Игорь Дуэль - Тельняшка математика
– Теперь тебя, как говорится, бог послал – все и уладится. В общем, просьба к тебе. Заходи на стоянках в гости. Ну поговоришь с ней о том о сем, она и развеется. И тебе интересно: супруга у меня женщина умная, это я не как муж, объективно говорю. Ты уж поверь мне.
– Да я верю.
– Значит, договорились?
– Не знаю, интересно ли ей будет со мной разговаривать…
– Интересно будет. Ты только пообещай! Ну, давай пять!
Я пожал его круглую и толстую, словно пышка, ладонь.
Макар радостно тискал мою трясущуюся еще руку и торопливо договаривал:
– А насчет выпить-закусить ты не беспокойся. Это у меня всегда найдется. Невелик лайнер, да я же капитан! – Макар выпустил мою руку, пригасил сигарету. – В общем, спасибо тебе, выручил! Ну, я побегу. Сейчас глаз да глаз нужен. – И он быстро засеменил своими коротенькими ножками.
Я еще не успел отсмеяться в душе по поводу странной роли, уготованной мне Зыкиным, как подошли два морехода в училищных формах, и Василий, только поздоровавшись, спросил:
– Ты сам из своей математики ушел или тебя выгнали?
– Сам! – поспешил ответить я и, вспомнив свой первый разговор с Геркой, добавил для убедительности: – Решил пока дать отдых мозгам.
– Это еще ничего, если сам, – сказал Василий раздумчиво. – А нам вот полный гон дали, по всей форме.
– Все из-за меня! – воткнулся Ваня. – Из-за дурацкой моей привычки брыкаться во сне.
– За то, что во сне брыкаешься, выгнали? – переспросил я удивленно, никогда мне прежде не приходилось слышать, чтобы за такое отчисляли из учебного заведения.
Ваня сокрушенно кивнул.
– Что они там, с ума посходили? – В то время всякая несправедливость воспринималась мною особенно остро, эта же вызвала приступ гнева.
– Нет, они в уме! – ответил Ваня. – И главное-то: все правильно, за дело.
Друзья стояли передо мной, удрученные, потерянные. Видимо, давно уже была у них потребность рассказать кому-нибудь историю своих бедствий, да не попадался подходящий слушатель. И вот теперь они молча переглядывались, как бы прикидывая, пойму ли я их, смогу ли посочувствовать.
– Да что же у вас стряслось?
– У тебя сигаретки не найдется? – спросил Ваня.
Я вытащил пачку. Они неспешно закурили, уселись на ящике напротив меня. Только теперь я разглядел, как непохожи друг на друга два морехода.
Ваня мал ростом и весь очень ладно скроен. Крепенький, но не коренастый, а тонкий, с фигурой столь пропорциональной – хоть отливай с него формы для статуй. Лицо бледное, а глазки умника, по ним видно, что любую мысль хватает Ваня налету. Волосы редкие, белесые, зачесаны на бок, волосок к волоску. Пробор ровный, будто по линейке проведен. Выглядит Ваня моложе своих лет. И, кажется, одень его в школьную форму, вполне сошел бы за десятиклассника, кандидата в медалисты.
Зато в Василии всего сверх меры. Роста он такого, что и я, при своих ста восьмидесяти трех сантиметрах, рядом с ним – коротышка. Но если б дело было только в росте! Это человек-глыба. Грудь не то что колесом – скорее чугуном, перевернутым своим сферическим днищем наружу, под грудью солидное пузо. Ручищи – как две гигантские клешни. Трудно представить, какая ему работа не по силам.
И беда, постигшая друзей, как понял я из их сбивчивого рассказа, тоже отчасти вызвана столь явным их физическим различием.
А случилось у них вот что. После четвертого курса ушли они на практику в дальнее плавание. И вернувшись в феврале, заработав крупную сумму денег, стали отмечать свое возвращение и начало последнего учебного года. Отмечали солидно и долго – как позволял заработок. В конце концов, вечером то ли третьего, то ли четвертого дня – они долго спорили, какого именно, но к единому выводу так и не пришли – оказались два морехода в ресторане «Север». И вот тут-то Ваня сдал.
– Все же я маленький, – извиняющимся тоном сказал Ваня. – Четыре дня за ним тянулся, а больше не смог.
– Три, – строго поправил Василий, и они снова заспорили.
Отключился Ваня без каких-нибудь грубых проявлений. Не шумел, не буянил, не производил своим организмом того физиологического акта, который друзья называли забавными эвфемизмами: «харчами хвастать» или «бросать смычку». Ничего такого не произошло. Он просто положил голову на стол и заснул. Но заснул так крепко, что, сколько Василий его ни тряс, разбудить не смог.
Перед Василием встал нелегкий вопрос: как эвакуировать друга из ресторана, где спать явно не положено. Тогда он принял роковое решение – взял Ваню на руки и понес к выходу. И вот тут-то Ваня, вися на руках друга, стал брыкаться.
– У меня с детства эта глупая привычка – брыкаться во сне, – еще раз объяснил Ваня. – Сколько ни пытался избавиться от нее – ничего не получается. Всю простыню к утру комом сбиваю.
Впрочем, поначалу и это не сулило ничего плохого – Василий и брыкающегося друга мог бы пронести не то что через ресторанный зал – через весь город. И пока Василий держал курс по широкому проходу между столиками, все шло благополучно. Но у одного столика стул был отставлен далеко в проход, отчего, как сказал Василий, «фарватер резко сузился». А стул оказался в проходе не просто так, не случайно. За длинным столом, у которого этот стул стоял, шел, как потом выяснилось, банкет – справляли юбилей одного более или менее ответственного руководителя. Пир был горой, хвалебные тосты следовали один за другим. И, видимо, как в таких случаях бывает, каждый выступающий старался перещеголять предыдущего. Ведь известно: застольный успех может содействовать и продвижению по службе.
В общем, стул оказался в проходе, потому что один из участников чествования, тоже начальник, но рангом пониже, произносил тост. Начало его было удачным – говорившего уже подбодрили смехом и хлопками. Но тут мимо юбилейного стола стал протискиваться Василий со своей ношей. И надо же было случиться, что как раз в ту секунду, когда он миновал оратора, Ваня вдруг что было сил брыкнул ногой. И рисунок, отштампованный на ребристой платформе совсем еще нового ботинка, четко отпечатался на щеке начальника, который произносил тост. Тот отлетел, испуганно зыркнул глазами. Эффектное начало было испорчено.
Видимо, из-за этого-то скандал получился ураганный. Все тут было: милиция, протокол, вытрезвитель, штраф, а главное – грозное письмо в училище. И сколько потом ни ходили друзья за начальственным лицом, сколько униженно ни выжидали его у дверей не очень высокого учреждения, сколько ни клянчили о пощаде, ударенное лицо было непреклонным. Не помогли и звонки из училища, и коллективные явки однокурсников. Исключать их никто не хотел – ведь последний курс, всего полгода до выпуска. Но ударенное лицо требовало только исключения.
И дали мореходам «полный гон», да с такой формулировкой, что матросами ни в торговый, ни в рыбацкий флот их не взяли. Лишь к концу третьего месяца блужданий по разным организациям с трудом, после долгих просьб и клятвенных обещаний удалось пробиться в перегонщики.
Одна теперь надежда – доплавать бы до осени, а потом принести в училище добрые характеристики: чтоб было написано про старательность и ударную работу, про скромное поведение в быту и моральную устойчивость. Вот положить бы на стол училищному начальству такие характеристики, тогда, может, сжалятся, возьмут обратно. Уверенности, правда, нет. Но вроде бы должны дать доучиться. Виноваты они, конечно, но ведь это тоже не совсем правильно, в конце концов, один раз брыкнулся человек – и себе и другу всю жизнь испортил.
Закончив эту историю, Ваня, видимо, чтобы сгладить неприятное впечатление, добавил:
– Вообще-то, ты не удивляйся, здесь почти у каждого какая-нибудь «коза» случилась. Матросы принимаются только временно – на одну навигацию. Сам понимаешь, у кого все в порядке, дела свои не бросит, чтоб перегонять речные посудины, тем более Северным морским путем – среди льдов.
Я только успел произнести первые сочувственные фразы, только выразил уверенность, что характеристики непременно должны помочь, и собирался уже привести аналогичный пример из университетской жизни, как на палубе нашего судна появился Герка и крикнул мне:
– Хватит курить, расхлебай! Работа ждет.
Мы еще с час прокрутились с ним, наводя порядок в нижнем салоне. Потом Жмельков отпустил нас по домам.
А на следующее утро прибыли капитан и старпом.
Капитан – седенький, сухонький человек лет пятидесяти, с тихим скрипучим голосом, мягкими неторопливыми движениями, походил больше на детского доктора, чем на моряка. Знакомясь, он сказал:
– Фамилия моя Пожалостин. Запомнить легко: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста – вот и вся фамилия.
Старпом же, пожимая руку, рубанул, словно отдал команду:
– Халин!
Мне старпом сунул потертый блокнот – велел следовать за ним и записывать все замечания. Он легко лазил по трапам, заглядывал в узкие лючки. И по его хозяйской манере чувствовалось, что суда такого типа он знает как свои пять пальцев. Отрывисто и четко диктовал он мне, что писать, и я торопливо пристраивался с блокнотом где попало, боясь что-нибудь упустить. Половина слов была мне непонятна, но когда я спросил Халина, как пишется «ахтерпик», он рявкнул в ответ:
