этих же трех богатырей, только огромных, на картине, висевшей в «переднем покое» его детдома. Каждый входящий упирался взглядом в эту копию Васнецова. С пряником в руке Солнышкин подошел к двери, за которой только что исчез официант Геня. Приоткрыл.
Геня сидел на стуле около широкой плиты и читал книгу. Читал, пока не открылась дверь. Потом поднял голову.
– Извините, а Вера где? – спросил Солнышкин.
– Вера себя неважно почувствовала и пошла в парикмахерскую. Она еще вернется, вы подождите… Может, коньячку?
Солнышкин кивнул и вернулся за стол. Коньячок его не взбодрил, а скорее успокоил.
А Вера, зайдя в ресторан, тут же попросила его провести ее домой. Он даже не успел расплатиться за ужин. Только напомнил ей о счете, но она тут же перебила его, заявив, что ему, Солнышкину, здесь еще ужинать и ужинать.
И они пошли медленно на Печерск. Вера держала его под руку. Ее серое пальто с воротником из серебристой лисицы превращало ее в маленькую мышку. На голове новую прическу скрывал легкий оренбургский платочек.
– Вы обещали со мной поговорить сегодня вечером, – сказал Солнышкин. – О Димыче…
– Я сделала больше, чем обещала, – спокойно ответила она. – Приходите завтра!
5Утром Солнышкину позвонили из Ассоциации независимых шеф-поваров Украины и поинтересовались результатами расследования.
– На полпути, – ответил он. – Еще денек-два, и все станет ясно.
Надо отдать должное звонившему – более подробно он расспрашивать не стал. Пожелал успеха и сообщил, что они что-то выслали на домашний адрес Солнышкина.
День намечался дождливый и прохладный. С крайней неохотой Солнышкин вышел за хлебом и сыром. Потом долго отогревался за чаем. С такой же неохотой уже по темноте направился он в ресторан «Казанова» на свой третий «рабочий» ужин.
На входной двери в ресторан висела вчерашняя табличка «СПЕЦОБСЛУЖИВАНИЕ». Его она не напугала: еще вчера Солнышкин понял, что именно так называется его ужин. Что это именно его спецобслуживают согласно посмертному меню Димыча.
– Сегодня у нас розовая форель à la нежность, – заговорил над ним сидящим Тарас-Такис, одетый этим вечером так, словно на ночь он собирался в казино или ночной клуб: дорогой, но ярко-красный пиджак с воротником-стоечкой, брюки от смокинга, синяя бабочка. – К форели идет мексиканский паровой горошек и паштет из воздушной моркови. Сюда же шардоне 1996 года. На закусочку – гусиное яйцо, фаршированное колобком из перепелиных яиц, креветочного паштета и черной икры. Скажу вам по секрету, что в колобок должен был бы входить и молодой трепанг, но его мы нигде не нашли. Это Северьян Валерьевич на корабле такое готовить мог, а тут… вы сами понимаете… Но все остальное – согласно завещанию!!
– Согласно меню?! – поправил Солнышкин.
– Если вам угодно, можно и так сказать…
Тарас-Такис откланялся и как-то излишне изящно отошел от стола, словно клиент мог это оценить.
Снова атмосфера показалась Солнышкину излишне тихой, и он уже терялся в догадках: будет с ним кто-нибудь разговаривать о Димыче или нет, как дверь в ресторан открылась и внутрь зашел, на ходу складывая зонтик, Геня. Он громко поздоровался и прошмыгнул на кухню. А минуты через три вышел, только уже одетый по-ресторанному, и присел рядом с Солнышкиным.
– Скажите, вы любили своих родителей? – спросил он.
– Да, но я их не знал… Я вырос в детдоме.
На худом лице Гени выразилось удивление, потом словно молния озарения проскользнула в его взгляде и выражение лица стало успокоеннее.
– Я пойду помогу Тарасу, – сказал он и грациозно поднялся из-за стола.
«Где же Маленькая Вера?» – думал Солнышкин, ощущая себя довольно неуютно в компании двух грациозных официантов, которые, казалось, совершенно не собирались ему ничего рассказывать.
Минуты через три оба официанта подошли к столу. Один откупорил шардоне, второй расставил три винных бокала: это уже был добрый знак. Значит, все-таки они присядут.
И действительно присели. Правда, Тарас-Такис только пригубил вина и убежал на кухню. А Геня остался.
– Вера вам что-нибудь говорила? – спросил он, прищурив глазки.
– О чем? – удивился Солнышкин. – О Димыче?
– Да нет, вообще… И о Димыча, и о завещании?
– А вы что, сами ничего не знаете? – с недоверием переспросил Солнышкин. – Я ведь к вам сюда хожу, чтобы выяснить то, что вам известно, а вы как-то не очень-то делитесь…
Геня в знак сожаления скривил тонкие губы.
– Да мы сами… мы мало что знаем, это Вера…
– Может, вы и завещания не видели?
– Нет, – Геня посмотрел клиенту прямо в глаза. – Она дала нам только меню для вас. Меню точно Димыч писал, его почерк…
– А посмотреть на меню можно?
– Зачем? – удивился Геня. – Лучше не надо… Вере это не понравится…
– Вы что, боитесь ее?
– Я пойду посмотрю, как там Тарас… Может, помогу ему…
Нежелание Гени продолжать разговор было более чем явным. Солнышкин попивал вино, глядя на два недопитых бокала. По крайней мере, субординация в этом ресторане теперь была совершенно понятна. Вера де факто после исчезновения или смерти Димыча стала здесь хозяйкой, и теперь эти двое, раньше опекаемые Димычем, боялись за свои места и, судя по всему, имели основания бояться за свое будущее.
Тарас вскоре принес фаршированное гусиное яйцо и убрал со стола посторонние бокалы, подчеркнув этим, что разговор не продолжится.
Солнышкин принялся за закуску. Неожиданный остро-нежный вкус остановил поток его мыслей. Ел он осторожно и с интересом ученого, пытаясь дефрагментировать и выделить все возможные ингредиенты этого блюда. И вдруг – опять из прошлого – вынырнуло лицо детдомовского приятеля Пашки. Глупая улыбочка, наглые глаза, узкий лоб и невероятное любопытство, желание выучить все, что возможно. Особенно его интересовали знаковые системы. В пятом классе он стуком Морзе по парте признавался в любви худой Светке. В седьмом выдавил одной молодой учительнице письмо на бумаге шрифтом Брайля. Она съездила в общество слепых, видимо, они ей вслух прочитали написанное, после чего Пашка при всем классе получил от нее оплеуху. К чему все это вынырнуло? К вопросу о несоответствии. Эти сложнейшие кулинарные рецепты были намного выше уровня самого Димыча или, по крайней мере, его привычного образа. Даже в своем накрахмаленном колпаке он был скорее поваром грубой и простой пищи, в Германии он был бы богом сарделек и жирных отбивных, во Франции был бы знаменит альзасским шаркутом, в Сибири – пельменями. Но заячьи почки, форель à la нежность и вот это фаршированное гусиное яйцо, в котором, правда, не хватает мяса молодого трепанга? Это не могло иметь к нему никакого отношения. Солнышкин, собственно, до сих пор до конца не верил на 100 процентов в правдивость его кулинарных морских похождений на коммерческом флоте. Боцмана в нем можно было увидеть, а вот корабельного кока, а тем более шеф-повара круизного лайнера – ну никак. Но тогда почему вспомнился Пашка из детдома? По его мордахе тоже ничего умного и хорошего про ее обладателя никто бы не сказал.
