Януш Вишневский - Сцены из жизни за стеной
30 января 1945 года, во вторник, я должна была выбраться из окруженной русскими Гдыни на палубе пассажирского парохода «Вильгельм Густлоф» в Гамбург. А потом как-то переместиться в Англию. К нему. Судно должно было отправиться в восемь утра, но вышло из порта лишь около часа. Пять часов солдаты с автоматами наперевес не пускали на пароход «неподходящих» лиц. У меня, как у обычной полячки, не было никаких шансов. Тогда, на берегу, мне казалось, что я умерла…»
Вечером того же дня, в 21 час 08 минут, на высоте Устки из четырех выпущенных с советской подлодки С-13 торпед три попали в цель. Из более чем десяти с половиной тысяч человек на борту «Густлофа» спаслись лишь тысяча двести. В основном мужчины (в том числе капитан). Женщины и более пяти тысяч детей утонули или умерли от переохлаждения[6].
«Я вернулась в Торунь. Три года ждала письма, но оно так никогда и не пришло. Однажды, тоскуя по нему, я плакала на скамье в парке. В том самом, большом парке на Быдгощском предместье[7]. Мимо проходил твой отец. Он остановился, подсел ко мне и спросил, почему я плачу. Если бы я не плакала, — он сам потом мне сказал, — он бы ни за что не остановился…»
Безумства
В мае лишает себя жизни наибольшее число людей. Такова мировая статистика самоубийств. Большинство кончают с собой из-за любви. Точнее, из-за ее отсутствия. По крайней мере, так им кажется, когда они режут себе вены, прыгают с небоскребов, травятся психотропными средствами, смешанными с алкоголем, или бросаются под поезд. Личные дела самоубийц, собранные нью-йоркской полицией за сорок пять лет, недавно были переведены на электронные носители и выложены в ограниченном доступе в Интернете для исследований психологов, социологов и сексологов. Выяснилось, что более 89 процентов самоубийц не хотели больше жить, поскольку не чувствовали себя любимыми. Это следовало из их биографий, прощальных записок, показаний близких. А также из химического состава их мозга. Профессор Майкл Лейбовиц, нейробиолог из Нью-Йоркского государственного института психиатрии, с помощью жутковатого эксперимента определил уровень концентрации нейропередатчиков в мозговой ткани, извлеченной у самоубийц, тела которых не забрали родственники или друзья. Почти у всех был значительно снижен уровень нейропептидов, наличие которых связано с чувством любви.
В мае, как ни в каком другом месяце, люди становятся особенно похожи на морских коньков, ящериц, гремучих змей, лемуров, коал, пум, зебр, горилл и других животных. Запускается заложенная эволюцией и управляемая старыми, как мир, биологическими часами программа: самцы начинают искать партнерш, наиболее способных к размножению (наиважнейшим фактором является молодость), а самки — партнеров, способных обеспечить наилучшие шансы для выживания потенциального потомства. В этой схеме люди ведут себя точно так же, как ящерицы, лемуры и морские коньки, повторяя неизменную цепочку, которая включает в себя взгляд, прикосновения и в конце концов — соединение тел. Однако люди хотят прицепить к этой цепочке еще одно звено — любовь. Ни в одном другом месяце, свидетельствует статистика, не наблюдается такое число влюбленных, как в мае. В анкетах на вопрос о том, что они понимают под этим термином, люди чаще всего указывают безусловную зависимость своего самочувствия от присутствия вожделенной особы. Американский психолог Дороти Теннов, изучавшая влюбленные пары, классифицировала это состояние как патологический случай невроза навязчивых идей, усугубленный невротическими страхами, проявляющимися обычно в таких физиологических реакциях, как бледность, дрожь, учащенное сердцебиение, а также ощущение общей слабости. Большинство влюбленных 85 процентов времени днем и ночью думают об объекте своей страсти, при этом постоянно испытывая страх, что им откажут или проявят неблагосклонность, а также бессилие, вытекающее из убеждения, что любовь — это иррациональная сила, которую невозможно ни остановить, ни обуздать. Этому сопутствуют фантазии, свойственные людям, которые находятся под воздействием амфетамина или опиатов: идеализация на грани культа и ничем не обусловленная эйфория. Любопытно, отмечает Теннов, что секс при этом перестает иметь первостепенное значение: целых 95 процентов женщин и более 91 процента мужчин в этом состоянии отрицают, что «в любви самое важное — секс».
Интересно, что такая поведенческая схема характерна для всех культур. Даже для тех, в которых понятия «любовь» не существует. Женщины и мужчины из африканского племени тив, которому вообще незнакомо слово «любовь» (состояние влюбленности именуется у них [sic!] «безумием»), описывают свои переживания, связанные с влюбленностью, точно так же, как европейцы и американцы. Антропологи Уильям Янковяк и Эдвард Фишер проводили в девяностые годы двадцатого века широкомасштабные исследования в 168 общественных группах от Гренландии до Полинезии. Они заявили без тени сомнения, что так называемая романтическая любовь (даже если она вовсе не определяется этим термином) известна во всех изученных ими культурах и характеризуется одинаковой манерой поведения. Стало быть, это не приобретенное свойство культуры. Любовь — универсальная человеческая черта, и она должна иметь свое биологическое, а также (био)химическое обоснование. И конечно, она его имеет.
С тех пор как появились устройства, позволяющие «заглянуть» в человеческий мозг, так называемые порывы сердца превратились в устаревший миф, который продолжает жить только благодаря поэтам. Люди любят химией мозга, и сердце не имеет к этому никакого отношения. Очарование, ведущее к внезапным эмоциональным осложнениям, которые мы называем любовью, начинается с появления в мозгу крохотной семиатомной молекулы, именуемой фенилэтиламином из группы амфетаминов. Ее наличие вызывает химические и электрические изменения в мозгу. Последние можно наблюдать на энцефалограммах у влюбленных. Явственные пики альфа-волн, иногда — наличие тета-волн, возникающих почти исключительно у тех, кто спит и видит сон, либо у монахов, глубоко погруженных в молитву.
Любовь как тета-волна очарования? На амфетамине? А тут еще май…
У открытого окна в мае
Хотя я знаю, что такое любовь, мне непонятно, что значит «быть влюбленным». Вероятно, когда это случается впервые, еще неясно, что это в действительности означает, но определенно ясно, что должно быть некое чувство. Как вы думаете? Должно, правда? Особенно в мае, когда рождается — в очередной раз — новая надежда. Я чувствую это. Чувствую всем своим существом. Иначе я не был бы так счастлив и одновременно не мог бы так страдать. Думаю, любовь только тогда имеет значение, когда сопровождается страданием. Любовь без страдания забывается так же быстро, как стихи, которые когда-то вызывали восторг, ну а сейчас… сейчас не вспомнишь даже и названия. Истинное счастье можно испытать только через страдание. И мне, честно говоря, нет необходимости где-то читать об этом. Я это и так знаю.
Просыпаюсь утром и думаю о ее пробуждении. Я очень хорошо помню выражение ее лица, когда она прикрывает веки. Она часто говорит со мной, смежив веки. Я видел это, хотя она не могла меня заметить. Когда в моем присутствии она закрывала глаза, то говорила совершенно другим голосом. Более чувственным. И как мне кажется, она говорила более важные вещи. И тогда у меня тоже возникало желание прикрыть глаза. Но я не делал этого.
Мне было жаль даже на минуту перестать на нее смотреть. Потому что я хочу любоваться ею все отпущенное мне время. Мечтаю когда-нибудь проснуться с ней рядом и смотреть на ее лицо и закрытые глаза, пока она еще не заговорила. А пока она спит и не может меня услышать, я хотел бы склониться над ней и рассказать о своей «влюбленности». Так, как сейчас рассказываю об этом вам. Но ей я говорил бы это более искренно. С чувством. И наверняка шепотом.
Знаете, ее губы смыкаются двумя идеальными дугами. Верхняя, более широкая, посередине немного вздернута, а нижняя в том же самом месте чуть оттопырена. Смыкаясь, они становятся похожи на две подушечки цвета зрелой малины, готовые брызнуть соком при малейшем прикосновении. Они греховны. Знаете, сколько раз я думал о ее губах?
Поэтому просыпаясь утром и думая о ее пробуждении, я вспоминаю ее губы. Тогда я подхожу к окну и открываю его настежь. Но прежде чем открыть, краем глаза замечаю свою ладонь, касающуюся оконной ручки. И думаю о ее ладонях. У нее длинные пальцы. Когда она складывает ладони, они лишь на мгновение прижимаются одна к другой. А потом выпрямляются и расходятся в стороны, чтобы сразу же снова соприкоснуться. Я обожаю ее ладони. На безымянном пальце левой руки, сразу над обручальным кольцом, у нее есть маленький шрам. Для начала я хотел бы узнать историю этого шрама. А потом поцеловать его. Когда в моей голове возникает эта мысль, я резко открываю окно, чтобы холод остудил мой пыл.
