Екатерина Васильева-Островская - Камертоны Греля. Роман
— А что случилось? — испугалась мама ‹она уже вынула из сумочки «Кинонеделю» и размышляла, на какой фильм сегодня стоит сходить›.
— Почему ты меня не останавливаешь? — недоумевал тем временем писатель. — Назло, да?
— Я думала, ты хотел уйти, — призналась мама.
— И тебе ни капельки не жаль?
— Жаль, — сказала мама вежливо. — Но что я могу поделать?
— О Боже! — схватился за голову писатель. — Ты можешь попытаться меня удержать!
Больше они не виделись, а теперь вот снова встретились и прошли вместе по улице. Разговор не клеился: каждый был погружен в мысли о новой жизни, которую он вынашивал.
После перестройки о нем начали писать в газетах. Мама удивлялась, как можно такое печатать и, главное, читать, если есть уже Достоевский и Стефан Цвейг. Но мне почему-то нравилось. Однажды мы с ней даже купили сборник его прозы, изданный в каком-то независимом издательстве в виде брошюры. Однако читать его в таких количествах никто не смог, поэтому мама, считая тему исчерпанной, попросила меня отнести книжку в «Букинист». Там ее, впрочем, не приняли, объяснив: «Детективы в мягких обложках сейчас плохо идут». Аргумент, который несомненно мог бы стать достойным экспонатом в его коллекции отказов.
Зато маме неожиданно удалось осуществить свою мечту и захлопнуть наконец крышку мусоропровода над текстами, из которых ей так и не удалось извлечь никакой пользы.
Натюрморт
Теперь 70 607 384 120 250 ходила в Картинную галерею не одна: она познакомилась с Аллой. Алла была по образованию математиком, даже кандидатом наук, но считала этот этап своей жизни пройденным. Ее муж, профессор с мировым именем, ради которого она несколько лет назад перебралась в Берлин, заведовал математической кафедрой в одном из местных университетов. В свободное время он писал книги по алгебраической топологии и функциональному анализу, которые расходились среди его коллег почти как бестселлеры. 70 607 384 120 250 не понимала, как рядом с таким человеком можно охладеть к математике. Когда они познакомились с 55 725 627 801 600, она не умела даже читать ноты, зато теперь могла на слух записывать мелодии и без труда разбирала на фортепьяно несложные пьески. Даже страшно подумать, какие бы ей открылись перспективы, будь она подающей надежды выпускницей консерватории, а 55 725 627 801 600 — признанным светилом музыковедения! Впрочем, здесь, видимо, сказывались какие-то глубинные особенности ее характера: если бы она, к примеру, не дай Бог, была замужем за хирургом, то наверняка рано или поздно кого-нибудь разрезала, невзирая на отсутствие медицинского образования.
Но Алла, очевидно, не ощущала заразительного воздействия математических формул. Она теперь мечтала стать художницей и терпеливо срисовывала составленные из яблок и кувшинов натюрморты, чувствуя необходимость сначала постичь азы мастерства, а уже затем подключать воображение и двигаться дальше. В галерею она ходила также из образовательных побуждений, надеясь чему-то научиться у старых мастеров посредством подробного анализа их шедевров. У нее был наметанный глаз в том, что касалось различных типов моделирования пространства и построения перспективы. Она с легкостью разлагала палитру на спектральные составляющие и выявляла невидимые источники света. 70 607 384 120 250, напротив, за каждой картиной пыталась угадать какую-нибудь историю, выводя ее из своих познаний в области мифологии, религии и эмблематики.
Алла внимательно выслушивала ее рассказы и гипотезы, но доверяла далеко не всему. Ей казалось маловероятным, что миска с хлебом, поставленная Мурильо в центр стола, за которым расположилась троица музыкантов, отсылает к Тайной вечере.
— Ведь это же совершенно естественно, что в трактире подают хлеб, — пожимала она плечами. — Почему же художник не может его изобразить, если это подходит по смыслу и по композиции? Просто так, без намеков и подтекстов!
70 607 384 120 250 пробовала возражать, что если художник не владеет всеми подтекстами и ассоциациями, которые способны вызвать его объекты у современников, то это плохой художник и у него нет шанса на место в истории.
— Да нет же, — качала кудрявой головой Алла. — Он ими может прекрасно владеть, но учитывать их в своих произведениях не обязан. Он просто берет от предметов то, что ему вздумается — например, только оболочку, а остальное ему безразлично. На то он и великий мастер, чтобы делать на своей картине, что захочется!
70 607 384 120 250 объясняла, что такая трактовка творческой свободы появилась в искусстве много позже и что для каждой эпохи существует определенная эстетическая норма, которой подчиняются даже гении, причем они даже в самую первую очередь. Но Аллу было не переубедить, и, взаимно исчерпав аргументы, они, притихшие и озадаченные, двигались дальше.
В следующем зале становилось еще сложнее: здесь висели чистые образцы натюрмортов, не отягощенные и не оправданные никаким сюжетом или жанровой сценкой. Алла с пристрастием разглядывала хрупкую текстуру китайского фарфора, отливающую перламутром броню наутилусов, играющие отраженным светом стенки бокалов, искусно вывернутые наизнанку лимоны, только что пересекшие грань между жизнью и смертью тушки омаров… Подкравшаяся сзади музейная смотрительница в форменном пиджачке истолковала ее взгляды по-своему.
— В этот зал лучше заходить в последнюю очередь, — заметила она со снисходительной улыбкой. — А то аппетит так разыграется, что потом все равно сразу убежите — в ресторан или в магазин.
70 607 384 120 250 подумала о том, каково этой женщине самой было сидеть здесь целыми днями? Но решила, что именно этот опыт привыкания наверняка делает смотрительницу невосприимчивой к чувственным соблазнам, исходящим от окружающих ее полотен, и позволяет смотреть на сглатывающих слюну посетителей немного свысока.
Воспользовавшись мгновенным оцепенением, в которое ее подруга впала перед натюрмортами, 70 607 384 120 250 стала перечислять известные ей символические значения разложенных, а иногда даже и разбросанных перед ними в изобилии предметов: обнаженная мякоть лимона предупреждает об обманчивости удовольствий, обнаруживающих под привлекательной оболочкой отрезвляющую горечь; омар и другие морепродукты служат признаком роскоши, но одновременно намекают на необходимость воздержания, заменяя собой запрещенное во время поста жирное мясо; тушка зайца вызывает, в свою очередь, ассоциации с пасхальным сюжетом бессмертия и непрерывного обновления, наглядно воплощенном в способности этого животного к сезонной смене шкурки. На другой стене — натюрморты с явно выраженными элементами Vanitas, иллюстрирующими бренность всего земного: мухи, впивающиеся хищными хоботками в перезрелые фрукты; пойманные художником в недолгом полете опрокинутые стаканы; песочные часы; догорающие свечные огарки; вопросительно зияющие пустыми глазницами черепа; искалеченные античные торсы; растрепанные книги с покореженными переплетами…
— Даже духовные ценности подвержены материальному распаду, — прокомментировала 70 607 384 120 250 наставительно. — В этом глубокий пессимизм эпохи барокко, вместе с изобилием породившей и отвращение к его плодам.
— В чем же тут пессимизм? — ожидаемо возразила привыкшая во всем сомневаться Алла. — Если книга в таком состоянии, значит, ее много читали, она пользовалась успехом. Для меня это скорее символ того, что духовные ценности не лежат мертвым грузом, а находят какое-то практическое применение. Вполне оптимистическая композиция! — заключила она, поправляя очки.
Выходя из зала натюрмортов, 70 607 384 120 250 подумала: почему никто не отправляется отсюда в библиотеку или книжный магазин? Неужели книги, будучи подвержены тлению не меньше, чем креветки или разбухшие от собственных соков сливы, не могут, однако, возбудить столь же острый аппетит? Ей вспомнился читальный зал районной библиотеки, где она когда-то испытывала почти религиозные чувства, созерцая зеленые и красные тома с золотым тиснением, расставленные по росту и комплекции в высоких застекленных шкафах. Ее мало волновали названия произведений и фамилии авторов — уже один тот факт, что на них выделено столько коленкора, золотой краски и типографских завитушек, гарантировал их исключительную ценность для всего человечества. Добраться до этих заповедных полок можно было, только попросив у библиотекарши специальный ключик. Но 70 607 384 120 250 никогда этого не делала, предпочитая оставаться на расстоянии с каким-нибудь журнальчиком из общедоступного фонда и строить планы на будущее. Ведь перед ней за стеклом стояла ее жизнь — аппетитная, соблазнительная и непредсказуемая, за которую не следовало браться слишком поспешно. Это только так кажется, что книжек в шкафах — читать не перечитать, а если засесть за них со свойственной ей жадностью, то не успеешь оглянуться, как все запасы иссякнут. И тогда уж точно конец — ни жизни, ни надежды.
