Алексей Варламов - Теплые острова в холодном море
Он бросился к огню, но было поздно. Настроение его мигом переменилось, Илья вспоминал, сколько лежало в паспорте денег, ругал себя за то, что не распихал их по разным местам, и почему-то думал, что, наблюдая за его судорожными движениями, Макаров в душе веселится, хотя товарищ был искренне расстроен. Он неловко пытался Поддубного утешить, советовал отойти в лес и народным средством полечить от ожога пальцы, неуверенно и деликатно предлагал свою помощь, но Илья ушел в палатку и, не раздеваясь, лег поверх спальника рядом с разметавшимся во сне, бормочущим крестником.
Не то, что бы ему было так жалко паспорта и денег, скорее наоборот, он остро ненавидел и то, и другое, ибо именно сгоревшая в огне книжица с антихристовыми печатями и вложенные в нее цветные бумажки с цифрами были символами его зависимости от мира, которой он, как мог, пытался с юности избегать, не принимая ни одной из обыкновенных житейских ценностей, отвергая карьеру, собственность и признание и оставаясь верным одним лишь дорогам. Оттого так любил этот ладный человек с легендарной борцовской фамилией и былинным именем лесную жизнь, что здесь, на берегу залива, ничто из утраченного не было ему нужно; но мысль о том, что в городе опять придется входить в соприкосновение с неприятными людьми в милицейской форме, отвечать на их грубоватые вопросы и тыканье, оправдываться, опять искать работу и зарабатывать деньги, раздражала его, насылала бессонницу, отравляла радость пребывания на острове и напоминала о зыбкости его одинокой, неустроенной жизни, с которой надо было что-то делать, потому что сколько же можно так жить, раскольником-бегуном, и для чего такая жизнь нужна?
И Поддубному стало жалко себя до слез, но тут его вдруг стал настойчиво звать Павел.
— Кум, кум! Иди скорее, пока не кончилось, — повторял он взволнованным голосом и откинул полог, но еще раньше через легкую ткань палатки Поддубный почувствовал, что на улице и впрямь происходит странное.
Очистившееся от туч небо вспыхнуло и задрожало: метущиеся полосы расходились по нему, делаясь то более яркими, то, напротив, тускнея.
Макаров отошел от костра и поманил Поддубного дальше в темноту так тихо, словно слабый человеческий голос мог вспугнуть живое движение ночной радуги. Они спустились к берегу моря, где деревья не заслоняли пространство над головой, и замерли. Неяркое, но все равно хорошо заметное свечение расходилось по небу, дрожало, играло и переливалось, и чудилось, будто этими переливами кто-то управляет, пуская их по очистившемуся небесному своду. Павел никогда не видел прежде, но догадался, что это было, а выросший в Мурманске Поддубный узнал северное сияние, необыкновенно раннее в этот солнечный и жаркий год.
Оно заставило забыть потерпевшего обо всем на свете, слезы высохли, и Илья счастливо заулыбался. Макаров принес водку и закуску, они выпили на берегу и легли на кариматы, уставившись в приблизившееся, все еще светящееся, мерцающее небо, и радость от увиденного была столь велика, что завороженный Поддубный больше не думал о потерянном паспорте, упущенной щуке и сожженных деньгах — неужели такая мелочь могла испортить ему праздник, как портила путешествие его товарищу странная болезнь?
Макаров так и не выздоровел до конца, хворь по-прежнему крепко держалась за тело, его лихорадило и мучила слабость, однако теперь он с нею свыкся, она стала постоянной и привычной, породнившись с ним и сделавшись частью его существа. Он пил теперь наравне с другом, той же едой закусывал и даже пробовал курить, на душе было легко, земля качалась и плыла под ногами, словно корабль в волнах, и в этой легкости и качке он не заметил, как здесь же, на кариматах у теплого костра, глубоко уснул и не мог понять, снится ему или нет, что верный кум, сам шатаясь, смеясь, чертыхаясь, падая и взвывая от боли в обожженной правой руке, тащит его через мох в палатку, расстегивает спальник и впихивает расслабленное, тяжелое тело.
10
Утро было теплым и душным, над заливом стелился густой туман, укрывая противоположный берег и лесистый островок, скрывая всю прибрежную линию, так что невозможно было понять, где стоит — на берегу моря, реки, озера или в лесу — их лагерь. Все застыло и не двигалось, туман повис на ветках деревьев, прилип к камням и смешивался с водой, и слышно было, как где-то не очень далеко, в заливе, шла мотодора. Не хотелось вставать и вылезать из сумрачной, сыроватой палатки, но уже одевшийся и умывшийся Сережа запросил есть.
С трудом приходя в себя после вчерашнего восторга и выхлеста, взрослые вяло позавтракали одним чаем, а потом стали не спеша собираться в однодневный поход на третий по величине остров архипелага, на котором в монастырские времена разводили коров, ибо, как пояснил мальчику дядя Илья, держать живородящую скотину на большом острове по уставу обители не дозволялось, а молоко требовалось, чтобы кормить паломников и трудников.
После дождя и неудачной сушки одежды враз сделавшийся предусмотрительным Поддубный очень долго и обстоятельно собирал рюкзак, наливал в пластиковые бутылки кипяченую воду для питья, тщательно укладывал еду, еще предложил захватить сапоги, потому что дорога в одном месте была сыровата, и наконец, поколебавшись, положил свитера и плащи на случай ухудшения погоды, ибо Север есть Север и утром никогда нельзя сказать, что тебя ждет днем.
Сережа меж тем уже давно уложил свой собственный рюкзачок с плащом и питьем, он снова был возбужден и ожидал от их сегодняшнего марш-броска чего-то необыкновенного. Он не верил своему счастью, что его повсюду берут и он на равных ходит со взрослыми, торопился предупреждать каждое движение обоих мужчин, мыл вместе с папой посуду, пилил и складывал в маленькую поленницу на вечер дрова, сходил к ручью за водой и не мог больше пяти минут усидеть на одном месте. Мальчику не терпелось как можно скорее выйти из лагеря, и он никак не мог уразуметь, отчего отец и крестный делают все медленно, держатся за головы и выглядят не совсем свежо.
Наконец, тяжело ступая, двое взрослых двинулись вслед за подпрыгивающим ребенком в путь и, меняясь каждые полчаса, прикладываясь к бутылке с пресной водой, по очереди потащили рюкзак с одеждой, обувью и провиантом навстречу пробивавшемуся сквозь редевший туман похожему на желток сваренного в мешочек яйца, сырому солнцу. Макаров, которому и пришла в голову такая прихотливая ассоциация, во весь голос язвительно поражался умению друга создавать трудности из ничего и превращать приятную прогулку в суровое испытание. Поддубный не обращал внимания на его насмешки и шел по дороге все увереннее и быстрее. Так же уверенно и невозмутимо, немного не доходя до поселка, в том месте, где дорога раздваивалась и открывался вид на монастырь, на фоне которого нелепо и странно, как нечто чужеродное, привнесенное из другого времени, смотрелись маленькие, серые, игрушечные самолеты и приземистое здание аэропорта, он свернул налево, чтобы сократить путь, но вместо этого они проплутали с полчаса в огородах, среди чахлой картошки, и, окончательно проветрившись и взбодрившись, вернулись на старую тропу, перешли через летное поле и попали на запущенную и в то же время исхоженную и оживленную дорогу.
Путь этот был необыкновенно хорош, так же окружал тропу смешанный лес, глядели с обеих сторон небольшие озера, встречались заросшие травой земляные насыпи, а справа тянулась линия электропередачи, уходящая в одном месте в чащобу и там теряющаяся возле неведомого секретного объекта. По дороге невозможно было проехать на машине, но ходили большими и маленькими группами организованные и неорганизованные туристы, легко одетые молодые прелестные девушки с мольбертами, женщины средних лет с корзинками и ведерками, и среди многочисленных ходоков они узнавали людей с «Печака», и в том числе инженера-связиста и его красивую жену. Супруги тоже их узнали, остановились и поздоровались, спросили, как дела, и, глядя на обутого в кеды легконогого человека, взмокший от ходьбы Павел, который в тот момент тащил надоевший рюкзак, спросил, можно ли пройти на Муксалму без сапог.
Поддубный нахмурился и метнул на друга возмущенный взгляд, а инженер улыбнулся одними глазами, точно постигнув всю прихотливость утреннего спора друзей и всю глубину их многолетнего соперничества за право первородства и обязанность принимать решения, и дипломатично сказал, что обыкновенно этого сделать нельзя, так как за дорогой давно не смотрят, но в этом году все лето стоит сухая погода и пройти можно. Упрямый и своим умом живущий украинец ни за что не послушал бы постороннего человека, но от инженера исходила такая уверенная и обаятельная сила, что он согласился оставить ненужные бродники в лесу, а дальше идти налегке.
Так они миновали еще несколько аккуратных полосатых верстовых столбов, Сереже уже надоел однообразный лес и хотелось выйти скорее к морю, но моря все не было и не было. Дорога делалась то более топкой, то сухой, он совсем устал и был готов упасть на мох, как вдруг дядя Илья с его необыкновенно чутким носом услышал запах соленой воды и свежего, влажного ветра, окончательно разогнавшего утреннюю хмарь, вскоре они услышали шум прибоя, стало намного прохладнее и за прибрежными искривленными лесотундровыми березками путникам бросилась в глаза глубокая и резкая морская синь.
