Джон Апдайк - Давай поженимся
– А ты ведь ошибаешься. Я нравлюсь очень немногим.
Он с минуту подумал, словно производя смотр сердец их общих знакомых, и затем сказал с присущей ему жесткой бесстрастностью:
– Пожалуй, ты права.
– Ты вообще единственный, кто видит во мне что-то особенное. – Подбородок у нее задрожал: произнося эти слова, она почувствовала, что еще крепче привязывает себя к нему.
Он сказал:
– Другие мужчины – просто идиоты. Однако же, несмотря на все свои чары, ты несчастлива. Ты нуждаешься во мне, а я не могу тебе себя дать. Я хочу тебя, а получить в свою собственность не могу. Ты – точно золотая лестница, до вершины которой я так никогда и не долезу. Я смотрю вниз – и земля кажется мне клубком голубого тумана. Я смотрю вверх – и вижу сияние, до которого мне никогда не добраться. Это-то и придает тебе непостижимую красоту, и если я женюсь на тебе, я ее уничтожу.
– Знаешь, Джерри, брак – он ведь кое-что и создает, а не только разрушает иллюзии.
– Знаю. Я действительно это знаю. И это меня убивает. Я хочу, помимо всего прочего, – хочу сформировать тебя, создать тебя заново. Я чувствую, что мог бы. А вот с Руфью я этого не чувствую. Она, в общем-то, уже сложилась, и мне, если жить с ней, то лучше всего... – и он на пальцах проиллюстрировал свою мысль, – ...на параллелях.
– Давай посмотрим правде в лицо, Джерри, Ты все еще любишь ее.
– Она не вызывает у меня неприязни – это точно. Хотел бы, чтоб было иначе. Это могло бы все облегчить.
Она потянула через соломинку воздух со дна пакета.
– Не пора ли нам двигаться, чтоб не опоздать на четыре пятнадцать?
– Подожди, не затыкай мне рта. Пожалуйста. Послушай. Я вижу все так ясно. У нас с тобой, солнышко мое Салли, – любовь идеальная. Идеальная – потому что она не может быть материализована. Для мира мы не существуем. Мы никогда не лежали вместе в постели, мы не были вместе в Вашингтоне; мы – ничто. И любая попытка начать существовать, вырваться из этой муки убьет нас. О, конечно, мы можем на все наплевать и пожениться и как-то склеить совместную жизнь – в газетах об этом пишут каждый день, – но то, что есть у нас сейчас, мы потеряем. Самое грустное, конечно, что мы в любом случае это потеряем. Слишком вся эта ситуация тяготит тебя. Ты скоро меня возненавидишь. – Он был явно доволен столь блистательным выводом.
– Или ты – меня, – сказала она, поднимаясь. Ей не нравился этот бар. Детишки, ссорившиеся за соседним столиком, вызвали у нее тоску по собственным детям. Мать детишек, хоть и была не старше Салли, выглядела бесконечно измученной.
Когда они выходили из этого бара, напоминавшего сцену, Джерри рассмеялся так театрально, что все головы повернулись в их сторону. Он схватил Салли за руку выше локтя и сказал:
– Знаешь, на что мы похожи? Мне только сию минуту пришло это в голову. Мы с тобой – точно слова молитвы, выгравированные на рукоятке ножа. Помнишь, в детстве мы читали Рипли “Веришь – не веришь!” – там всегда были такие штуки? Выгравировано старым чероки в Стиллуотерсе, штат Оклахома?
Они пошли к выходу на поле по коридору, оклеенному рекламами: одна стена здесь была голубая, другая – кремовая. Салли поняла, что бессильна против этого потока слов: ее словно обезоружили и выставили на посмешище.
– Джерри, наш брак ничем бы не отличался от других браков: жизнь не превратилась бы в сплошной рай, но это еще вовсе не значит, что в ней не было бы ничего хорошего.
– Ох, не надо, – взмолился он, глаза его стали какие-то бесцветные, и он поспешно отвел их от нее. – Не заставляй меня терзаться. Конечно, нам было бы хорошо. Бог ты мой! Конечно, ты была бы мне лучшей женой, чем Руфь. Хотя бы потому, что ты животное классом выше.
***
"Животное” – это слово больно хлестнуло ее, но, собственно, почему? В Париже она глядела на себя в зеркала и видела правду: люди – животные, белые животные, извивающиеся, рвущиеся к свету. У выхода номер 27 толпились животные в костюмах, они плотно сбились, словно стадо у кручи; от них исходил запах паники. Впервые Салли ощутила безнадежность ситуации. Десятки людей пришли сюда раньше их. Иллюзия порядка, которую поддерживали немногословные молодые агенты по продаже билетов в большом зале ожидания, здесь, среди реклам, предлагающих посетить Бермудские острова и нью-йоркские мюзиклы с длинными, ничего не говорящими названиями, полностью рассыпалась. Ни единого сотрудника авиакомпании. Стальная дверь выхода номер 27, точно вход в газовую камеру, плотно задвинута. Бетонный пол чуть скошен, словно для стока крови. Джерри поставил чемодан у металлической стены и жестом предложил Салли сесть на него, а сам отправился в голову очереди – поговорить с теми, кто был в гуще толкучки. Вернувшись, он сказал:
– Ну и дела. Двое из тех ребят ждут уже с полудня.
– Посадочные талоны у тебя? – спросила она.
Расстроенный, взмокший, он дважды перерыл все карманы, пока, наконец, нашел их и, точно фокусник – стремительным жестом извлек на свет. Внезапно залаял невидимый громкоговоритель. Негр в больших голубых солнечных очках и пилотской фуражке открыл с другой стороны стальную дверь. К нему жался маленький бледный контролер с узким лицом. Громкоговоритель объявил посадку на самолет, вылетающий в четыре пятнадцать на аэродром Ла-Гардиа, выход номер 27, и по коридору, чинно вышагивая, продефилировала группа пассажиров – легкие чемоданчики, хорошо одетые дети и шляпы с цветами. Все это были обладатели забронированных мест. А прочие – “живая очередь” – толпились за оградой из металлических трубок. Один за другим обладатели забронированных мест отмечались у стойки и исчезали. Крещендо недовольных воплей взмыло над сгрудившейся очередью, угрожая захлестнуть негра в голубых солнечных очках; он поднял глаза от билета, который как раз собирался надорвать, и весело сверкнул белоснежными зубами, широкой улыбкой, поражавшей глубиной своей радости, своей мстительности, своего понимания и своего ангельского презрения.
– Потерпите, ребята, – сказал он. – Пусть жена сначала выпроводит его из дома.
Нарочито громкий смех был ответом на эту шутку. Джерри тоже рассмеялся и осторожно бросил взгляд на Салли, а ей был отвратителен смех толпы: они же все подхалимничают перед этим негром. Только бы привлечь к себе его внимание – может, тогда он пропустит их. Дверь, ведущая к самолету, превратилась в позорную преграду; чтобы пройти сквозь нее, требовались улещивания и подкуп. Когда последние обладатели забронированных мест отметились, у стойки пошептались и выкрикнули два номера, не имевших ничего общего с теми, что стояли на посадочных талонах Джерри и Салли. Двое мужчин – таинственные избранники, по костюму и внешнему виду ничем не отличавшиеся от остальных, – отделились от стада и прошли в дверь. Негр приподнял свои голубые солнечные очки и медленно оглядел оставшихся. Глаза у него были налиты кровью. На секунду они остановились на Салли, приподнявшейся было с чемодана.
– Всё, друзья, – сказал он.
В воздухе раздался сдавленный стон протеста.
– А как насчет дополнительного? – крикнул кто-то.
Негр словно и не слышал. Он шагнул в сторону, и стальная дверь с грохотом захлопнулась за ним. Фаланга пассажиров с только что прилетевшего самолета появилась в глубине коридора и двинулась на них – им пришлось отступить в зал ожидания, который сразу словно уменьшился в размерах. Ноги у Салли болели, в горле снова пересохло, и мужчина, стоявший рядом, вдруг показался ей загримированным и чужим, одновременно близким и далеким – точно в пьесе, которую они играли в школе, когда другая девочка изображала ее мужа. Нараставший у Джерри страх, – а Салли чувствовала его запах, – оскорблял ее. Она сказала ему:
– Джерри, ты не видишь всего юмора ситуации. Он спросил:
– Может, попытаем счастья в “Америкен”?
– У меня не хватит денег еще на один билет.
– Господи, у меня тоже. Придется сдать наши билеты и получить деньги.
Он добрых четверть часа проторчал в плотно сбитой, громко выражавшей свое возмущение очереди, и когда билеты были, наконец, сданы и деньги получены, Джерри и Салли помчались по бесконечным чертовым коридорам и лестницам, соединявшим северное крыло аэровокзала с главным зданием. Компания “Америкен” помещалась в самом дальнем конце. Здесь было просторнее, яркий свет не так бил в глаза, но к полированным поверхностям все равно липла чума суеты. От билетных стоек отошли двое-трое со знакомыми лицами – такие же, как они, ветераны ожидания. “Кина, ребятки, не будет”, – весело объявил им один. Значит, их уже приметили. Должно быть, они привлекают внимание – неужели так заметно, что они незаконно вместе? Неужели от них так несет любовью?
Агент по продаже билетов компании “Америкен”, отвечавший точно запущенная магнитофонная лента, подтвердил дурные вести: ни одного места на север до завтрашнего утра. Джерри отвернулся от стойки, губы его брезгливо вытянулись под облезшим от загара носом. Салли спросила:
