Джонатан Эймс - Дополнительный человек
– Как чудесно проезжать через парк, – сказал я.
– Так же чудесно, как решиться иметь детей, – отвечал Генри. – Начинаешь воспринимать вещи заново.
Мы без аварии добрались до Линкольн-центра и даже нашли место для парковки. Генри рассчитал так, чтобы мы прибыли как раз перед концом первого акта. На заднем сиденье автомобиля лежал зонт, под которым мы вдвоем прошагали к открытой площадке. Скрытый зонтом Генри объяснил мне, как проделывается вся операция.
– Когда кто-то выходит, ты говоришь ему: «Простите, вы уже уходите?» Если ответ «да», ты спрашиваешь: «Могу ли я взять ваш билет?» И убедись, что получил корешок на повторный вход, – если ты его не получишь, билет ничего не стоит. Понял? Корешок на повторный вход – в этом весь резон.
– Почему люди уходят после первого акта? Разве это не пустая трата денег?
Генри объяснил мне, что нашей целью являются люди, которые не любят оперу. Поэтому они уходят после одного акта, не обращая внимания на потраченные деньги. Это либо туристы со Среднего Запада, которые просто не могут вынести такое испытание, либо определенный тип извращенцев, которые думают, что это очень стильно – немного послушать оперу, а потом отправиться обедать. Но даже в том случае, когда люди планируют уйти со спектакля, они по привычке берут с собой корешки на повторный вход, потому что не хотят беспокоиться из-за билетеров.
Мы вошли в театральный вестибюль с высокими стеклянными стенами, и Генри распределил наши позиции. Он будет стоять внутри и сторожить эскалатор, который ведет во внутренний гараж. Я же должен ждать снаружи и останавливать тех, кто выходит на площадку.
– Надеюсь, ты не возражаешь против разделения по званиям, – сказал Генри. – Поскольку ты младший офицер и молод, то пойдешь наружу. Вот зонт. Я буду защищать эту крепость.
Мы даже устроили соревнование. Генри показал мне группу из пяти пожилых мужчин и пожилой леди.
– Посмотри на них. Стервятники! Оперные наркоманы. Эта старушка с многолетним стажем. Ей давно пора быть в доме престарелых. Мы должны дистанцироваться от них, охрана знает их в лицо. Обычно они не входят раньше второго акта.
Я отправился наружу, и тут первое действие закончилось и люди начали выходить. Я обращался к ним, как велел мне Генри, но удача была не на моей стороне. Все, с кем я сталкивался, просто вышли подышать свежим воздухом или покурить под навесом, защищающим от дождя. Никто не собирался покидать оперу. Все более и более теряя мужество, я отправился посмотреть, как дела у Генри. Вестибюль был заполнен народом.
– Возвращайся на свой пост, ты не следуешь приказам, – рассерженно прошептал он. – Ты можешь кого-нибудь пропустить.
Получив взыскание, я вернулся на улицу. Почти сразу же из-под защитного козырька вышли две женщины. Я последовал за ними, они быстро двигались через площадь под одним зонтом, но мне удалось нагнать их.
Они категорически не любили оперу и любезно отдали мне свои билеты, но корешок для повторного входа был только у одной. Вторая леди не побеспокоилась взять его У билетера, потому что знала, что они уходят. Она очень мило извинилась. Я был уверен, что сделал все отлично. Притащил Генри свой трофей, надеясь на похвалу, но он вовсе не обрадовался. Выслал меня обратно добывать еще один корешок. Но мне не везло. Огни внутри предупреждающе замигали. Я вернулся к Генри, он тоже был с пусты – ми руками. Систему повторного входа создали специально, чтобы расстраивать планы людей, подобных нам. Я заметил, что ни один из оперных наркоманов также не преуспел. У Генри появился план.
– Ты идешь и отдаешь свой билет с корешком для повторного входа, а я последую прямо за тобой, – сказал он. – Я буду вести себя так, словно не могу найти свой, и ты меня спросишь, что я с ним сделал. Может быть, они попадутся на удочку и позволят мне войти, чтобы я не задерживал очередь.
Главный вход был окружен красными бархатными канатами, не считая двух других входов, где женщины-билетеры в синих формах собирали билеты. Мы встали в одну из очередей, и, когда подошли к билетерше, я предъявил корешок для повторного входа и билет с местом. Генри прошел сразу за мной и принялся рыться в карманах.
– Не давал ли я тебе свой билет для повторного входа? – спросил он меня с предельной озабоченностью, продолжая рыться в поисках несуществующего корешка, словно это была пресловутая связка ключей.
– Не знаю, – отвечал я. – А вы давали его мне? – И я начал похлопывать себя по карманам, имитируя поиск.
Так мы хлопали по карманам, рылись в них и задерживали очередь. Огни мигнули снова. Билетерша с раздражением сказала:
– Проходите, все в порядке.
И мы вошли вместе, плечом к плечу, и начали хихикать. Ангелы Шагала смотрели на нас с высоты. Мы поднялись по величественной красной лестнице в одном потоке с прекрасно одетыми людьми, чувствуя себя счастливыми. Наши места были довольно высоко, но я не возражал. Я был на бродвейских шоу и никогда в опере. В тот вечер давали «Тоску». Это была фантастика. Пел Паваротти!
После второго акта Генри, который был недоволен нашими местами, вышел наружу, а мне велел остаться, чтобы я насладился великолепием атмосферы. Я по-настоящему чувствовал себя молодым джентльменом.
Когда Генри вернулся, у него было два новых билета. Какая-то парочка пренебрегла своими местами в партере за сто тридцать долларов, так что мы получили великую честь сидеть за несколько рядов от потрясающего действа. Тоску пела русская с прекрасным страстным голосом. Она даже затмила Паваротти. Генри прошептал восхищенно:
– Только Россия все еще может рождать подобных женщин.
Когда спектакль закончился, мы спокойно вернулись домой. Дождь прекратился, и Генри больше не гнал свой корабль. Мы быстро нашли место для парковки. Вечер в самом деле был наш.
Мы молча преодолели четыре лестничных пролета, разделись и повалились в кровати. Опера заставила нас почувствовать себя глубоко удовлетворенными.
Генри позвал меня из своей комнаты.
– Я собираюсь заткнуть уши. Есть что-нибудь, что я должен знать до того, как больше не услышу ни слова?
– У меня вопрос. Сможем мы скоро снова пойти в оперу?
– Почему бы и нет? – отозвался Генри. – Мы можем себе это позволить!
Дополнительный человек
Я начал работать в «Терре», и после того, как преодолел свою природную тревогу насчет того, что не справлюсь с работой, все пошло нормально. Я бы еще сходил в оперу, но Генри был слишком занят. В дополнение к его заполненному до отказа светскому календарю он два вечера в неделю преподавал английскую драму с шести до десяти в Куинсборо – колледже в Бэйсайде. Он ездил туда на «скайларке», и как минимум раз в неделю машина ломалась или у нее спускала шина. Это объясняло, почему на плаще Генри было так много грязных пятен.
Как-то раз он рассказал мне, что незаконно воспрепятствовал движению на мосту Пятьдесят девятой улицы, когда у него спустило колесо и пришлось бросить автомобиль посреди дороги. По правилам он должен был дождаться эвакуатора, но не хотелось опаздывать на урок.
Не думаю, что он зарабатывал в Куинсборо достаточно для того, чтобы прожить. Я не раз замечал на кухне официального вида конверты от федерального правительства – это были чеки социальной помощи. Я гадал, как стар должен был быть Генри, чтобы заслужить это. Я не знал точно, сколько ему лет – шестьдесят или семьдесят.
У меня было много вопросов на его счет. Я гадал, как он ведет себя в Куинсборо. Наверняка его студенты никогда прежде не встречали никого подобного. Не похоже было, чтобы он особенно готовился к занятиям, хотя иногда после полудня садился на свой стул в углу и разбирал бумаги. Насколько я мог видеть, его главной заботой было поддержание отношений с подругами-леди, хотя поначалу я не вполне понимал природу его социальной жизни.
Дама, которая звонила даже чаще, чем бывшая невеста Генри, была, очевидно, самой богатой из всех его леди. Она была миллиардершей, миссис Вивиан Кудлип. Генри рассказал мне, что ей девяносто два года, на что я заметил:
– Ваши подруги довольно старые. Разве вам не нравятся женщины помоложе?
– Я не могу позволить себе женщин помоложе. Они ожидают, что ты будешь платить. Только те, кто старше, платят сами. Не говоря о том, что они не были такими старыми двадцать лет назад, когда я их встретил, – им всем было по семьдесят! – Он рассмеялся над гериатрической природой своей любовной жизни.
Деньги миссис Кудлип, рассказал Генри, относятся ко временам железных дорог. Родом она из Филадельфии, у нее все еще там дом, и вся ее семья с нетерпением ожидает ее смерти.
– Каждый в Филадельфии ждет, чтобы кто-то умер, – сказал Генри. – Это то, ради чего они живут.
Но миссис Кудлип была очень крепкой, несмотря на многие болезни. Рак челюсти из-за неуемного курения ужасно обезобразил ее (большая часть ее подбородка была удалена), еще у нее был ужасный остеопороз, но ничто не могло удержать ее от того, чтобы вечерами хорошо проводить время все равно где: в Нью-Йорке, или в Филадельфии, или в Палм-Бич, или в Саутгемптоне – четырех ее главных резиденциях.
