Михаил Мамаев - Месть негодяя
— Ну, все, все, моя хорошая, успокойся! Надо это пережить… Завтра будет легче…
Нет, завтра легче не будет. Возможно, завтра будет еще больней. Но сейчас буду врать. Так надо.
…Пока готовится сцена драки у ГУВД, небо затягивает беспросветными черными тучами. Люди устали и ждут отмены, но Бонч-Бруевич командует:
— Не расслабляться, смена еще не закончилась!
Трудно снимать длинную брутальную сцену под дождем. Актеры быстрее выдохнутся, потеряют драйв, костюмы промокнут, и чтобы высушить, потребуется время. Драка на мокром скользком асфальте не безопасна, как бы хорошо она не была поставлена и отрепетирована — в любой, даже самой идеальной драке всегда есть риск… Неизвестно, сколько продлится дождь. Если три минуты, то укрупнения придется делать без дождя, а это критично для монтажа. Но Бонч игрок. Для него поход в казино, как поход в боксерский зал. Судя по всему, он не раз ставил на карту все и выигрывал, знает, что вкус трудной победы слаще, чем отрепетированный успех. Он привык рисковать.
Редкие желтые капли врезаются в пыль. Через минуту ничего не видно в радиусе десяти метров. Дождь идет сплошной свинцовой стеной. Кажется, сделай несколько размашистых шагов в сторону, обернись и крикни «Месть!» — никто не услышит и не вздрогнет. Наверное, некоторые так и теряются навсегда — просто уходят из дома одни в дождь… Надо переждать. Лишний раз повторить текст, побалагурить с костюмерами, поправить грим, выпить горячего чаю… Но за это время начнет темнеть и сцену придется перенести на другой день. Бонч живет сегодняшним днем — берет большой черный зонт, крепче сжимает в руке режиссерский мегафон, шагает под лавину воды и исчезает в потопе. Через мгновение над городом разносится его задорный зычный призыв:
— Всем по местам! Ребятки, собрались! Операторы, займите место у камер! Актеры, не забыли текст? Быстро, быстро, быстро! Приготовились к съемке! Мотор!..
После дождя еду домой, ужинаю и ложусь. Сплю плохо. Мучает кашель и шумит в ушах. Как будто дождь все еще идет у меня внутри. Болит горло. Кажется, уже температура. У меня такой принцип — не мерить температуру, пока не стало совсем невмоготу. Чтобы организм не думал, что ему будут поблажки. Некогда болеть! Но если так будет завтра, как же мне сниматься? График очень жесткий и сцены трудные и морально, и физически. Нужна здоровая и выносливая энергетика.
…На старенькой БМВ прорываемся к КПП российской дивизии миротворческих сил. Я за рулем, рядом Пашка. Яна сидит сзади. Карман джинсовой куртки оттягивает пистолет, отобранный несколько минут назад в драке у бандита — эта драка будет сниматься через пару дней. На поворотах проселочной грунтовки машину бросает из стороны в сторону. На хвосте погоня!
Ворота военной базы заперты — это зона боевых действий. Когда остается пара десятков метров, бросаю БМВ в управляемый занос. Из-под колес гравий и пыль. Надо выскочить, сделать рывок к воротам! По дороге расстрелять обойму. В каждом дубле стрелять строго в одних и тех же местах, чтобы потом смонтировалось. Первые два выстрела с колена, прячась за открытую водительскую дверь! Третий из-за капота, перекатившись по гравию. Для четвертого на мгновенье встать в полный рост и выставить прямую руку с пистолетом над крышей автомобиля. После быстро добежать до дерева, что растет как раз между машиной и воротами базы, сделать еще два выстрела, присев на землю и спрятавшись за ствол. Отсюда до спасения остаются считанные метры. Достать паспорт и сыграть нервный рваный диалог с солдатом на КПП, убеждая его пропустить нас на территорию…
Под ногами крупный серый гравий. Наколенники под джинсами едва спасают.
«А как же Яна? — думаю. — Она в чулках…»
— Ты там осторожней, — кричу не по сценарию. — Береги коленки!
— Я просила продюсеров о дублере, — сообщает. — Обещали, но пока не нашли. К постельным сценам, сказали, обязательно найдут.
«Зачем ей дублер на постельные сцены? — думаю с тревогой. — Разве ее постельные сцены будут происходить на гравии и во время перестрелки?»
Текста не много, но весь он на крике, на надрыве. Через пару дублей голосовые связки горят.
Актер, играющий солдатика на КПП, студент. Он старателен, но неуклюж. Приходится на репетициях работать в полный голос, чтобы он разогрелся, избавился от зажима, играл нервно и зло. На ходу в очередной раз правим текст — тот, что в сценарии, многословен и звучит литературно, как оперное либретто.
— Солдат! Открывай! Мы россияне, нам надо срочно поговорить с командиром! — кричу между выстрелами.
— Посторонних пропускать в расположение воинской части не положено! — срывающимся голосом кричит в ответ. — Стреляйте в другом месте!
— Где, твою мать, мне еще стрелять? У нас вся местная мафия на хвосте!
— Какая еще мафия?
— Давай, открывай, пацан! Вот, смотри, российский паспорт! — прячась от выстрелов за дерево, судорожно выхватываю из заднего кармана джинсов изготовленный реквизиторами паспорт на имя Родиона Сидорского, трясу над головой. Паспорт выглядит один в один, как настоящий.
Пиротехник сделал в паспорте посадку — заряд пороха. Где порох, там всегда риск. И я побаиваюсь — в момент, когда пререкаюсь с солдатом, посадка должна взорваться у меня в руке, имитируя бандитскую пулю. В то же время внутренний голос подсказывает, что этот страх дает очень верное состояние в сцене. «Когда бы мы знали, из какого сора…»
Наконец, в дивизии объявлена тревога! Ворота с грохотом разъезжаются, пропуская нас на территорию. Навстречу бандитам грозно выползает бронетранспортер. Нас окружают автоматчики российских миротворческих сил. Автоматы навскидку, пальцы на спусковых крючках — мужской негостеприимный хоровод с угрозой для жизни. Никто не знает, что мы за птицы, чего от нас ожидать.
— Мы русские, русские, русские! — кричу, кладя пистолет на землю и скорее поднимая руки. — Спасибо, спасибо, ребята! Слава богу, вы нам поверили…
Вдруг вижу, Яна беззвучно рыдает и держится за коленку. Из-под пальцев струится кровь. Не сразу доходит — эта кровь настоящая. В последнем дубле она неудачно упала на гравий, до кости содрала кожу, но пересилила боль и доиграла дубль до конца!
Яну кладут на носилки и отвозят в медпункт. Обрабатывают рану, накладывают повязку, делают противостолбнячный и обезболивающий уколы. Все это время мы с Глазковым вместе с ней — когда рядом близкие, боль не так больна. Через сорок минут возвращаемся.
— Может, тебе сегодня больше не сниматься? — тихо спрашиваю. — Пообедаешь и поедешь домой. Хочешь, я поговорю с Бончем?
— Нет, Алешенька, все нормально, — уверяет Яна. — Все хорошо, правда! А вот если ты отдашь мне свой овощной салат, я буду тебе так благодарна. Не хочу ничего есть, но от второго салата не откажусь…
…Штаб дивизии, кабинет командира. Пока ставят свет, осматриваюсь. У стены китайский чайный столик, на нем альбом. На красной обложке золотое тиснение — «115 выпуск Высшего общевойскового командного училища им. Верховного Совета. 1992 год». Выходит, генерал, занимающий этот кабинет, примерно мой ровесник. Листаю, вглядываюсь в черно-белые лица курсантов и преподавателей. Здесь могло быть и мое лицо, и в принципе, это мог быть мой кабинет, если бы двадцать пять лет назад я стал Кремлевским курсантом. Помню, мне так нравилось это словосочетание — «Кремлевский курсант». Для меня это звучало почти, как космонавт. И я готовился. Читал выписываемую отцом газету «Красная звезда», быстрее всех в классе разбирал и собирал АК, первым научился на турнике делать «склепку» и был чемпионом школы по подтягиванию. С вечера ставил на подоконник — подальше от кровати — старый будильник с резким металлическим звоном, чтобы утром подниматься рывком, как по тревоге. Бегал с голым торсом утренний кросс, зимой обтирался снегом. Тренировал силу воли, упорство и выносливость. Мечтал поступить в одно из лучших в стране военных ВУЗов для общевойсковых командиров — ВОКУ им. Верховного Совета РСФСР, стать офицером, с оружием в руках защищать Родину, путешествовать по отдаленным гарнизонам, учить новобранцев нелегкой науке выживать и побеждать в бою. «Офицеры» — один из моих любимых фильмов до сих пор… Иногда я думаю, насколько мне бы хватило того романтического отношения к воинской службе? И вообще с моим характером был бы я еще жив? А еще думаю, боги войны, которым я поклонялся в юности, не потеряли меня из виду и время от времени дают о себе знать в моей нынешней профессии…
…К концу второй недели накопилась усталость. Как будто земля стала вращаться медленнее, сутки стали длиннее, возросла гравитация. Ночи уже не хватает, чтобы выспаться и восстановить силы. И не проходит горло. Из-за боли в горле утренние сцены даются со слезами на глазах. К полудню боль стихает. Или я к ней привыкаю. К боли всегда привыкаешь, ну, почти…
