Сирил Массаротто - Бог — мой приятель
— Выходит, на наши решения ты никак не влияешь, но при этом знаешь наперед всю нашу жизнь?
— Совершенно верно. Я знаю все, кроме вашего ответа на Вопрос. Это единственное, что до самого конца остается для меня загадкой. Здесь вы получаете полную свободу и абсолютную власть надо мной.
Очень мило с его стороны было просветить меня насчет пространства и времени, пресловутого Вопроса и прочих вещей, но что мне с того? Моих проблем с Алисой это не решило, она все такая же ненормальная. Когда же я ей об этом прямо заявляю, она говорит, что понятия нормальности в природе вообще не существует и уж кому, как не ей, об этом судить, ведь она каждый день ковыряется в мозгах нормальных с виду людей и видит там такое, от чего бы у меня волосы дыбом встали. Допустим. Тогда я выражаюсь по-другому и говорю, что ее поведение по меньшей мере нездорово, но она ничего не желает слушать и переводит разговор на другую тему. Она всегда так поступает, поэтому до ссор у нас дело не доходит. Она избегает разговора всякий раз, когда чувствует, что атмосфера накаляется. Все это, конечно, на пользу нашей семейной жизни, но, к сожалению, не решает ее проблем.
Хорошенько поразмыслив, я решил все ей рассказать про Бога, раз уж он сам не желает этого делать. Она должна узнать правду о будущем нашего сына, иначе я не знаю, как еще ее успокоить. За последние несколько месяцев мой личный запас разумных доводов порядком истощился. И вот я начал:
— Дорогая, мне надо с тобой поговорить.
— Надеюсь, ничего серьезного? Вид у тебя какой-то озабоченный…
— На самом деле все серьезно. Очень. Ты веришь в Бога?
— Почему ты вдруг об этом спрашиваешь?
— Нужно. Мне нужно знать.
— Ну как тебе сказать, все настолько относительно. Маркс, например, полагал…
— Умоляю, никаких исторических экскурсов, только не сейчас! Все, что мне нужно знать, — это твое личное мнение. Просто ответь мне: ты веришь в Бога?
— Нет.
— Нет?
— Нет.
— Значит, ты отрицаешь вероятность существования высшего разума, который управляет миром или, по крайней мере, за ним присматривает?
— Нет, я просто говорю, что Бога нет. Это выдумка, аллегория. Полная чушь.
— А вот и нет, никакая это не чушь, Бог существует на самом деле!
— Что ты сказал?
— Ты все прекрасно слышала. Бог существует, он есть, и мы с ним друзья. Так что можешь больше ни о чем не волноваться.
— Этого мне еще не хватало!
— Постой, ты, кажется, не поняла. Говорю же тебе: я знаком с Богом!
— Дорогой, ты меня извини, но, боюсь, я не смогу по достоинству оценить твой бред. Мне хватает и того, что я вынуждена ежедневно выслушивать на работе от своих пациентов.
— Ты можешь хотя бы на секунду отвлечься и забыть, чему тебя учили? Любимая, Бог есть, и он лично сказал мне, что с Лео все будет в порядке и что мы будем жить долго и счастливо. Ни нам, ни нашему сыну ничто не угрожает!
— Так вот к чему ты клонишь? Ты приплел Бога, только чтобы я перестала переживать из-за Лео? Ты по-прежнему считаешь, будто я веду себя как-то противоестественно?
— Именно. Взгляни на себя со стороны — ты выглядишь нелепо!
— Нелепо? По-моему, я всего лишь мать, которая заботится о благополучии своего сына, а нелепо выглядишь ты, вообразив ни с того ни с сего, будто знаком с Богом! Боюсь, что если у кого-то из нас и есть проблемы, так это у тебя.
— Да говорю же: сам Бог мне подтвердил, что мы будем жить долго и счастливо…
— Постой, ты что, действительно держишь меня за полную дуру, способную повестись на твои байки? Ты… ты даже не представляешь, что ты сейчас наделал! Ты предал меня! Вот, значит, кем я для тебя стала? Дурочкой? Дурочкой, которой можно любую лапшу на уши повесить и ждать, что она поверит? Ты действительно так считаешь? Тогда почему сразу меня не бросишь?
— Алиса, ты все не так поняла…
— Уходи! Видеть тебя не желаю!
— Алиса!
Она залилась слезами и заперлась от меня в детской. Впервые вижу, чтобы она плакала. Это наша первая ссора. Бог предупреждал меня и оказался прав. С чего я вообще взял, что мне кто-нибудь поверит? Идиот. Даже она не смогла, при всей своей любви ко мне — не смогла. О других и говорить не приходится. Я слышу ее судорожные всхлипы за дверью. За все время, что мы знакомы, она еще ни разу не впадала в истерику. Я прошу ее открыть, но она не реагирует. Я не настаиваю. Мы продолжаем сидеть каждый по свою сторону двери в гробовой тишине, а потом она вдруг кричит, чтобы я убирался. И я ухожу.
* * *Я слонялся по улицам несколько часов кряду, а когда вернулся, в квартире уже никого не было. На журнальном столике лежала одинокая записка:
Я ухожу. Надеюсь, без сумасшедшей жены ты наконец заживешь «нормально».
P.S. Лео у бабушки. В отличие от меня она в здравом уме, так что можешь за него не беспокоиться.
Ничего не понимаю. Что я такого сделал? Мы же просто поссорились, с кем не бывает. Я звоню ее матери, и та говорит мне, что с Лео все в порядке, но вот дочь она еще ни разу не видела в таком состоянии и волнуется за нее. Я выкладываю ей, что у нас произошло. Сначала она долго молчит, а затем, тяжело вздохнув, произносит: «Думаю, настала пора тебе все узнать». И начинает рассказывать… Она признается, что солгала, сказав, что ни разу не видела дочь в таком состоянии. Такое с ней уже случалось, правда очень давно. Алисе тогда было двенадцать. У нее был младший братишка, Тео, четырех лет. Я впервые о нем слышу. Алиса была очень смышленой, необыкновенно сознательной для своего возраста девочкой и обожала своего братика. Уезжая за покупками, родители оставляли Алису присматривать за Тео, и ей нравилось воображать себя его мамочкой. Она очень гордилась тем, что ей доверяют, как взрослой, и всегда прекрасно справлялась. Бывало, если родители подолгу никуда не отлучались, Тео начинал капризничать и сам просил их поскорее куда-нибудь уехать, только бы остаться вдвоем со своей Лилисой. Обычно сестра запекала ему на обед гренки с сыром, но в тот день он попросил приготовить что-нибудь особенное. После долгих уговоров Алиса согласилась пожарить ему картофель фри. Это было не сложно, а кроме того, она знала, как Тео любил макать картофелины в кетчуп, и не хотела упускать лишнюю возможность побаловать брата. Пока готовилась картошка, позвонил кто-то из ее ухажеров, и она поднялась в свою комнату, чтобы спокойно с ним поболтать. А потом она услышала крик. Этот крик до сих пор будит ее по ночам. Она со всех ног бросилась в кухню, и то, что она там увидела, невозможно описать словами. Фритюрница была опрокинута на пол, а рядом лежал ее брат. При виде его до неузнаваемости обезображенного тельца она потеряла сознание. Соседи вызвали «скорую», но ожоги оказались настолько тяжелыми, что Тео умер в больнице через несколько дней. Больше полугода Алиса ни с кем не разговаривала. Еще три года она провела в специальном реабилитационном центре. И только после этого начала понемногу приходить в себя. Она возвращалась к жизни постепенно, шаг за шагом, благодаря неустанным усилиям врачей, которые не отходили от нее ни днем, ни ночью. Прежней она так и не стала, однако отчетливо поняла, чего хочет в жизни. Она нашла свое призвание. Как малыш, спасенный из горящего дома, мечтает стать пожарным, она мечтала стать психоаналитиком, чтобы иметь возможность помогать другим, как когда-то помогли ей. Спасать, как спасли ее.
Я не пытался ее разыскать. Я понял, почему она так отреагировала на мои слова. Ей показалось, будто я разглядел в ней душевнобольную, помешанную шизофреничку, какой ее все, должно быть, когда-то считали, и испугалась, что все повторится вновь. Теперь все встало на свои места, и я понял, почему она так трясется над Лео. Но я решил ничего не предпринимать. Я стал просто ждать.
Что может быть хуже бесконечно долгого ожидания? Я сижу на диване и извожу себя мрачными мыслями. И чем дальше, тем мрачнее они становятся и тем стремительнее проносятся у меня в голове одна за одной. Где она сейчас? У меня нет ни малейшего желания звать Бога, я не жду от него ни помощи, ни утешения. Я хочу сам разобраться в своих ошибках и сполна расплатиться за них.
Я плескаю в стакан джина, надеясь унять свой мандраж алкоголем. Что, если она наделает глупостей? Второй стакан. Когда же она наконец вернется? Третий. А вдруг не вернется? Четвертый. Хотя, вполне возможно, что и пятый. Мне ничего не остается, как теряться в догадках, тем самым накручивая себя все больше и больше. Интересно, она меня еще любит? Давно сбившись со счета, я продолжаю глушить стакан за стаканом.
* * *Два дня я пью не просыхая. Два дня я на грани отчаяния, никого не вижу, ни с кем не разговариваю. Правда, несколько раз я все же звонил ее матери, чтобы удостовериться, что Лео в порядке. Не думал, что она уйдет так надолго. Одной ночи вполне бы хватило. По всей видимости, ее обида оказалась гораздо глубже, чем я предполагал. Вот только насколько? Какой же я был глупец. Я должен был догадаться, что эти ее фобии возникли не на пустом месте и что она просто чего-то недоговаривает. Осуждать ее за это я не вправе, ведь я и сам ничего не рассказывал ей о своих родителях. Что ж, тем хуже, я сам во всем виноват. Мне ничего не остается, как снова напиться.
