Александр Проханов - Скорость тьмы
Мэр понимающе, с видом рачительного хозяина, кивал, приветствуя предложение Ратникова.
— Уже есть проект? Есть архитектор? — поинтересовался он.
— Молодые архитекторы, мастера «новой волны». Они показывали проект, который чем-то напоминает экраноплан, огромную сверкающую бабочку. Это созвучно с идеей самолета и летающего корабля. Это и Волга, и наш моторостроительный завод, работающий на истребитель «пятого поколения».
— Замечательно, Юрий Данилович, просто прекрасно, — мэр мечтательно сузил глаза, словно представлял крылатое, стеклянное диво. Перевел взор на Мальтуса. Тот улыбнулся:
— Юрий Данилович фанатически предан своему заводу и двигателю и хочет, чтобы весь город строил этот, пока еще не существующий истребитель, — Мальтус улыбался своими длинными змеящимися губами, тонкая смешливость которых неуловимо переходила в злую язвительность, — Юрий Данилович хочет, чтобы каждый, родившийся младенец, с колыбели был записан в токари, слесари, фрезеровщики. Чтобы весь день человек по-стахановски вкалывал киркой и лопатой, а потом плелся в избу — читальню мусолить «Как закалялась сталь» и «Повесть о настоящем человеке». Но сколько же можно наш бедный народ гнать в цеха или приковывать цепями к тачке? Дайте же отдохнуть народу. Дайте ему отдышаться, развлечься, расслабиться. Анатолий Корнилович, — Мальтус согнал с лица выражение злой язвительности и продолжал тоном искреннего адвоката, — Наш город стоит на чрезвычайно оживленной трассе «Москва — Ярославль». Сюда едут иностранные и российские туристы, состоятельные люди, привыкшие к комфорту и цивилизованному досугу. Они вдоволь налюбуются на русские церкви, и им захочется отобедать в хорошем ресторане, поиграть в боулинг или в покер. Они хотят поселиться в комфортабельном отеле, а вечер и часть ночи скоротать в «ночном клубе». Если мы построим на месте этой промышленной свалки современный развлекательный центр, с применением последних технологий досуга, с учетом мельчайших потребностей современного, свободного человека, мы привлечем в Рябинск массу людей с деньгами. Мы вынудим их оставить эти деньги в Рябинске. Мы сделаем наш город привлекательным не только для «людей труда», но и для любителей изысканного, дорогого досуга. Для элиты, для «сильных мира сего». Проект развлекательного центра развешен по городу и вызывает самое доброе к себе отношение. Он тоже чем-то напоминает корабль. Но на этом корабле вы приплывете не в каменоломню, а в райский сад. Уступите мне этот участок, Анатолий Корнилович.
— В этом райском саду, о котором вы так сладко поете, — Ратников едва сдерживал негодование, чувствуя, как гнев давит его больным удушьем, — В вашем райском саду, под райскими яблоньками бродят ошалевшие от наркотиков бездельники. Ева там стоит сотню долларов за час. Вместо Древа Познания там растет иудино дерево с удавленником на суку. Я выбиваюсь из сил, хочу вернуть русскому человеку вкус к настоящей работе, собираю по крупицам уцелевших от распада людей, ставлю перед ними высокую цель, которая всегда одухотворяла русский народ. А вы вливаете в человека отраву, превращаете его в животное. Я не позволю вам растлевать народ. Не отдам вам город.
— Зачем столько пафоса, Юрий Данилович. Город не ваш и не мой. В нем живут не только такие сталинисты, как вы, но и нормальные, без пены у рта, граждане. Народ устал от ваших великих целей, которые начинаются с ГУЛАГа, а кончаются распадом страны. Дайте русским людям нормально пожить. Русский человек пойдет не к вам железки строить, а ко мне, поиграть в боулинг, посмотреть на красивый стриптиз, выпить вкусное вино. Я не хуже, чем вы, понимаю душу русского человека, хотя вы, наверное, думаете, что Мальтус — еврейская фамилия.
— Ну, вы прямо, как черт и ангел, боретесь за душу человеческую, — рассмеялся мэр густым рокочущим смехом. Как пожарный тушит огонь, гасил этим смехом ссору.
Мальтус и Ратников умолкли, превратив словесную распрю в выброс энергий, которые столкнулись, как два невидимых вихря. Имея разную природу, эти энергии испепелили одна другую. И, казалось, вместе с ними сгорела часть пространства, образовалась абсолютная пустота, в которой померк свет, и исчезла материя. Трехцветный государственный флаг в углу колыхнулся от взрывной волны, и перед образом погасла лампада.
— Друзья мои, не время ссорится. Время объединять усилия, — мэр положил на стол большие, властные руки, словно разделял враждующие стороны. — Я услышал ваши предложения по земле. Никому не стану оказывать предпочтение, потому что люблю обоих и бесконечно уважаю. Вынесу этот участок на конкур. На него еще претендует московская строительная фирма. Все решим честно, по закону. Пока я мэр в этом городе, никто из вас не будет обижен. Поэтому, помогайте на выборах.
Он прощался с визитерами, стараясь переполнявшее его радушие разделить поровну между обоими. Ратников и Мальтус на ступеньках мэрии обменялись холодными поклонами. Ратников погрузился в «лексус» и, раздраженный, помчался на завод. Мальтус утонул в салоне «аудио», сладко потянулся на заднем сидении.
Взвинченный, испытывая жжение во всем теле, словно голым продрался сквозь заросли крапивы, Ратников вернулся на завод. Взбегая на второй этаж административного корпуса, где помещался его кабинет, удивлялся тому, как одна человеческая особь может воздействовать на другую. Рождать в ней не просто психологический взрыв или нравственное страдание, но вызывать физиологическую реакцию. Именно так воздействовал на него Мальтус, — закатил ему в мозг слепящий шар гнева, вызвал жжение кожи, как если бы тела коснулась студенистая жалящая медуза.
Распахнул дверь приемной, на которой значилось его имя. Увидел преданное немолодое лицо секретарши. И тут же, на диване для посетителей — женщину, которая куталась в вязанную темную шаль. Ее бледное, красивое лицо с высоким лбом, темно-русая уложенная коса, большие, испуганно-требовательные глаза, заставили Ратникова секунду помедлить. Будто он натолкнулся на невидимую преграду, которая прерывала его бег, его упрямое стремление, его страстное нетерпение. Эта преграда была хрупкой, едва ощутимой, но летящая с огромной скоростью пуля, встречая на своем пути стебель травы, меняет траекторию, отклоняется от цели, пролетает мимо мишени. Именно так, бессознательно, как неведомую помеху, воспринял Ратников мимолетную встречу с глазами женщины. Резко от нее отвернулся, успев бросить секретарше:
— Заместителя по безопасности ко мне!
Влетел в кабинет, оказавшись в пустом знакомом пространстве, защищенный стеклами и стенами от внешних воздействий. Упал в кресло, свесив руки, чувствуя, как стекает с него горячая плазма раздражения, и он остывает среди прохладных дуновений и мягких отсветов.
В кабинете было два стола. Рабочий, с документами и папками, компьютером и батареей телефонов. И длинный стол заседаний, окруженный двумя десятками стульев, на которые, во время совещаний, усаживались руководителя заводских служб. На стене висел планшет с изображением завода, каким тот станет через несколько лет, — с еще несуществующими цехами, испытательными стендами, корпусами конструкторских бюро и лабораторий. И огромная, во всей красе, фотография двигателя «пятого поколения» — его парадный портрет, заменявший портрет Президента, и являвший Образ, которому поклонялся многотысячный коллектив предприятия. На столе заседаний, на стальном штативе красовалась модель самолета, того, что должен был взлететь в небеса, толкаемый мощью двигателя. Ратников, отвоевывая для себя несколько минут отдохновения, созерцал самолет. Погружал зрачки в стеклянные переливы фюзеляжа, плоскостей, хвостового оперения.
Форма самолета была совершенной. Превосходила совершенством изделие техники, словно самолет пребывал в гармонии со всем мирозданием. Он был вписан не просто в воздушные потоки, в геометрию трехмерного мира, в окружности, дуги и завихрения, на которые были рассчитаны его прочный фюзеляж, стреловидные крылья и два отточенных хвостовых плавника. Его шлифовали и вытачивали потоки мировой политики, буря интеллектов, огнедышащая воля соперничества. Он был в созвучии с небесными звездами, среди которых ориентировался в ночном полете. С земными цветами, которые пригибались, когда он проносился на «бреющем». Он был грозным беспощадным оружием, но в нем, казалось, присутствовала нежность и женственность скрипки, рождавшей божественную музыку. Под эту музыку истребитель мчался в лазури, как осколок сверкающего зеркала. Перевертывался и кувыркался, как счастливая птица. Рушился с громом на землю, подобно разящей молнии. Взмывал, словно огненный луч. Становился невидим, превращаясь в пустоту и прозрачность. Или вдруг останавливался, окруженный стеклянным блеском, напоминая застывшее на облаке божество.
