Алессандро Барикко - Трижды на заре
Вот что ты должен усвоить, Малколм… Тебя зовут Малколм, так ведь?
Да.
Хорошо; так вот что ты должен понять, Малколм: если человеку нужно выплакаться, он должен это сделать, бесполезно сдерживаться и создавать себе лишние проблемы.
Да.
Потом становится лучше.
Да.
У тебя есть платок?
Нет.
У меня был где-то… Все хорошо?
Да.
Поехали дальше, что скажешь?
Я — за.
Я тоже. Тогда вперед.
Мы знаем, куда едем?
Конечно.
Куда?
Все время прямо, до самого моря.
Мы едем к морю?
Там живет мой друг. Тебе там будет хорошо.
Я не хочу ехать к твоему другу, я хочу остаться с тобой.
Он лучше меня. Когда он рядом, с тобой ничего не может случиться.
Почему?
Сама не знаю. Но это так.
Он старый?
Как я. Старше на два года. Но он не старый, такие, как он, никогда не старятся. С ним общаешься как с ребенком, увидишь сам.
Не хочу я общаться с каким-то ребенком. У меня никогда не получалось общаться с другими детьми.
Говорю тебе: все будет хорошо, поверь.
Кто он такой?
Я тебе уже сказала: мой друг.
В каком смысле друг?
Ох мамочки! Что именно ты хочешь знать?
Почему мы едем к нему?
Потому что я знаю только убогие места, у него одного красиво, а тебе необходимо побыть в каком-нибудь красивом месте.
Оно красивое потому, что на море?
Нет, потому что там живет он.
Что это значит?
О боже мой, не заставляй меня объяснять, я не умею объяснить это.
Попытайся.
Вот ты какой.
Давай.
Сама не знаю. Это единственное место, какое пришло мне в голову; ты лежал на этой жуткой постели в насквозь промерзшей комнате, и мне пришло в голову только одно: нельзя оставлять тебя тут, и тогда я задалась вопросом, есть ли такое место, куда можно тебя отвезти, самое красивое место на свете, и, по правде говоря, я не знаю самых красивых на свете мест, кроме одного или, может быть, двух, если считать сады Бэррингтон-корт, не знаю, видел ли ты их когда-нибудь, но, кроме этих садов, которые слишком далеко, я знаю только одно самое красивое в мире место, потому что я была там и знаю, что оно — самое красивое в мире, и вот я подумала, что могла бы отвезти тебя туда, если бы только у меня получилось вести машину всю ночь, а я этого терпеть не могу, тошно даже подумать, но я тебя рассмотрела хорошенько, как ты пытаешься уснуть, и решила, что у меня получится, вот поэтому-то я тебя подняла с постели и посадила в машину; решила: будь что будет, а я тебя отвезу к нему, потому что вещи вокруг него и то, как он к ним прикасается, как говорит о них, все это — самое красивое место в мире, единственное, какое есть у меня. Может, повторить, получше построив фразы?
Нет, я понял и так.
Хорошо.
Если оно такое красивое, почему ты там не живешь?
Ну вот, допрос продолжается. Ты, знаешь ли, мог бы сделать полицейскую карьеру.
Скажи мне еще только одно. Почему ты там не живешь, если этот человек… если место такое красивое?
Это история для взрослых, не бери в голову.
Расскажи хотя бы начало.
Начало? Какое начало?
Как начинается история.
Ну ты и типчик.
Пожалуйста.
Ничего особенного, обычная история: он — мужчина моей жизни и я — женщина его жизни, вот и все: только у нас никогда не получалось жить вместе, доволен?
Спасибо.
Никто не сказал, что, если любишь кого-то по-настоящему, сильно-сильно, лучшим, что можно делать вместе, окажется жить.
Разве нет?
Никто не сказал.
А.
Я тебя предупреждала, что история — для взрослых.
Да, предупреждала.
Тебе понравится. Он. Тебе понравится.
Может быть.
Вот увидишь.
Что он делает?
Лодки. Маленькие лодки из дерева. Он их делает одну за другой и все время думает о своих лодках. Они красивые.
Он делает их сам?
От начала до конца сам.
А потом?
Продает. Иногда дарит. Он сумасшедший.
И тебе подарил?
Мне? Нет. Но однажды сделал лодку и назвал ее моим именем. Написал его в одиннадцати скрытых местах, и никто никогда об этом не узнает, кроме меня.
И меня.
Теперь — и тебя.
Красиво.
Он мне обещал, а потом сделал.
Красиво.
Да. Боже мой, иногда я думаю, какой мудак на ней теперь плавает, на этой лодке, и уже не уверена в том, что история красивая.
Ты не знаешь, где она, твоя лодка?
Не знаю.
Спроси.
У него?
Да.
Скажешь тоже. Знать ничего не хочу о нем и его лодках, с глаз долой, из сердца вон.
Тогда я спрошу, сейчас.
Только попробуй.
Ты ему рассказала, что со мной случилось?
Ему? Нет.
Он ничего не знает?
Видишь ли, он даже не знает, что мы к нему едем.
Ты ему не сказала.
Нет. Не хотелось звонить. Сто лет ему не звонила.
Но, прости…
Если начистоту, мы сто лет не виделись.
Сколько времени точно?
Не знаю. Два, три года. У меня с датами плохо.
Два или три года?
Что-то в этом духе.
И ты даже не предупредила его, что едешь?
Я никогда этого не делаю. Приезжаю и звоню у двери, каждый раз приезжала и звонила у двери. Он тоже однажды приехал ко мне и позвонил у двери. Нам не хочется звонить по телефону.
А вдруг его нету дома.
Возможно.
И что мы будем делать, если его нет?
Посмотри, какое чудо.
Где?
Свет, внизу. Это называется заря.
Заря.
Именно так. У нас получилось, сударик мой.
В самом деле, над горизонтом поднимался кристально чистый, прозрачный свет: вещи заново загорались, и время возобновляло свой ход. Может быть, дело в бликах далекого моря, но отсверкивал в воздухе металл, что присуще не всякой заре, и женщина подумала: вот что поможет ей сохранить ясную голову и оставаться спокойной. Не стоило говорить об этом мальчишке, но ей и в самом деле было тревожно возвращаться сюда после стольких лет. Кроме того, она знала: если тут ничего не выйдет, что вполне могло случиться, запасного варианта нет. Может быть, он уехал из дому. Может быть, он с женщиной или с кем угодно. Существует масса причин, по которым дело может не заладиться. И все-таки она представляла себе, как великолепно все может получиться, и знала, что, если все пойдет как надо, нельзя вообразить себе ничего лучшего для мальчонки, тут у нее не возникало сомнений. Главное — верить в успех. Этот свет помогал. И она стала смеяться, вместе с мальчишкой, рассказывая ему разные истории из своего детства. Наконец, они даже нашли попкорн. Вести машину стало легче, и часы, проведенные за рулем, уже не так тяготили. Они въехали в город, буквально наткнувшись на указатель. Женщина остановила машину, вышла размять ноги. Мальчик вышел тоже. Сказал, что у города красивое имя. Потом сказал, что ему нужно пописать, и удалился в луга. При виде крошечной фигурки на фоне травы и далеких домов женщину что-то смутно кольнуло: трудно было отделить привкус сожаления от прекрасного чувства, что она затеяла и осуществила что-то хорошее. Может, ты и не такая неудачница, как привыкла думать, сказала она себе. И на мгновение к ней вернулась та серебром сверкающая дерзость, какой она отличалась в юности, когда знала, что она не хуже и не лучше прочих, но просто устроена по-иному, с иным, собственным блеском, драгоценным и неумолимым. Тогда все пугало ее, но она ничего не боялась. Теперь, после стольких лет, какая-то беспокойная усталость понемногу завладела всем и чистота того ощущения возвращалась так редко. И вот она вновь обрела его, здесь, у обочины, перед указателем, где значилось имя, то самое имя, и как же захотелось ей, чтобы это ощущение сию минуту не прошло. Изо всех сил желала она донести пришедшее чувство до встречи с тем мужчиной, ибо тогда тот мужчина прочтет отвагу в ее глазах и еще раз поймет, какая она единственная, и красивая, и неповторимая. Она обернулась, потому что мальчонка ей что-то кричал. Она не разобрала слов, но мальчик все показывал на горизонт, и она вгляделась хорошенько и увидела грузовик, четко очерченный в свете этой сверкающей металлом зари; грузовик среди полей, и в кузове — лодка, белая, большая лодка: она, казалось, прокладывала по кукурузе какой-то абсурдный маршрут, подобрав паруса и направив руль на холмы. Поехали, крикнул мальчишка. Она посмотрела на часы и подумала: наверное, рановато для того, чтобы вторгаться неожиданно в чей-то дом, но, когда мальчишка вернулся, села в машину и поехала дальше, ибо возникла в ней, неизвестно, надолго ли, некая сила. Не важно, даже если они его и разбудят, подумала: не такой это человек, чтобы рассердиться. Не важно даже, если он там с женщиной: в этот миг ей казалось, что это нимало не заденет ее. Такой она была много лет назад, в юности.
