Юрий Медведь - Исповедь добровольного импотента
— Нужно побелить потолок в библиотеке, — сказал замполит майор Коновал, прохаживаясь перед строем нашей роты.
— Сделать это нужно быстро, качественно и… — Коновал остановился, — корректно.
Все посмотрели на меня. Из нашей роты я один посещал библиотеку. Может быть слишком часто, чтобы прослыть просто книголюбом. Дело в том, что в библиотеке работала Клара Ворон. То ли казачка, возможно молдаванка или даже цыганка.
Тяжелая волна черных с отливом волос, бледное личико с раскосыми карими глазами, влажные черешневого цвета губы и безобразный горб за спиной. Клара была почти карлица. Ее тело еще в детстве изуродовала какая-то зверская болезнь. Я не мог без содрогания смотреть на эти странно вывернутые ноги, кривые прутики рук. В ее теле не осталось ничего от женщины. Но я ходил любоваться ее лицом. Когда она сидела за своим столом, неподвижная, и смотрела в окно, за которым серел забор, оно было таким печальным, почти детским. Я брал с полки первую попавшуюся под руку книгу, прятался за стеллаж и упивался тонким переживанием.
— Веденеев, сколько тебе потребуется времени?
— До дембеля, — пошутил кто-то из строя.
— Трое суток ареста! — выкрикнул Коновал.
И остряка повели в каптерку за шинелью.
— Даю тебе три дня. Сделаешь и доложишь, как положено.
В понедельник я взял свой пульверизатор и отправился в библиотеку. Мимо меня маршировали роты военных строителей. Они выдвигались на объекты народного хозяйства. Маляры, штукатуры, каменщики, плотники, облицовщики, бетонщики, слесаря, шоферы и один кузнец. Впереди у них был восьмичасовой рабочий день, плюс час на обед. Основная задача: меньше работать, больше косить, что-нибудь украсть, кому-нибудь продать и как-нибудь выпить. Счастливые. А я шел к Кларе Ворон — женщине, на тело которой я не мог смотреть без содрогания.
Клара была уже на рабочем месте. Она поливала из лейки цветы, которыми были заставлены все подоконники в зале библиотеки. Заметив меня, она смешалась и присела на край подоконника. Ей было нелегко удерживать вертикальную стойку.
— Будете белить? — спросила она, спрятав лицо в куст аспарагуса.
— Мгу, — выдавил я.
Что-то показалось мне странным и непривычным в поведении библиотекарши. Вернее даже не в поведении, а в атмосфере самой библиотеки. Сейчас-то я могу это «что-то» сформулировать: флирт — вот что я почувствовал тогда, но не распознал. Наверное потому, что это было не веселое, искрометное, обворожительное кокетство, а полузадушенное, исковерканное желание мужской ласки.
— А как же книги? — пыталась поддерживать разговор Клара.
— А давайте сделаем вот что, — заговорил я пободрее, зашел в зал, отставил пульверизатор и осмотрелся. — Мы сдвинем все полки сначала в один конец зала. Затем освободившуюся часть застелем газетами, и я побелю над ней потолок. Потом все наоборот. Идет?
— Но ведь полки тяжелые! Как вы будете их двигать?
— В армии главным двигателем является приказ!
С этими словами я подошел к телефону, что стоял на столе, и набрал номер замполита части.
— Майор Коновал слушает, — послышался хмурый голос.
— Говорит рядовой Веденеев! Разрешите доложить, товарищ майор?
— Ты что, уже побелил?
— Никак нет. Нужно полки с книгами передвинуть. Одному мне не справиться, товарищ майор.
В трубке повисла пауза.
— Да… слушай, я и забыл, что там книг полно. Ладно, сейчас пришлю тебе пару гавриков с губы.
Я положил трубку и заулыбался.
— А давайте мы с вами пока чаю попьем, можно? — спросил я.
— Конечно, — ответила она и наконец-то спрыгнула с подоконника, — пойдемте в кабинет.
Пока два арестованных военных-шофера, схлопотавшие пять суток за употребление спиртных напитков, под окрики Чуба двигали в зале полки с книгами, мы пили чай с карамелью и беседовали. Я был поражен. Клара знала все и обо всем. Я забыл всякую предосторожность и развесил уши. Начали мы с музыки, потому что я объявил Кларе о своих занятиях в музыкальном училище. Она поведала мне о причудливой и трагической судьбе Бетховена, о толстом и некрасивом Шопене, о горьком пьянице Мусоргском. Да, она умела рассказывать о чужих страданиях, наверное потому что сама жила в вечных муках.
На следующий день, пока те же лица делали перестановку декорации, в кабинете шло второе действие закрутившейся драмы. Мы говорили о поэтах. Вот пал на Черной речке Пушкин, вот вздернулся в «Англетере» Есенин, вот Маяковский пустил себе пулю в сердце, а на авансцену уже выходила Цветаева с неминуемой петлей на шее, когда в дверь просунулась чубатая голова Чуба:
— Готово вже! — съехидничала голова.
И был день третий. Я уже промыл и свернул свой пульверизатор. Оставалось только развесить шторы. Пододвинув к окну стол и установив на него стул, я влез на верхотуру. Клара с утра была суетлива и бестолкова. Она ходила за мной и, казалось, вовсе не понимала, о чем я ее спрашиваю. Это напряжение передалось и мне. Я потянулся к гардине, наступил на штору и… Рухнул. Клара взвизгнула и упала рядом. Я выбрался из-под шторины и наткнулся на ее бледное лицо.
— Клара, похоже что-то упало?! — попробовал отшутиться я и… погладил ее по щеке.
Зачем я это сделал?
Клара уткнулась в мою ладонь и заплакала.
— Да я даже не ушибся, Клара! Ну, правда. Вот посмотрите, я хожу, прыгаю, стою на руках. Клара, ну, не надо… Клара…
Вдруг она резко оборвала рыдания и посмотрела мне в глаза. Я обомлел.
— Игорь, а вы смогли бы…
— Что?
— У меня дома побелить потолок.
— Я?!
— Да вы.
— А у вас что, не белено?
— Нет.
— Но ведь я на службе, как я…
— Я договорюсь с Коновалом.
Ее неожиданная и резкая решительность загипнотизировали меня.
— Конечно, Клара, я все сделаю, — сказал я, слабо улыбаясь. — А вы расскажете мне о Ван Гоге.
Прошла неделя. Я уже почти успокоился, как вдруг:
— Веденеева к замполиту! — пронеслось по роте поздно вечером в пятницу.
Я почистил зубы, застегнул крючок на воротничке, подтянул ремень, рассправил гармошку на сапогах и отправился в штаб.
— По вашему приказанию…
— Проходи, садись, — оборвал мой доклад майор Коновал.
В кабинете, отделанном деревом, было уютно. Пахло коньяком и дорогими сигаретами. Я прошел и сел насупротив.
— Куришь? — спросил Коновал и двинул в мою сторону пачку «Мальборо».
Я недавно бросил из-за обострившегося гастрита, но даже если бы у меня была язва… Короче, мы закурили.
— Из дома пишут?
Я поперхнулся:
— Мгу.
— Как там у них?
— Все нормально.
— Девчонка пишет?
— Уже нет.
— Причины?
— Замужество.
— Ясно.
Коновал бросил в пепельнуцу фильтр — все, что осталось от сигареты после пары затяжек — и выложил оба своих кулака на полированную поверхность стола. Кулаки были большие и розовые. Коновал, вообще, весь был большой и розовый, а волос на голове желтый.
— Не буду темнить, Веденеев, на тебя выписана… увольнительная. На субботу и на воскресение. Получается на два дня. Задача простая — побелить потолок у библиотекарши на квартире. А теперь поговорим как мужчина с мужчиной. Скажу прямо, человек она, конечно, что и говорить, башковитый. Но сам понимаешь, как-никак, но она, вроде как, еще и женщина… Короче, сынок, действуй по обстановке. Понимаешь, ситуация вышла из-под контроля, теперь все от тебя зависит. От твоей, если можно так выразиться, человечности.
Коновал вспотел. Я совсем засмущался от его, если можно так выразиться, мучительно-серьезной доверительности.
— Ну, уяснил задачу?
— Так точно, товарищ майор, — пролепетал я.
— Молодец… Как звать-то тебя?
— Игорь.
— Иди, отдыхай, Игорек, — сказал майор Коновал и протянул мне свою пачку «Мальборо».
До дембеля она будет храниться у меня в тумбочке.
Я весь испереживался, пытаясь уяснить себе, что же происходит — Клара не женщина, увольнительная не самоволка, я иду к ней белить потолок, но она ведет себя не адекватно, вот и майор Коновал намекал на человечность — ничего не сходилось! Обессилев, я уснул еще до отбоя и не раздеваясь. Меня никто не тронул. А утром разбудил сам старшина.
— Иди в каптерку, — сказал Вертоух, глядя на меня совсем не по-военному, — там Трофим для тебя все приготовил. Оденешься, потом бегом в столовую, подойдешь к Алиеву, он тебя покормит. Увольнительная на КПП.
— Спасибо, товарищ старшина, — сказал я, и мне первый раз захотелось остаться в части.
— Хм… спасибо говорит, — вдруг улыбнулся старшина. — Ты откуда родом-то, Веденеев?
— Из Башкирии.
— Знаю. Воздух у вас там чистый, потому что хвойных лесов много. А хвоя — она, брат, похлеще дуста на любого микроба действует.
