Володя Злобин - Ужин моего таракана
Такие дела.
Вера не имела доступа в интернет, поэтому наше общение происходило всегда лично. И, клянусь демонами, трудно было найти человека вежливей, галантней и добрее, чем я, когда рядом со мной находился этот милейший ангел в юбке.
Я всей изрезанной кожей чувствовал, насколько вкусна была ее энергия, и изнемогал от жажды. Ее защитой была ее же невинность. Да что говорить, даже мой паук Пашка, жадно трясся в паутине, когда я рассказывал ему о неземной красоте Веры. Ему тоже хотелось, чтобы эта девушка болталась в его паутине.
Я смешливо грозил ему пальчиком, все чаще задерживая внимание на дыре в окне. Ветер все также проветривал помещение, и жизнь казалась неизменной.
* * *Я знаю одного шамана по имени Борис. Он живет в собачьей конуре и пьет водку. Борис подсел ко мне, когда я расположился на скамейке железнодорожной станции, играя в пиявку и проходящих мимо людей. Я задолго почувствовал приближение к себе чего–то непонятного. Сначала передо мной опустилась темная, как мои мысли, ворона и долго вышагивала по перрону, ничуть не стесняясь людей. Я, понял, что дело здесь нечисто и хотел, было уйти, но птица, заметив мое беспокойство, сразу же сорвалась с места. Через пару минут я ощутил легкую щекотку в затылке, рядом с засевшим в мозгах шариком.
А когда рядом бухнулся обросший, нечесаный человек, которого легко можно было принять за бомжа, я понял — этот человек обладает силой. Он без предисловия заявил:
— Меня зовут Борис. Я шаман и ем мухоморы. А ты что здесь забыл?
Он был открыт всем ветрам: мысли легко входили и выдувались из него, стараясь успеть за постоянно движущимися губами. Я никогда не спрашивал, сколько ему лет, да это и было совершенно не важно для существа, умеющего ходить на небо и таскать за собой на поводке цепных духов. Вы бы приняли его за бездомного или забулдыгу, он и был им. Мне было странным узнать, что Борис так сходу бросил в меня своим именем. Не шаманская эта повадка, имя бережется, как талисман, в котором заключена сила камлающего. Но мне ничего не оставалось, как ответить ему:
— А я Антон. Я кушаю девушек. Давай дружить?
Борис жил в ветхом деревянном домике на окраине дачного поселка, выросшего около работающей с позадавних времен скотобойни. Он трудился сторожем, объясняя мне, что духи, которые ему служат, загодя оповещают его о приближении чужака с плохими намерениями. Шаман часто спал в пустующей собачьей будке огромных размеров, куда забивался на протяжении длинных ночей, стараясь скрыться от обуреваемых страхов.
— Ты думаешь, шаманом добровольно становятся? — объяснял он мне, — как бы не так. Думаешь, что человек сам, решив поиграть, зовет духов? О, нет! Это духи выбирают человека, а не он их. Они приходят ему во снах, оставляют знаки в жизни, запугивают. Доводят до смерти. Слабого человека они и доведут до полусмерти, пока тот к ним сам на коленях не приползет и не согласиться стать их хозяином. Не могут духи странствовать без шамана, человек им нужен.
— Поэтому ты в будке спишь?
— Я, когда они впервые ко мне пришли, в образе птиц скелетных, так перепугался, что несколько дней говорить не мог. Голос пропал. Говорили, что я умру, если не соглашусь ими владеть. Для меня, человека обыкновенного, это было вне рамок понимания. Это как выйти на улицу и столкнуться там с динозавром. На вторую ночь они пообещали совершить убийство, но не сказали, кто это будет. Я напился и вырубился. А утром я нашел издохшим своего пса. Тот был распластан на крыше своей же конуры, как какой–то собачий Иисус. Очень я его любил, а они отняли то, что мне было дорого. Обычный метод. На третью ночь они разом налетели на меня так, что я забился в подвал и у меня началась лихорадка. Это называется шаманская болезнь. На следующий день я сдался и, очнувшись, понял, что лежу в собачьей конуре: половина тела внутри, половина снаружи, а по двору ворона ходит и на меня смотрит. Каркает. Дух мой значит. Хранит меня это место, безопасно в нем.
Он был не рад, что стал хозяином пары духов. Это не они исполняли его желания, а он исполнял их прихоти. Мы — мешки, набитые кишками, в требухе которых болтается душа. А духи уже освободились от бренной оболочки.
Иногда ночуя в Бориных застенках, я слышал ритмичную игру его варгана. Борис был немного полноват, небрит и чуть смугловат. Одевался в одну и ту же одежду, гремящую какими–то невидимыми бубенцами и пахнущую рыбьим жиром. Где он его брал в лесу, я не знал. И всегда, когда кричащую ночь успокаивали тихие и проникновенные позывы варгана, вместе с инструментом звучали неизвестные бубенцы, Боря раскачивался и вводил в транс и меня, и окружающий мир. За это я не ненавидел его.
— Ты можешь мне помочь? — спросил я его.
Он вздохнул и направился к собачьей будке, когда он залез в нее с головой, оттуда высунулась рука и показала мне два пальца.
— Две бутылки?
Рука подумала и оттопырила еще безымянный заскорузлый палец. Выглядел он так, будто целую вечность пахал в копях царях Соломона.
— Три, так три. Духов нельзя не попотчевать.
Я с радостью согласился.
* * *Я был расстроен, как гитара, а мои пальцы — шесть натянутых струн.
Почему не пять? Потому что мне так хочется, и всё тут. Пусть у критиков вскипят рациональные мозги, но я не изменю образности своего мышления.
Вера скромно отклоняет все мои предложения о пикнике. Как не подступлюсь к ней, мои вопросы вызывают у нее лишь румянец на щечках, которые мне тут же хочется обглодать. Не то, чтобы я каннибал, но вы просто не видели ее солнечную, полевую красоту.
Что мне с этим делать?
А тут еще Настя приперлась ко мне домой. Говорит, что мне плохо. Говорит, что хочет мне помочь. Говорит, говорит. Так много говорит, что я даже мысленно хочу засунуть ей в рот свой детородный орган, лишь бы она замолчала.
Вот так, ребятки, я готов пойти даже на такие жертвы.
Мои мысли, уставшие, как марафонец, бегут спринт. Я еще не знаю, как поступлю и, поэтому, мой затылок напоминает маятник Фуко: периодически бьется о шершавую серую стену. На жестком стуле напротив, как раз для гостей, сидит Настя и поглощает меня еще не отошедшими от ночного холода руками. Ямочка на левой щеке, порожденная кривой, неуверенной улыбкой, надкусанные усталостью глазные яблоки…
Мне очень трудно совладать с таким образом.
Возможно, она специально застудила руки, чтобы я видел то, как ей холодно. Рассматривая вспучившиеся, как синие корни, вены и канатики жил, пролегающие под сухой кожей, мне было трудно совладать с собой. Я знаю, что повторяюсь. Так филантроп трясется над новой маркой или нацист кончает при виде фюрера. Моя слабость — это чьи–то болезненные, неправильные, совсем не эталонные женские руки.
Настя не могла не знать этого. Подленький ход. Это как в шахматах: вместо того, чтобы сделать ход конем, трахнуть соперника доской по голове. То, о чем я говорил в начале рассказа. И где она летом умудрилась застудиться то? Пашка неодобрительно смотрит на нее из угла, не доверяет. Ему больше нравится Вера, чем это молчаливое, достающее его хозяина, существо.
Паук затряс вожжами паутинки, и я понял, что он, вместе с воздухом из дыры в стекле, торопит меня. Черным обелиском за окном застыла многоэтажка. Мне не нужно, как похоронному агенту, брызгать в глаза луковым соком. Я пущу туда любовь и страдание.
Холодная люциферова звезда скатилась по моей шершавой коже.
— Прости меня, я просто потерялся. Я не знаю, что мне делать. Я брошен в море и не умею плавать. Ты меня понимаешь меня…?
Какая русская девушка не хочет спасти своего избранника от всех бед? В ее душе — помогать, сострадать, переправлять боль на себя. Она видит во мне и горящий дом, и коня на скаку. Она хочет войти в меня.
Все позабыто. Шаги, которые сократили расстояние между нами, остывают во тьме и тишине.
Я проводил пальчиком по мочке ее уха, торопливо сбегал по щеке и медленно плыл по подбородку. Когда моя рука пронеслась где–то совсем рядом от пояса и джинс, ее коленки свелись, и я ясно почувствовал едва сдерживаемый стон.
Она возбуждена, она на прицеле. Сжимает крайнюю плоть моих брюк. Просто держится за ткань, но делает это так, будто вцепилась в руку утопающего. Ей хочется, чтобы я сделал с ней все, что угодно, но, главное, нежно. Настя представляет, как я снимаю с нее кожуру одежды, трогаю ее обаяние теплым, свежим дыханием. Она видит мои покусанные губы около своего рта и высунутый язык подле жаркого лона.
Девушка напоминает заряженный револьвер и лучше быть Якубовичем, чтобы как следует раскрутить барабан. Хотя его усы явно не к постельной сцене. Если хочешь долго не кончать, думай о Якубовиче, это как пить дать. Черт возьми, неужто я настолько погружен в себя, что способен думать о ТАКОМ в ТАКОЙ момент???
Я слегка полизываю ее подбородок и шейку, а Настя одеревенела. Я даже стал побаиваться, что ее ударит нервный тик, а изо рта пойдет пена. Вдруг забьется, как эпилептик и выбьет мне челюсть. Она пытается ответить мне взаимностью и поймать мои губы, ее ноги пытаются обхватить мои, а руки сцепляются в прочный замок на моей спине Думает, что теперь не потеряет меня.
