Михаил Барановский - Форточка с видом на одиночество
– Нет.
– А спиртное? – интересуюсь я.
– И спиртного нет. Только безалкогольное вино.
– Ну, извините, – говорю. – Всего доброго, – поворачиваюсь и ухожу. Слышу, сзади контрольным выстрелом раздается:
– У нас и курить нельзя.
Добила, чтоб не мучился.
Самое поразительное, что в таком рыбном городе, как Ростов, нет ни одного рыбного ресторана.
Когда Вадик Соломонов вырос и стал врачом-гастроэнтерологом, он работал в поликлинике и регулярно брал взятки рыбой. Вадик рассказывал, как однажды делал колоноскопию какой-то старушке. И в самый ответственный момент изучения ее прямой кишки бедная женщина, на минуту перестав выть от боли, повернулась к нему и сказала: «Доктор, посмотрите хорошо. Я вам вкусной рыбки принесу».
Однажды я ел рыбу и подавился костью. Я кашлял, заедал хлебом, запивал, но кость оставалась на месте. Жена сказала, что надо ехать в больницу. «Иначе, – сказала она, – у тебя начнется асфиксия». Я мнительный и всегда охотно полагаюсь на пессимистичные прогнозы, потому что знаю: если что-то может случиться плохое, то оно непременно случится. Мы поехали в больницу. Там молодая и приятная врач посадила меня под яркую лампу, села напротив, плотно сжав мои колени своими. Это было очень эротично. Я и не заметил, как она извлекла пинцетом злополучную кость.
Буквально через пару недель я заехал на обед к родителям. Мама приготовила вкуснейших жареных толстолобиков, и история с костью повторилась. Но я уже не волновался и никуда не спешил. Я спокойно доел и привычно отправился в больницу. Об асфиксии я не думал, а думал о том, как снова встречусь с сексуальной докторшей. К тому же на этот раз я прибыл в больницу один, без жены. Но вместо нее я обнаружил в кабинете толстого мужика. Он долго и болезненно ковырялся в моем горле, потом, чертыхаясь, достал-таки кость и устало сообщил:
– Вы сегодня уже пятый с костью в горле.
Рыба вяленая и живая продается в Ростове на базарах, в гастрономах, ею торгуют на улицах старушки, ее привозят во дворы многоэтажных домов специальные машины с цистернами, на которых написано: «Живая рыба», и выуживают ее оттуда сачками на длинных шестах. Я сам слышал в подъезде, как одна соседка-пенсионерка говорила другой:
– Лида, во двор рыбу привезли.
– Свежую?
– Темпераментную, как я.
ПОВТОРЯЮЩИЙСЯ ОПЫТ«Ничто не радует, – сказал мне как-то один знакомый. – Еда мне не вкусная». Не только еда – жизнь с годами теряет вкус. Что тут поделать? Повторяющийся опыт нивелирует остроту ощущений.
Как легко было в детстве посреди лета забежать со двора к соседям на первый этаж и попросить стакан воды из-под крана. Взмыленные, с грязными руками и свезенными коленками, запыхавшиеся, мы жадно глотали самую вкусную на свете воду. До самого донышка, до последней капельки. И просили еще.
А теперь еда нам не вкусная.
Мы не верим в чудеса только потому, что наш жизненный опыт их не подтверждает. То есть перестал подтверждать. Может быть, с того момента, когда под маской Деда Мороза вдруг проступили знакомые черты. Может быть, с того дня, когда мы поняли, что жизнь не вечна, что все мы смертны.
Я помню эту новогоднюю ночь. Я знал, что запомню ее, хотя память на даты и цифры – не самая сильная моя сторона. Но наступление двухтысячного года я не мог забыть.
Я развелся. Мы разъехались. Ребенок – к жене. Собака – ко мне. Столько боли, столько обид, разочарований, столько одиночества в голой квартире, заставленной коробками с вещами и фрагментами мебели. Гулкое эхо во всех комнатах. Запах быта бывших жильцов. Тридцать первое декабря 1999 года. Я что-то мыл, распаковывал, расставлял по местам. Мне казалось, я начинаю новую жизнь на новом месте, с круглой даты, с нового тысячелетия. Очень символично.
За час до наступления Нового года я отправился к родителям.
Я пробирался по ночному городу – людей на улице практически не было, огни почти не освещали дорогу, где-то завыла собака. Во мраке и тишине то и дело слышались разрывы петард и хлопушек. Без вспышек смеха, без музыки и праздничного шума. Атмосфера была зловещей. Казалось, город осажден невидимым врагом. Навстречу мне шла семья: муж, жена и ребенок – шли молча. Ребенок поджигал какую-то китайскую пиротехнику, бросал ее на землю, она оглушительно взрывалась. Все молчали. Так я и дошел до родительского дома. Бетонные ступеньки до пятого этажа, пошатывающиеся деревянные перила – тысячи раз повторяющийся опыт. Отец был на дежурстве. Мама накрывала на стол. По телевизору нас поздравил Путин. Он стоял у кремлевской стены на улице с непокрытой головой. Вокруг лежал снег. Когда президент говорил, пар почему-то не шел изо рта. Что-то там не додумали кремлевские политтехнологи. Под бой курантов мы чокнулись, поздравили друг друга с Новым годом, выпили, закусили. Я пошел домой и там продолжил расставлять мебель и выуживать из коробок вещи. Достал печатную машинку «Москва».
В восьмидесятые годы она считалась портативной, хотя весила килограммов десять – не меньше. В коричневом, обтянутом дерматином футляре, она была скорее похожа на портативный аккордеон. Клавиши ее стучали на полночной кухне так, будто вбивали гвозди в лист формата А4. Мой творческий процесс шел вразрез с попытками жены наконец-то уснуть.
Сгорбленная настольная лампа, кофе, сигареты, печатная машинка…
Сейчас у меня бесшумный ноутбук. Сигареты и кофе тоже стали лучше. Жены не стало. В доме тихо.
Закончил под утро. Лег спать в еще чужой квартире. Чужой потолок над головой, утренний свет непривычно падал на стену из чужого окна. Собака тоже маялась, вздыхая, переходила с места на место и грузно опускалась на пол. Громко лязгала металлическая подъездная дверь – мои новые соседи возвращались домой или от них уходили гости. Я думал о новой женщине, которую я еще не знаю. О том, как буду жить с ней в этой квартире. Начиналось новое тысячелетие.
Оказывается, иногда проще дождаться нового тысячелетия, чем новой женщины, с которой я смог бы жить счастливо вместе.
КАРПИКИЗашел в магазин и вижу – продаются карпики. Они лежали на витрине в осколках льда вместе с какой-то другой более аристократичной рыбой. Как, например, готические осетры, похожие на Кельнский собор. И я их тоже хотел, но карпиков больше. Потому что они показались какими-то родными. Их готовит мама. А лучше мамы никто не делает карпиков. И я почувствовал, что хочу этих карпиков. Я сразу это почувствовал. Так бывает, когда встречаешь где-нибудь женщину. И ты еще про нее ничего не знаешь. Не знаешь, какая она: умная или глупая, горячая или фригидная, добрая или злая. Но ты ее почему-то сразу хочешь. Потому что, возможно, она похожа на ведущую вечерних новостей центрального телевидения. Или на повзрослевшую девочку из детского сада – самую первую твою любовь. Или на маму в молодости, когда она еще не владела искусством приготовления карпиков, а только мечтала о встрече с твоим будущим отцом. И у нее тогда были совсем другие аргументы. Я, вероятно, очень многого хочу от женщины. Я хочу видеть в одном лице и друга, и мать, и любовницу, и ведущую вечерних новостей центрального телевидения. Но все это очень редко сходится в одном человеке. В одной женщине. И всегда приходится выбирать между готической осетриной и одомашненными карпиками. Но иногда может показаться, что это Она. Какая-то случайная прохожая или попутчица в общественном транспорте. Может показаться. Может возникнуть такое ощущение. И вот то же самое с карпиками. Но после первого ощущения приходит второе: карпики, конечно, замечательные, но их надо будет чистить, потрошить… А у них такая липкая чешуя… И как-то сразу чувствуешь, что уже не так сильно хочется их покупать. Ну, так вообще часто бывает, не только с карпиками. Вот, после того, как сильно захотел какую-то незнакомую женщину, подумаешь, что сейчас надо будет с ней как-то знакомиться, что-то такое говорить… А у нее в настоящий момент, может быть, роман в самом разгаре. Или просто ты ей не понравишься с ходу, и она еще скажет что-нибудь обидное в твой адрес. Ходи потом переживай. И как-то уже не так сильно хочется с ней знакомиться. Настроение еще себе портить. И тут я заметил, что карпики уже почищены от чешуи и выпотрошены, и их нужно только купить, принести домой, присыпать какой-нибудь модной приправой, засунуть в духовку и больше ничего уже с ними делать не надо. Посматривай только в окошко, чтобы не пригорели… Случается, конечно, что та женщина, которую ты так внезапно захотел, и сама поглядывает на тебя с нескрываемым интересом и только ждет, чтобы ты с ней заговорил. И понимаешь, что особых усилий от тебя не потребуется, что все случится как бы само собой, как с карпиками, которые уже почищены и выпотрошены. И тогда соображаешь, что приготовить-то их несложно, зато потом придется отмывать жирный противень и проветривать квартиру, чтобы избавиться от запаха жареной рыбы. И что потом делать с этой женщиной, которая готова на все? Чего это она, собственно, так сразу на все готова? Это подозрительно. Всегда подозрительно, если что-то легко дается. Может, потом полжизни придется на сквозняке провести. И вообще, я уже давно заметил, что когда вот так стоишь перед сырым карпиком и представляешь его себе уже готовым, с золотистой такой хрустящей корочкой, а внутри нежным и сочным, то в этих фантазиях он всегда получается вкуснее, чем в действительности. Когда сам готовишь, а не мама. И захотелось уже что-то решить. То есть надо на что-то решиться. Как говорила моя бывшая жена… Кстати, у бывших жен перед будущими есть одно существенное преимущество – их не выбирают. Бывших жен не выбирают, как съеденных карпиков. Так вот, я стоял перед этим колотым льдом, перед этой уставившейся на меня остекленевшими глазами рыбой и вспоминал слова моей бывшей жены. Она говорила: «Ну, сделай хоть что-нибудь. Хоть что-нибудь сделай, такое… чтобы мне хоть стыдно за тебя было». И вот все это пронеслось в моем сознании, я отошел от карпиков и направился в молочный отдел, где без лишних колебаний приобрел бутылку кефира. Потом еще заглянул в винный и прихватил бутылочку «Chianti».
