Марианна Гончарова - Этюды для левой руки (сборник)
Федосия принимала в Доме культуры железнодорожников. Люди в очереди томились явно давно, ерзая и скрипя старыми откидными соединенными стульями, списанными из зрительного зала. Люди сидели и авторитетно делились диагнозами. Отдельной высокомерной группой стояли пышные нарядные похудантки.
– Вы по какому поводу сюда? – спросил мужичок с беспокойными глазами.
– Я? – раздумывала я, какой из моих малочисленных диагнозов предъявить. – Головные боли… Иногда…
– А я пью, – честно поделился мужичок, пытливо-искательно глядя мне в лицо. – Меня жена бросила. И я пью. А она… – Мужичок кивнул головой на дверь, за которой происходило таинство. – И жену вернет, и от пьянства вылечит.
– Вы уверены? – осторожно спросила я.
– Ну да! Наш сосед вон животом маялся. Был у нее вчера…
– Ну и как?
– Просветлился.
– А живот?
– Болит, – вздохнул сосед, – зато в глазах свет. И надежа. О как!
– А третий глаз?
– Не видел, не скажу… – Сосед погрустнел и замолчал.
К матери Федосии я вошла часов через шесть.
Она оказалась еще огромнее, чем на фотографии. Подперев рыхлое лицо рукой, устало сидела она у стола, на котором были выставлены разные плошки, банки, сухие букетики и стопка фотографий самой Федосии, той самой, что на объявлениях. В углу маялся от скуки молодой человек неясного предназначения.
– Гроши давайтэ, – не ответив на мое приветствие, равнодушно сказал юноша томный, протягивая коробку из-под обуви.
– А сколько? – растерянно спросила я у Федосии.
Федосия помолчала, оглядывая оценивающе мой свитерок, и величественно произнесла:
– А сколько дашь. Бо я лично… – Федосия для убедительности бережно уложила ладонь на необъятный бюст… – От лично я, – еще раз подчеркнула она свою причастность к откровению, – з презрением отношуся до этой суеты. Поняла? – И, обернувшись к своему мачо, повелительно и раздраженно велела: – Иды, Орест! Шо ты сыдышь отут!
Орест зевнул, лениво поднялся, выудил из коробки энную сумму денег под строгим взглядом хозяйки и медленно скрылся за дверью.
– Ну, – потирая руки, спросила Федосия, – будем чакры смотреть сначала чи хочешь сразу исцелятыся?
– Исцелиться, – неуверенно предложила я.
– Ну, тада ложись, – велела Федосия, махнув рукой на топчан, и начала выделывать руками то ли гимнастику, то ли массаж. Она терла одну руку о другую, вертела ими в разные стороны, крутила руки в кистях, сопела, кряхтела, постанывала – и все буквально перед моим носом.
После физзарядки спасительница неясно и мелко перекрестилась на икону Божьей Матери, установленной в углу, и грозно скороговоркой приказала:
– Гос-с-пди, баслави. – И добормотала машинально: – На усп-др-рс-тен-я!
У Богородицы на иконе, надо сказать, был растерянный и тревожный взгляд. По-моему, сегодня она занималась только Федосией и ей это порядком надоело.
Отправив все положенные, по ее сценарию, ритуалы, Федосия нависла надо мной, как коршун в платке, водя руками, как будто мыла невидимое окно, и зловещим шепотом пообещала:
– А сейчас на тебя накотит блаженствие! Будет жарко. Или холодно.
«Блаженствие» не катило, не накатывало. Но меня трясло. От смеха. Федосия явно думала, что от «блаженствия». Ее понесло без предварительного анонса:
– Ты, дорогенька, работаешь…э… З бумагами?
– Да… – Ну ясно, что не на стройке.
– Ага! Учителька? Бухальтер?
– Ну, собственно… – неопределенно замычала я.
– Ага! Ты бухальтер. И одинока-йя-а!!! – завыла Федосия, убедившись в отсутствии обручального кольца на моем безымянном пальце. – Порча. Будем знимать. А сейчас – чакры, – объявила целительница.
Она принялась обмерять меня пальцами, мурлыкая что-то себе под нос, как наш портной дядя Миша, когда снимает с меня мерки.
– Сердце, суставы болять?
– Нет.
– Ага. Тада кашляешь часто.
– Нет.
– Нет? Угу. – Федосия начала мять мой живот.
– Желудок, печень болит?
– Нет.
Федосия перешла ниже.
– Венерическими заболеваниями болела?
– Нет, – возмутилась я.
– Тай шо? – Федосия закатила глаза, предаваясь каким-то своим личным воспоминаниям. – Всякэ в жизни бувае. Ага. А туберкулезом?
– Нет!
– А Боткина?
– Нет!!
– А почки?
– Не-ет!!!
– А что ж в тебя тада болит?! – Федосия встала недоуменно – такого здорового больного в ее практике еще не было.
– Э… Голова… Иногда…
– А! – обрадовалась. – Ага. От я ж так и вижу! Значит, так. Шо я тебе скажу! Тока ты не волнуйся щас. В тебя, женщина, больная голова! Шото в тебя з головой! Шоб ты знала, – торжественно объявила Федосия. – Наверно, порча. Точно. Порча. Будем знимать. И шоб голова не болела, и шоб замуж выйшла.
Федосия замотала руками над моей головой, а меня снова стало трясти. Федосия опять неправильно диагностировала мои конвульсии, решив, что это слезы.
– Тихо, женщина. Не бойся. Мы эту твою хворобу враз вылечим. Враз. Слухай, от заряжена вода, по двадцать гривен литр. Будешь пить вечером по столовой ложке. А это моя хвотография, тоже заряжена з космосу, тоже двадцать гривен, будешь до головы прикладать. Як рукой знимет. И будем открывать третий глаз. За это дополнительно сто гривен.
– Ой, не надо третий глаз! – взвизгнула я и соскочила с топчана. – Я и так все вижу. Не надо.
И направилась к выходу.
– А воду брать будешь?
– Нет, пожалуй.
– А хвотографию?
Я замялась, представив на секунду, как в пять утра звонит Загаевский, а я расслабленно лежу с Федосииной рожей на башке, типа чищу чакры.
– Нет. Мне и так все ясно.
Лицо Федосии потемнело. Интуиция у нее была, не спорю – профессиональная мошенница, что и говорить.
– Ты смотри мине! – пригрозила она. – Если погано про меня где-нибудь скажешь, то я тебе враз! Как порчу с тебя сняла, так обратно наведу. Поняла?! Я ж про тебя все-о знаю!
– И я про вас теперь все знаю, – попрощалась я.
Я вышла из Дома культуры железнодорожников темным вечером с дикой головной болью. То ли потому, что не ела целый день, то ли Федосиина порча меня догнала. Позвонила из автомата Загаевскому.
– Загаевский!
– О! Давай, – поздоровался Загаевский. – Была у Федосии?
– Была… Загаевский, – взмолилась я, – можно я лучше напишу материал по национальной самоидентификации?
– Не морочь голову. Ты материал о Федосии вези давай.
– Я не написала, – призналась я, добавив: – И не буду.
– Почему?! – возмутился Загаевский.
– Почему-почему… – Я вдруг вспомнила растерянное лицо на иконе в Федосиином кабинете. – Почему-почему… – И, прежде чем опустить трубку на рычаг, добавила: – Богородица не велит!
Во всем виноват Чаушеску
Случай на границе
– Вовчик! Вовчик!!! – орала в телефон жена командира погранзаставы майора Чепухни. – Вовчик! А ты говорил, не покупай лотерею, не покупай! А я купила! Десять штук! Отак! И выиграла! Я выиграла мотоцикл!!! Отак! С коляской! Беру день-га-ми! Так, все! Едем на море.
– Какая лотерея, какой мотоцикл, какое море, Тося, и вообще, кто меня летом отпустит?
– А ты подумай, а ты подсуетись!.. Сколько можно в отпуск в феврале?
– А границу кто будет охранять?
– А чего ее охранять?! Она ж на замке!.. Ладно, ты уж как-нибудь постарайся…
* * *Мы живем почти на границе трех государств. Если забраться на чердак нашего дома, подставить к слуховому окошку стул, забраться на него, встать на цыпочки, высунуться в окно, вытянуть шею вправо, а еще лучше взять бинокль, то легко можно увидеть яркие сочные луга Румынии, где чабаны пасут овец, кодры и сады Молдовы, откуда жизнерадостные и очень музыкальные граждане своей страны воруют яблоки и виноград. Поэтому жизнь пограничных застав у нас, жителей небольшого старинного городка, как на ладони.
Граница проходит по фарватеру Прута, то есть по условной линии самых глубоких мест основного русла. Это важно. Это, читатель, надо запомнить. Что на границе есть река Прут. А в реке Прут водится большая рыба сом.
* * *Это было еще в прошлом веке. Во второй половине.
Заметили, да, что, если вдруг что-то человек сильно задумал, все обязательно складывается. Только Чепухневая жена задумала поехать в отпуск летом, и вот пожалуйста – звонит на заставу командир погранотряда Уткин и говорит: мол, надо в Киев – парочку сомов. Там юбилей у шефа, в Киеве… Словом, надо послать сомов. Сегодня вечером, последний срок – ночью. Пару или три-четыре. Больших. В пять утра в Киев машина уходит. Сделаешь сомов, майор Чепухня, пойдешь в отпуск летом. Слово даю. И заму скажи: будут сомы – пойдете в отпуск, ты – в июле, зам – в августе.
Чепухня в ответ:
– Та не вопрос, сделаем!
А сам забоялся, срок-то слишком короткий. Сома, как кошку, на «кис-кис» не подзовешь. Хочет – приплывет, а нет – так и нет. Чепухня заместителя своего:
– Слышь, капитан, ты рыбак вообще?
