ЮКИО МИСИМА - Моряк, которого разлюбило море
Мальчишка уснул.
Рюдзи взглянул на часы — пора идти. Тихонько стукнул в кухонную дверь, позвал домработницу.
— Уснул. — Обычное дело.
— Замерзнет во сне. Вы бы одеяло… — Ладно. Сейчас укрою. — Ну, я пошел.
— Вечером еще вернетесь, наверное. — Глаза под толстыми веками блеснули мгновенным лукавством.
Глава 7
Фусако хотелось как-то обойтись без этих слов, пусть даже и искренних, — слов, что издревле женщина говорит моряку, слов, безоговорочно признающих власть горизонта, его голубую непостижимую линию, слов, даже самую гордую женщину наделяющих тоской проститутки, пустой надеждой и ненужной свободой, слов «завтра пора расставаться».
С другой стороны, Фусако понимала — Рюдзи хочет вырвать у нее эти слова. Понимала, что обычная мужская гордость заставляет его делать ставку на слезы скорбящей о расставании женщины. Как же он примитивен, этот Рюдзи! Она поняла это еще вчера вечером, когда, беседуя с ним в парке и глядя в его задумчивое лицо, пыталась разгадать, что за романтическую фразу он сейчас произнесет, а он вдруг словно невзначай заговорил о ботве на корабельном камбузе, о своей жизни, хотя она и не спрашивала, а потом еще и запел.
Вместе с тем Фусако понравилось, что душа у Рюдзи скромная и искренняя, не обремененная мечтами и иллюзиями, надежная, словно добротная старая мебель, где важна не столько фантазия, как прочность. Она, слишком долго себя оберегавшая, обходившая опасности, со вчерашнего вечера не переставала удивляться собственному немыслимому поведению и во что бы то ни стало хотела заручиться у партнера гарантией безопасности. При таком подходе Фусако ничего не оставалось, кроме как видеть в нем черты искренней скромности. По крайней мере, она видела, что Рюдзи не доставит ей особых хлопот.
Они отправились поужинать на Басямити[16]. По дороге набрели на новый ресторанчик с миниатюрными красными и желтыми фонариками над входом и фонтаном во дворе и зашли выпить аперитив.
Из фраппе с мятным ликером, который заказала Фусако, торчала вишенка. Фусако виртуозно откусила ягодку, а бледно-розовую косточку на ножке положила в мелкую стеклянную пепельницу.
Отсвет догорающего вечернего зарева, плавающего над фонтаном во дворе, просвечивал сквозь тюль на широком окне, расплывался по залу с немногочисленными посетителями. Наверное, из-за подсвеченных закатом бледных лучей вишневая косточка, извлеченная из губ Фусако, гладкая и теплая, понемногу обсыхающая, имела неописуемый розовый оттенок… Рюдзи это показалось невероятно чувственным.
Он резко протянул руку и сунул косточку в рот. Фусако изумленно вскрикнула и рассмеялась. Никогда еще физическая близость не давала ей ощущения такого безмятежного покоя.
Для вечерней прогулки они выбрали безлюдные окрестности Токива-тё и шли, молча переплетя пальцы, отдавшись в нежный, словно плавящий тела, плен сумерек. Свободной рукой Фусако тронула уложенные волосы — сегодня после обеда, улучив буквально двадцать минут, она кинулась в парикмахерскую. Сейчас она покраснела, вспомнив удивление мастера, когда при виде привычного душистого масла она попросила:
— Сегодня давайте без масла.
Казалось, и прическа, и тело Фусако готовы вот-вот рассыпаться в ароматах летней ночи.
Вплетенные в ее ладонь толстые мужские пальцы завтра закатятся за горизонт. Сейчас это казалось Фусако совершенно невероятным.
— Из-за тебя я морально опустилась, — неожиданно произнесла она, замерев у сетчатой ограды озеленительной компании, уже закрытой в этот час.
— Почему это? — Рюдзи удивленно остановился.
Фусако вгляделась в пространство за сеткой, где в густой темноте среди потушенных фонарей густо росли тропические деревья, кустарники и розы, высаженные в качестве образцов. В потемках разросшаяся зелень неестественно переплелась, являя собой зловещую картину, словно им внезапно показали их собственные внутренности.
— Почему это? — повторил Рюдзи, но Фусако не ответила.
Ей хотелось сказать о своем недовольстве, о том, что она, хозяйка прекрасного дома, вынуждена, как какая-нибудь морячка, принять на себя роль покинутой мужчиной женщины. Но так недалеко и до слов «завтра пора расставаться».
Одинокая морская жизнь приучила Рюдзи не идти напролом. В его вопросе слышалась насмешка: ох уж эти женщины, все бы им ворчать.
Чем сильнее одолевали его горькие мысли о завтрашнем расставании с этой женщиной, тем больше та же горечь настраивала его на мечтательный лад, звуча в голове рефреном: «Мужчина отправляется в путь ради благородной цели, оставляя женщину на берегу»
Это была полная чушь. То, что в плавании нет никакой благородной цели, Рюдзи знал, как никто другой. В нем есть только вахта, связавшая ночь и день, до крайности монотонный быт, житейская скука да будни жалкого узника. А еще предупреждающие радиограммы: «В последнее время в южной части прохода Ираго и в районе входа в пролив Курусима участились случаи аварий с судами нашей компании. Особое внимание следует проявлять при навигации по проливу и при входе в порт. С учетом нынешней ситуации прошу экипаж осуществлять безаварийную навигацию и надеюсь на ваше содействие. Начальник морского отдела».
С тех пор как начался экономический спад в их отрасли, ни одна многословная радиограмма не обходилась без пресловутого «с учетом нынешней ситуации…»
День за днем судовой журнал — погода, направление ветра, сила ветра, атмосферное давление, состояние волнения, температура воздуха, относительная влажность, показания лага, скорость и время в пути. Журнал, куда вместо души человеческой — ее вписать невозможно — тщательно и регулярно вносилось описание капризной морской стихии.
В кают-компании кукла Сиокуми[17]. Пять иллюминаторов. Карта мира на переборке. Солнечные лучи изредка тронут свисающие с подволока бутылочки с соусом и тут же отпрыгнут, снова чуть лизнут подсвеченную темно-коричневую жидкость и резко отступят.
На стене камбуза — сплошная показуха — утреннее меню на голубой бумаге:
«Суп мисо, тофу с баклажанами.
Сушеная редька дайкон.
Натто[18], лук-батун, горчица».
Рядом обеденное европейское меню — суп и прочее.
В лабиринте машинного отделения выкрашенный зеленой краской двигатель, словно тяжелобольной в лихорадке, непрерывно стонет, сотрясаясь всем телом.
…Завтра это станет частью его жизни.
Они с Фусако стояли возле двери в сад озеленительной компании. Рюдзи слегка надавил плечом на сетчатую дверь. Она оказалась незапертой и мягко отворилась вовнутрь.
— Ой, можно войти. — Глаза Фусако по-детски загорелись.
Украдкой поглядывая на свет в окне сторожки, Рюдзи и Фусако прокрались в рукотворные заросли. Никогда раньше им не доводилось бывать в таком пышном саду.
Взявшись за руки, уворачиваясь от шипов и стараясь не топтать цветы под ногами, они прошли сквозь высокие, в человеческий рост, заросли и забрались в уголок, густо поросший юккой, разными видами пальм — банановыми, веерными, канарскими, финиковыми, а также каучуковыми деревьями и прочими тропическими растениями.
Глядя на одетую в белый костюм Фусако, Рюдзи почудилось, будто впервые он встретил ее в тропиках. Осторожно, чтобы не уколоть глаза острыми листьями, они ловко прижались друг к другу. На низкой ноте гудели комары, в воздухе витал аромат духов Фусако, создавая у Рюдзи мучительное ощущение нереальности происходящего.
Между тем во внешнем мире, отделенном от них только металлической сеткой, золотыми рыбками дрожали огни красного неона, да еще свет автомобильных фар изредка пробегал в потемках джунглей. Мерцание красного неона расположенной через дорогу винной лавки настигало женское лицо в тени листьев веерной пальмы, смутно окрашивало красным белые щеки, чернило красные губы. Рюдзи обнял Фусако и долго целовал.
И тогда они утонули в ощущениях, а Фусако в этом поцелуе почувствовала только боль завтрашнего расставания. Поглаживая выбритую мужскую щеку, похожую на плотную насидзи[19], вдыхая запах плоти, источаемый грубым мужским торсом, Фусако чувствовала, как каждый уголок его тела напоминает ей о неизбежном расставании. Она явственно понимала, что этим крепким объятием Рюдзи желает убедиться в самом факте ее существования.
Для Рюдзи этот поцелуй был смертью. Точно такой, как он придумал, смертью в любви. Необычайная гладкость женских губ, бесконечная влажность рта, ярко алеющего в сумраке, так что ощущаешь даже с закрытыми глазами, ее уста, похожие на теплое коралловое море, где водорослью колышется язык… Во всем этом темном блаженстве было нечто, ведущее его прямо к смерти. И даже тысячу раз зная, что завтра им расставаться, сейчас он готов был умереть за эту женщину. Обворожительная смерть пустила корни в его душе.
