Зарин Андзор - Караван в горах. Рассказы афганских писателей
Потом снова возник. Да, перед ним стояла Бангара, в черной чадре, с гирляндой из нарциссов. Но ведь он в больничной палате!
Самандар обхватил голову слабыми худыми руками, приподнял. Бангара подошла, положила сумку на постель, в ногах. Оттуда посыпались банкноты!
Самандар взглянул на Бангару и едва слышно произнес:
— Бангара, это ты?!
Он посмотрел на гирлянду нарциссов.
Бангара кивнула головой. Устад Самандар остановил взгляд на ассигнациях, потом снова посмотрел на Бангару. Глаза их встретились. Голову Самандара стиснуло, словно обручем. Бангара стояла в почтительной позе, прижав руки к груди. Ее руки, некогда белые и тонкие, были покрыты грязью и трещинами. И снова образ Бангары расплылся и утонул в слезах устада Самандара.
Перевод с пушту А. Герасимовой
Родина-мать одна
Солнце клонилось к закату, дул легкий ветерок. От источника возвращались к деревне девушки, напевая нежными голосами: «О кувшин мой, с синим горлышком…» Вдруг песня оборвалась, девушки поспешно закрыли лица покрывалами. Перед ними вырос Хангай с лопатой на плече.
— Бадри! — обратился он к одной из девушек. — Нет вестей от Мангая?
Бадри поставила на землю кувшин и ответила:
— Позавчера ночью вернулся Таджи из нижней деревни, сказал, что видел Мангая живым и здоровым и надеется, что не сегодня завтра он будет здесь вместе с товарищами.
Потупившись от смущения, Хангай произнес не свойственным ему басом:
— Аллах милостив, поживем — увидим. Не будь этих дьяволов — бандитов, жили бы спокойно. Но наши ребята не подведут. Будем молиться за них.
— Будем молиться, — хором повторили девушки.
Еще не стихли их голоса, как раздался взрыв, который потряс всю округу… И Хангай, и девушки побежали к деревне. На восточной ее окраине, в том месте, где стояла школа, в небо взметнулся столб дыма, будто смерч налетел. Девушки с перепугу не могли понять, что случилось. Лишь Бадри сказала:
— Это дело рук дьяволов.
Ее слова болью отдались в сердцах остальных девушек. Зашло солнце. Над домами в нижней долине заклубились дымки. Вернулось стадо в деревню. Коровы тревожно мычали.
2В сумерки долина была особенно красива. По обеим ее сторонам на склонах гор гималайские сосны тянулись верхушками к небу, будто хотели вдохнуть его аромат. По долине бежал тоненький ручеек, деля ее пополам. Кончалась долина у той самой горы, за которую садилось солнце. Она тоже поросла гималайскими соснами, и солнце, казалось, пряталось в лесной чаще. Дома стояли среди посевов кукурузы.
По вечерам здесь заливисто пели птицы, образуя великолепный хор. Но взрыв разогнал всех пернатых, и над восточной частью долины распростерла крылья гнетущая тишина. В этой тишине прозвучал призыв муэдзина' к вечерней молитве.
После намаза лишь несколько человек осталось в мечети, остальные группами, по двое, по трое, стали расходиться. Вдруг примчался запыхавшийся парнишка и сообщил:
— Суркай велел всем сказать, чтобы вечером собрались на джиргу[Джирга — собрание старейшин или всего племени, деревни.] в доме дядюшки Базгуля.
Дядюшка Базгуль был самым старым и самым уважаемым человеком в селе. Услыхав, что сказал парнишка, он вернулся в мечеть и передал всем распоряжение Суркая. Крестьяне почтительно склонили головы в знак согласия. Все понимали, что распоряжение Суркая вызвано взрывом в школе.
Вместе с другими деревенскими стариками Базгуль направился к своему дому и после некоторого молчания обратился к одному из них:
— И ведь никаких следов не оставляют, дьяволы. Ты только подумай, брат Шади, что творят! Помнишь священную войну против чужеземцев? Как мы тогда сражались! Но даже неверные не нападали на мечети, женщин и детей. Эти же дьяволы никого и ничего не щадят. Ни женщин, ни детей… В школе учатся наши дети. Если ты настоящий мужчина, сразись лицом к лицу с противником.
— Это ты верно говоришь, — согласился старик. — Нет у них ни отваги, ни совести… Говорят, саиб домогается встречи с тобой.
— Саиб с дьяволами заигрывал, — тихо ответил Базгуль, — а теперь со мной. Сколько ему говорил: «Приди как мужчина, посидим посоветуемся». Не идет, боится. Какой же он после этого мужчина, какой мусульманин?
— Провозгласил себя защитником веры!
— Вообразил, будто это его долг. Всю жизнь норовил превратить нас в своих рабов, а теперь — в рабов иностранцев. Может, помнишь, братец Шади, как этот саиб нас предавал чужакам, стравливал друг с другом себе на забаву?
— Как не помнить, братец Базгуль. По утрам и вечерам он отправлял к чужакам своего приказчика, а тот пускался на разные дьявольские уловки. К сыну подсылал, хотел поссорить его с племенем. Ничего не вышло. Мы говорили ему: «Пойми, в конце концов бомбы обрушатся на наши головы».
— Натерпелись мы от саиба, — помолчав, произнес Базгуль. Раз поддались на его обман и хватит. Тогда тоже прикрывались исламом.
У своего дома Шади стал прощаться, но Базгуль пригласил его к себе, и Шади, крикнув кому-то у себя во дворе: «Я иду к Базгулю», зашагал дальше.
3
В час послеполуденного намаза все собрались в худжре Базгуля и в ожидании Суркая принялись обсуждать последние события. Предположения о взрыве в школе были различные, но все согласились с Базгулем, что это сделали бандиты. Он говорил, словно высекал на камне слова. Кто-то рассказал, что во время последнего ночного пожара было много жертв, в том числе дети. Кто-то сообщил о нападении душманов на волостное управление: волостной старшина с несколькими солдатами сражались до последнего вздоха, защищая высокое знамя революции, родные очаги, свой народ.
Пришел Суркай. Высокий и стройный, с автоматом на шее, он появился в проеме дверей, освещенный фонарем. На плечи его был накинут серый от пыли цадар. Вместе с Суркаем пришел майор Шинкай, командир первого батальона.
Крестьяне почтительно встали. Суркай для них был олицетворением отваги, символом революции, за которую он сражался, не щадя жизни. Большие добрые глаза, тонкий нос, волевой подбородок. Одно его имя приводило душманов в трепет.
Суркай поздоровался со всеми и сел рядом с Базгулем. Обведя взглядом крестьян, Суркай с надеждой подумал, что недалек тот день, когда они сменят свою старую, всю в заплатах одежду на новую. В дальнем неосвещенном углу худжры Суркай приметил два торчащих конца чалмы[Саиб — господин, здесь: помещик.] и сразу понял: там сидят Адамхан и Заргун-шах. Суркай знал, что оба они приверженцы старого режима. Заргуншах запугивал крестьян, говорил, что отбирать землю у богатых запрещено шариатом[Шариат — кодекс мусульманского права.].
— Суркай, брат, — спросил Базгуль, — есть ли какие-нибудь сведения о взрыве в школе?
— Об этом я и пришел с вами поговорить, — ответил Суркай. — Товарищ Шинкай осмотрел место взрыва и пришел к выводу, что целью бандитов было погубить детей. К счастью, в школе в это время никого не было. Следы врага ведут через деревню.
Сельчане во все глаза смотрели на Суркая, потом стали переглядываться.
Суркай бросил взгляд на Адамхана. Тот опустил глаза и вздрогнул.
— Дядя Базгуль, — продолжал Суркай, — на джирге и на комитете защиты революции мы решили, что никто не будет помогать душманам. Как же могло случиться, что душманы ночуют в деревне?
— Ночуют в деревне? — Базгуль ушам своим не верил.
— Да, ночуют, я точно знаю!
Односельчане недоумевали: кто в деревне способен на такое?
— Я постоянно слышу, — продолжал Суркай, — что дьяволы, враги революции и народа, не дремлют, считая, что народное правительство состоит из неверных. Выходит, распространение знаний, открытие школ и больниц тоже от неверных? Поговаривают, будто враг здесь, в деревне, устроил нору. Что вы на это скажете?
Волнение крестьян росло.
Пробежал шепоток:
— Кто же враг?
— Я вам ничего не скажу, — ответил Суркай, — попробуйте его распознать. А главное: пусть сам во всем признается. Не то мы поступим с ним так, как решит джирга.
Минут десять прошли в молчании.
Суркай улыбнулся.
— Ладно… Вы узнаете, кто помогает душманам… Мы всегда говорим людям правду, ничего не скрываем. Знайте же! Враг — среди нас. Иначе не погибли бы позапрошлой ночью десять наших отважных парней. Они испили до дна чашу шахадата[Шахадат — мученическая смерть за веру, идею, святое дело.], сражаясь с диверсантами.
— Да воздаст им бог… да будет им уготован рай, — зашумели сельчане.
— Они сложили голову за вас, за свой многострадальный народ. Все они — из вашей деревни, ваши товарищи, ваши сыновья. Но мы отомстим за них. Отважнее всех сражался сын Гуль-биби, вдовы из нижней деревни. Он погиб. Но мы отомстили врагу, убили пять диверсантов. Мы победили в бою, потому что за нами — народ. И никакая сила нас не сломит. Мы теперь сами хозяева своей страны и не пощадим ни предателей, ни бандитов, ни ростовщиков, ни палачей, которые разрушают школы, поджигают мечети. Разве это грех, я вас спрашиваю?
