Анна Мосьпанов - Круглые кубики
Мы с братом и еще двумя мальчиками – сыновьями дедушкиного сослуживца – всю дорогу до этого самого города с идиотским названием Саки обсуждали, как именно называют себя жители и каково это, на вопрос: «Где ты живешь?» – честно глядя в глаза, ответить: «В Саках!»
Приехали туда. Сняли дом в частном секторе. Снять дом в сезон – невероятная удача. По комнатушке на каждую семью. Хозяйка – костистая высокая крымская татарка Роза – скупо показала немногочисленные удобства. Огласила правила – в спальню ее не заходить, овощи на грядках не рвать, столоваться в строго определенные часы. Как в казарме получилось, только еще и в Саках, шутили мы. Дед – бывший солдат – не видел в казармах ничего плохого и категорически запретил некорректные сравнения. Мы, разумеется, подчинились.
Вечером мы с Сережей – одним из мальчиков – пошли побродить по окрестностям. Благо, времена были спокойные, за детей тогда никто не боялся, и взрослые, нисколько не сомневаясь в нашей безопасности, отпускали нас на вольный выпас. Город жил обычной приморской жизнью. По центральному променаду фланировали нарядно одетые пухлые дамы в крепдешине в горошек и соломенных шляпах, под руку с кавалерами в парусиновых штанах со штрипками и сандалиях, надетых прямо на носки.
На танцплощадке в парке играл самодеятельный оркестр. Что-то такое очень модное. По-моему, про барабан. Или «Птица счастья». Гнатюк был тогда на пике популярности. Кудрявенький как барашек, очень солнечный и совсем «не наш» – не было ни комсомольского пробора, ни галстука, ни репертуара про трудовые резервы. Только барабаны, птицы, малиновые перезвоны. Как нежный, едва уловимый запах иноземных духов. Как жизнь по ту сторону экрана телевизора. Вроде и есть она, а вроде и нет.
И народ отплясывал «под Гнатюка» кто как умел – кто буги-вуги, кто твист, а кто и вприсядку.
Толстая, рыхлая лоточница в сером от уличной пыли переднике, небрежно повязанном прямо под грудью, отчего необъятное ее тело напоминало перетянутую сизую сардельку, ловко выуживала из холодильника небогатый ассортимент: фруктовое – 7 копеек, пломбир – 20, «Лакомка» – 28 копеек, попутно лениво переругиваясь со стоящими в очереди курортниками.
– Что значит быстрее? Я вам тут не конвейер. У меня, между прочим, две руки. Слушай, иди сама постой тута, раз такая умная! Так, два по 28. Без сдачи. Нету сдачи! Слышь, там, сзади, не напирайте, не на вокзале.
Мы с Сережкой пристроились в конец очереди – у каждого из нас было по два пятачка. Значит, на одно фруктовое точно хватит. Вдруг в толпе что-то изменилось. Нам, двум карапетам, не видно было из-за людских спин, но по тому, как зашуршала, задвигалась толпа, стало понятно, что происходит что-то необычное.
– Третий год сюда езжу. Грязи-грязи… Толку-то с них, с этих грязей. Хоть обмажься вся – все одно. Уверяли меня, что уж здесь-то, в Саки, все обязательно получится. И ни черта! А мне, между прочим, уже тридцать девять. И муж вроде бы здоров. Видно, не дал бог ребеночка, и ничего тут не попишешь, – плаксиво жаловалась длинноносая крупная женщина в накинутой на плечи кружевной шали своей спутнице.
– А ты попробуй кустотерапию, – полушепотом отвечала ей подруга – эффектная, хорошо сохранившаяся возрастная красавица лет пятидесяти. – Знаешь, в нашем санатории есть главный терапевт. Вот он всем открытым текстом рекомендует эту самую кустотерапию. Мол, выбираешь курортника посимпатичней да поздоровей, на кольцо обручальное или его отсутствие внимания не обращаешь – на юге они все холостые – и вперед! Ночи южные темные, бархатные, к романтическим встречам пригодные, стройные кипарисы скрывают уединившиеся парочки от глаз любопытных зевак… Говорят, от бесплодия подобная кустотерапия очень помогает. Годами женщины не могут детей завести, а тут поехала на курорт – и на тебе! Да и вообще… Ой! Смотри, Свет, опять они. И вчера здесь тоже были. Господи, не могу я видеть это. Не могу и все. Пошли отсюда, а то я сейчас разревусь!
И, резко дернув приятельницу за руку, женщина быстрым шагом двинулась по направлению к пешеходному переходу. Подружка еле поспевала за ней.
А очередь меж тем продолжала странно, тревожно гудеть. Мы с Сережкой не знали, что такое кустотерапия и почему ее необходимо принимать в Саки наряду с грязями, но сейчас нас это не волновало. Гораздо интересней было понять, что же происходит там, впереди, за мясистой спиной вон того полного грузина с соляными пятнами под мышками.
– Ну его, мороженое это! Давай посмотрим. – Сережка больно ущипнул меня за запястье. – Пошли вперед.
Мы выползли из очереди, которая витиевато оплетала афишную тумбу и чугунную урну, и поспешили вперед, туда, где внезапно подобревшая продавщица разговаривала с тремя странными парнями.
– Как ты, Андрюшенька? Не лучше тебе? Спать-то хоть стал ночами? Ваня, ну а тебя мать, что, когда заберет? Отписала уже? Ах, долюшка… Нате-ка вот… Ванюша, золотой мой, сейчас я подам тебе… погоди-ка…
Мы с Сережкой во все глаза смотрели на парней. Я сначала даже не поняла, что не так.
Обычные юноши – лет двадцати, может, меньше чуть. Может, больше. В тельняшках – дед в такой же огород копает – в штанах каких-то спортивных. Только загорелые очень – может, давно здесь, на солнышке? Два парня были высокие, крупные, а третий между ними – и не видно какой, только голова. Двое стояли боком. А тот, маленький, вроде как на корточках сидел. Один из троих – тот, что помассивней, почему-то был с костылем. «Может, ногу сломал?» – мелькнула мысль.
Один из парней повернулся, и меня замутило. Лицо как маска – в рубцах каких-то, рытвинах, вместо глаза одного… не знаю, что там было. Глаза я не увидела, но и повязки не было. Что-то такое пустое и в то же время водянистое. Как студень.
Очередь вдруг притихла. Ни звука, ни шороха. Только протяжный, болезненный крик чаек вдали и гитарные переборы на танцплощадке.
– Мика, Мика, смотри, – зашептал Сережка, – там тележка. Ой, мама, что это? Мика, пошли. Мика! – Сережка вдруг попятился назад и шлепнулся прямо на попу.
Прямо на него ехал человек. Полчеловека. Обрубок. Половина тела есть – и ежик белесый, и реснички белые, и даже веснушки. Все как у человека. И тельняшка тоже. А снизу – доска с колесиками. В руках у него были какие-то колодки, обмотанные грязными тряпками. Парень был нетрезв. И катился прямо на Сережку. Двое его товарищей в это время еще о чем-то разговаривали с продавщицей и не видели происходящего.
Бедный Сережка неловко, раскорячив ноги в дешевых сандаликах, прямо на попе отползал назад. А дощечка с обрубленным парнем катилась на него. Очередь оцепенела.
Вдруг какой-то мужчина – толстые стекла очков, дурацкие треники с полосочками и белая майка с вылинявшими разноцветными кольцами и надписью «Олимпиада-80» – одним прыжком выскочил из толпы и преградил дорогу белесому.
– Вань, Ванечка, ты чего? Это ж ребенок!
– Ванюша! – Толстая продавщица, опомнившись, оставила свой лоток и, обливаясь потом, спешила к нам. – Ну чего ж ты, а? Андрей, а ну-ка забирай его! Не наливали б ему на голодный-то желудок, а, мальчики? Ну нельзя! Ваня, мамка приедет, а ты что ж? Что мы мамке-то скажем, а? – Она уже гладила белую макушку. – Андрейка, давай забирай его. Дмитрий Дмитрич, спасибо тебе. Вот ты все ж человек, хоть и интеллигент.
Парень на костылях, стоявший у лоточницы за спиной, – я только тут увидела, что одна штанина подвернута под колено, – коротко выматерился и взял инвалида за плечо.
– Вано, ша!
– Малец, прости! Не хотел пугать тебя. Чего-то опять померещилось. Чего-то думал, пацаненок ихний, чернявый. У растяжек. Точь-в-точь как ты… видел как-то… – Обрубок попытался дотянуться до Сереги, но, крепко зажатый с одной стороны боевым Дмитрий-Дмитричем, а с другой – одноногим Андреем, промахнулся и неловко шваркнул рукой с зажатой в ней колодкой по асфальту. Раздался неприятный скрежет.
Бедный Сережка с перепугу испортил воздух. Да так громко, что кто-то в очереди прыснул. Сережка залился краской и расплакался.
– Прости, пацан. Ну сука я! На вот тебе, хочешь? – Скользнул рукой в нагрудный карман серой куртки, накинутой поверх тельняшки. – Козинаки. Вкусные, с орешками. На, не бойся. Ну прости, ну сука. Андрюха, Серый, ну погнали уже, а?
Третий парень, с обожженным лицом, все это время стоявший в стороне, подошел поближе, наклонился, забрал у Вани пакетик с чем-то липким, протянул Сережке.
– На, пацан, возьми. Не обижай его. Не хотел он. Возьми. Девочка, ты с ним? Ну скажи ему, пусть уже встает. На, и ты возьми. С медом они, козинаки. Погрызите. Идите, дети, домой. И никому не рассказывайте, что жизнь – дерьмо такое.
Сережка трясущимися руками взял пакетик. Я помогла ему подняться.
– Все, Вано, покатили, – Серый взял руководство в свои руки. – Андрюха, давай уводи его. Теть Маш, спасибо и прости. Дмитрич, мужик! Уважаю.
И, поддерживая с двух сторон парня на дощечке под локти, они поковыляли прочь.
