Сергей Малицкий - Каждый охотник (сборник)
— Мало, — чешет голову Кирьян. — Ладно! Посмотрим, может быть, дочек привлечешь, кому подзаработать надо. За такую буду платить двести. А пока в качестве премии. Вот.
Я получаю в руки еще две тысячи рублей.
— Лично от меня! — надрывно шепчет Кирьян, прыгает в лодку и толкается от берега. — Не пропадай, улыбчивый! У тебя золотые руки! И так даже лучше, чтобы без рисунка!
Двадцать тысяч я положил туда, куда и собирался. Две тысячи прибрал в карман нового жилета. Подхватил Файку и вот уже подгребаю к пристани. Десять циновок, которые Файка отобрала, подмышкой, в кармане две тысячи, впереди шумный рынок, над головой утреннее солнце, которое уже почти превратилось в полуденное.
— Нравится? — показываю Файке платье.
На платье два кармана, куча желтых цветов на салатовом фоне, оборки, рюшечки, но все в меру. Файка стягивает через голову выцветший сарафанчик седьмой доноски, ныряет в платье. Смотрит на себя в приставленное к столу уличного торговца зеркало, обнимает меня за ногу, утыкается носом в брючину, что-то шепчет. Я наклоняюсь, отколупываю от себя заплаканное лицо.
— Что ты говоришь?
— Потеряюсь, — отвечает Файка. — Я в этом платье потеряюсь на нашем лугу. Там тоже одуванчики.
— Не потеряешься, — успокаиваю я ее. — Сейчас мы еще купим тебе очень белую панамку и самые красивые сандальки. Хорошо?
— И котенка, — просит Файка.
— И котенка, — соглашаюсь я. — Но если мамка выгонит меня с этим котенком из дома, тогда мне придется уйти жить в сарай.
— Давай сразу уйдем жить в сарай, — предлагает Файка, и я понимаю, что мне очень хочется жить с ней в сарае.
— Но только до зимы! — предупреждаю я ее.
27
— Так бывает, — пытаюсь я оправдаться. — У меня давно ничего не было. Поэтому так бывает.
Маша лежит рядом, уже без купальника, восхитительная и недоступная. Она улыбается. Не смеется, а улыбается. И я начинаю понимать, что ничего не случилось, просто и в самом деле «так бывает», тем более, что у меня и в самом деле давно ничего не было, а если и было, то без Лидки, а так, как водится, и вообще…
— Хочешь я возьму?
Я молчу.
— Скажи мне, я хочу, чтобы ты взяла.
Мне вовсе не хочется, чтобы она взяла. Мне хочется самому ее взять, выпить по капле, почувствовать губами и языком каждый изгиб ее тела и даже больше.
— Я хочу услышать.
— Да, — послушно хриплю я. — Я хочу, чтобы ты взяла.
— Вот, — довольно говорит она и изгибается надо мной.
Потом, когда я наконец вспомню, что такое «быть мужчиной», когда вспомню, каково это, когда снизу в твои крылья бьет горячий воздух, как легко лететь, когда снизу бьет горячий воздух, как долго можно пролететь, когда снизу бьет горячий воздух, и как прекрасно срываться в отвесном падении и снова взмывать, срываться и снова взмывать, потом, когда она по-настоящему уставшая замрет возле меня уставшего в том же липком, свежем поту, как и я, и прошепчет что-то неразличимое, потом я вдруг спрошу ее:
— Зачем?
Она будет долго смотреть на меня, покусывая травинку, и когда я уже буду готов успокоиться, прошепчет:
— Просто так.
А когда мы уже одетые будем идти обратно вдоль колючей проволоки, добавит:
— Не заморачивайся. Когда я захочу тебя оставить, я скажу. Когда будет все, я скажу.
28
— Посмотри.
Она появляется не одна. Рядом с нею высокий молодой парень, который даст мне тысячу очков вперед. Определенно, я никогда не смогу ее любить так, как любит он. Конечно, если он ее любит.
— Посмотри, — она бросает на меня короткий взгляд, тайком показывает большой палец и разворачивает циновки. — Вот. Как тебе?
Он рассматривает их по очереди, потом смотрит на меня и снова рассматривает циновки. Щурится.
— Вам плохо?
— Нет, — с удивлением смахиваю капли внезапного пота со лба. — С чего вы взяли?
— Так, — он пожимает плечами. — Побелели что-то. Нет, Маш. В целом — неплохо, но сама стилистика не для современного интерьера. Тут ведь все сюжетные вещи. А нам бы подошло что-то не так уж четко оформленное, абстрактное. Понимаешь?
Она кивает, берет его под руку и они уходят. Файка, которая высунулась из-под прилавка в последний момент, замечает с какими-то почти старушечьими интонациями:
— Хороший парень. Но когда я буду в самом соку, он уже станет старичком.
— Вроде меня, — я собираюсь переложить циновки и заодно посмотреть, что выбрала Файка.
— Ты особый случай, — не соглашается Файка. — Тебя бы я выбрала в любом возрасте.
— И в любом состоянии, — качаю я головой. — Желательно спящим.
Из всех циновок Файка оставила десять одинаковых. На всех из них серым — вода, коричневатым — пузыри островов, зеленым — щетки тростника у берега. И все. Самые простые, самые слабые работы. Да, прав Кирьян, нужно бросать заниматься ерундой и плести сумки. Под последней циновкой листок бумаги. На нем ровным, уверенным почерком надпись: «Завтра у входа в Контору в двенадцать часов».
— Что там? — спрашивает Файка.
— Бумажка, — отвечаю я.
29
Вечером Лидка снова куда-то уезжает. Мы едим без нее. Ксения отварила макароны, Ольга из куриной тушки, помидоров, перца и еще чего-то изобрела чудный соус. За столом молчанье, только позвякивают вилки, да хлюпают девичьи рты, с шумом засасывая из тарелок длинные макаронины. Лидка живо бы всех построила и прекратило свинство. Я наклоняюсь над тарелкой и с шумом засасываю сразу две макаронины. Дочери следят за моими упражнениями с интересом, но повторить решаются только Сонька и Галка, остальные уже думают о фигуре. Фигура требует от них питания небольшими порциями, чтобы наполнение желудка не опережало насыщение. Файка переводит взгляд с Соньки на Ксению, и не знает, кому подражать. Наконец выбирает Ксению и продолжает чинно тыкать вилкой в тарелку. Понятно, что остается последней.
С криками — «морской закон» — дочери разбегаются, торопятся на вечернее купание, остается одна Ксюха. Она включает водонагреватель, моет посуду. Всю, кроме файкиной тарелки. Файкину тарелку всегда мою я. Так я поступаю и в этот раз. Файка блаженно разваливается на продавленном диване. Ксюха садится за стол, подпирает подбородок рукой, точно как Лидка.
— Ты не спросил у мамы, куда она отправилась, — напоминает мне Ксюха.
— Угу, — вытираю я руки.
— Все еще не можешь простить, что она сделала аборт?
— … сделала аборт?
Я мог бы работать эхом. Оказывается, это несложно.
— Пойдем, — Ксюха берет меня за руку и тянет за собой. Как маленького.
— Вот, — она толкает дверь девичьей комнаты. — Смотри. Шесть кроватей. Моя, Ольгина, Жанны, Зинки, Галкина, Сонькина. Шесть, понимаешь?
Выпрямляет перед моим лицом шесть пальцев — по три на каждой ладони. Поворачивается к другой стене.
— Видишь? Шесть шкафчиков! Шесть! Пошли, пошли!
Теперь мы в гостиной. Оказывается, что в трильяже шесть полок с книгами и тетрадями. И настольных ламп, простеньких, с кривыми кронштейнами, тоже шесть. Я оборачиваюсь. Файка стоит на пороге и сосет леденец на палочке. В самом деле, все всего по шесть.
— Что ты молчишь? — спрашивает Ксюха.
— Корабль плывет, — отвечаю я ей.
— Не поняла, — морщится дочь.
— Корабль плывет, — говорю я. — Может, уже и мотор заглох, и парус порвался, но он все еще плывет. Понимаешь? Берег еще далеко, но виден. Не нужно бросать якорь, чтобы начинать ремонт. Лучше его бросить там, поближе у берега. Может быть, он доплывет и так.
Ксюха молчит. Только бледнеет, оттопыривает нижнюю губу и дует время от времени на собственное лицо. Потом медленно поднимается и уходит. Едва не сбивает Файку. Останавливается в дверях и произносит по складам:
— Я так не хо-чу!
30
Мы с Файкой устраиваемся в сарае. На коленях у нее котенок. Он, кажется, даже не умеет мурчать. Файка его учит. Я, к ее восторгу, развешиваю по стенам все десять циновок. Стелю на топчане принесенную из пристроя постель. Затягиваю окошко от комаров марлей. Зажигаю свечу. Кипячу на костре воду, завариваю чай. Достаю купленный в Городе пакетик цукатов. Файка в восторге. Она сидит на топчане, гладит котенка, тянет из эмалированной кружки чай, хрумкает сладости и довольно смотрит по сторонам:
— Здесь очень хорошо. Давай навсегда переедем в сарай. Будем жить втроем.
Я плету сумки. Завтра мне будет некогда.
— Зимой в сарае будет холодно, — объясняю я Файке. — Зимой мы вернемся в дом.
— Вернемся, — соглашается Файка.
— А завтра я уплыву, — говорю я Файке. — Мне нужно в Город. Уплыву рано. Ты еще будешь спать. Не пугайся.
— Я не из пугливых, — жмурится Файка. — И я теперь не одна.
— Я закрою дверь сарая на крючок, — продолжаю я успокаивать Файку. — Крючок внутри. Я опущу его в петельку ножом. Так что ты будешь в безопасности.
