Хуан Гойтисоло - Особые приметы
Испанская гражданская война застала дядю Эулохио в Гаване, и в тот же день, 18 толя. 1936 года, ровно в семь часов по местному времени он добровольно предложил свои услуги консулу его величества короля Виктора-Эммануила III, не взирая ни на свой преклонный возраст, ни на свое слабое здоровье. Сеньору Романо Бальбо, который был другом старого Мендиолы, удалось переубедить дядю Эулохио и вернуть его в лоно перепуганного семейства, где он и пребывал до самого конца войны. Возвратившись в Барселону, поседевший и осунувшийся от недомогания, дядя Эулохио проводил все время либо за чтением «Энциклопедии» Эспасы, либо за новым увлечением — разгадыванием кроссвордов. В отличие от своих братьев, он никогда не верил в победу нацистов и по утрам листал газеты — «Ла вангуардия», «Эль диарио де Барселона» и «Коррео Каталан» — неизменно со скептическим видом.
— Кто бы ни победил, — говорил он Альваро, — результат все равно будет один. Пока Европа истекает кровью, Азия точит зубы.
— Германия не может проиграть войну, — заявлял дядя Сесар.
— Комфорт, легкая жизнь приводят к вырождению расы… Рождаемость падает. В Сибири киргизские женщины рожают, не слезая с седла.
— Но имея секретное оружие…
— Ни одна армия не сможет остановить этой лавины… Как в Пятом веке, во время нашествия гуннов и остготов.
В те печальные недели, предшествовавшие смерти матери, Альваро с беспокойством следил за положением на Восточном фронте: медленно, но непрерывно немцы сдавали позиции. Дядя и кузен в ожидании развязки обосновались у них в квартире. В ночных кошмарах и во время зловещей бессонницы угрюмые фразы, брошенные дядей Эулохио, обретали в сознании Альваро осязаемую и тревожную четкость. Когда мать умерла, дядья увезли Альваро отдохнуть в родовое имение. И тут же, сразу, словно вырвавшись из его беспокойных и тоскливых дум, исторические события быстро пошли к развязке.
Высадка союзников в Нормандии, сдача Парижа, вторжение Красной Армии в Польшу и Румынию точно подтверждали все пессимистические прогнозы дяди Эулохио, и дядя Сесар, восторженный читатель «Майн кампф», пылко пророчивший немцам победу, с поникшим видом грустно рассуждал о возможностях соглашения с Черчиллем, которое помогло бы остановить наступавшую лавину русских. День за днем Альваро с огорчением разглядывал на школьной карте мира внушавшее ужас красное пятно, которое жадно простирало щупальца по обессиленной Европе. Абстрактный страх перед войной вообще постепенно перерос в тревогу за собственное будущее: где найти им жертву лучше, чем он, юный Альваро, отпрыск добродетельной и здравомыслящей семьи, хрупкий наследник изящного, но одряхлевшего мира? Те, кто убил его отца, пощадят ли они его? Не готовят ли они и ему страшную судьбу дяди Лукаса или кузена Серхио?
Дядя Эулохио дал ему как-то томик «Заката Европы» и «Упадка белой расы», и все лето и осень 44-го года Альваро читал и перечитывал их, завороженный неотвратимостью зла и чувствуя себя бессильным противостоять ему. Обескровленные, расчлененные, лежавшие в руинах европейские страны даже по территории и по населению не могли соперничать с суровыми и закаленными в боях участниками советского блока. В решающий момент массы отказались бы выступить против захватчиков: отказались бы коммунисты, отказались бы социалисты, говорил дядя Эулохио, и, как знать, может, даже демократы и либералы. И без того непрочное равновесие нарушилось бы — чаша Востока решительно перетягивала. После первого же натиска варвары очутились бы на Пиренеях.
Для Альваро, попавшего под влияние дяди Эулохио и его книг, это были месяцы тревог и беспокойства, волнений и страхов, а между тем жизнь вокруг шла своим чередом, внешне спокойная и веселая, и грозивший немцам жестокий неминуемый конец, похоже, никак на ней не сказывался. По воскресеньям и в праздники дядя Эулохио поджидал Альваро у дверей интерната, и Альваро, отказавшись от развлечений, таких соблазнительных в его возрасте, совершенно добровольно запирался дома, чтобы погрузиться в устрашающие, ясные размышления о немощи Запада — результате вялой и изнеженной жизни — и своей собственной немощи, отчасти вызванной онанизмом; он сравнивал низкую рождаемость во Франции — несмотря на огромные успехи в области гинекологии — со стремительным размножением киргизов, у которых женщины рожают, не слезая с седла, а едят они, по словам дяди Эулохио, главным образом по нескольку килограммов сырого мяса в день, пищу, необычайно калорийную и богатую витаминами, что является источником и причиной их алчных захватнических устремлений и неумеренной воинственности. Сколько раз старая и преданная служанка дяди — менее преданная, однако, уточняла тетя Мерседес, чем та, легендарная, которая в конце жизни, полной лишений и труда, умирая, оставила в наследство все свои сбережения его надменному деду, всю жизнь эксплуатировавшему ее, — так вот, служанка дяди вскакивала по ночам с криком: «Сеньор, киргизы!» Альваро же, весь в поту, с замиранием сердца просыпался в белом, населенном призраками дортуаре у себя в интернате и благодарил бога за то, что вокруг, к счастью, на таких же, как у него, постелях похрапывали его товарищи, пока еще (пока!) не попавшие в руки киргизов и их женщин, которые рожали, не слезая с седла; и он повторял бесчисленное множество раз: «Господи, не оставь меня», — повторял до тех пор, пока усталость не побеждала и сон, сжалившись, не одолевал его.
— Мане, текел, фарес, — изрек дядя Эулохио, когда распространилась весть о самоубийстве Гитлера.
— Американцы не слепые. — Дядя Сесар говорил теперь без всякой убежденности. — Если мы вернем короля и будут восстановлены партии…
— Я стар, и мне в жизни уже ничего не надо. А ты, бедняжка Альваро, что будет с тобой?
Бессмысленный страх проник ему в кровь, и страстное желание бежать в далекие и надежные страны приобретало приятную осязаемость той соломинки, которая только и остается утопающему.
— На твоем месте я бы отправился в какую-нибудь страну поспокойнее, вроде Кубы, — говорил дядя Эулохио. — Ей не грозят ни революция, ни войны. Твой кузен Эрнесто страшно богат, и он мог бы помочь тебе на первых порах. Как раз в последнем письме он писал мне, что отправил Хуана Карлоса в Соединенные Штаты получать диплом инженера… Аделаидита же необыкновенно красива и обаятельна, как говорится, бутон… Я показывал тебе вырезки из «Диарио де ла Марина», где писали о ее первом выезде в свет?
И тогда на смену холодному поту и сердцебиению приходили успокоительные мечтания о счастье и блаженстве на райском острове, вдали от киргизов и их женщин, под защитою благосклонных и дружественных держав, где веками блюли твердый порядок. Небольшой особняк Пунта-Горда в Сьенфуэгосе, сахарный завод в Крусесе на пожелтевших фотографиях из альбома представлялись прохладным оазисом наслаждения и покоя, и дядя, лениво развалясь в кожаном кресле и облокотившись на том «Географии Кубы», который несколько недель назад прислал ему из Гаваны Эрнесто, размахивал ими перед глазами Альваро, точно ослепительным миражем.
— К тому же великолепный климат, целебный климат для ревматиков и подагриков. Вот послушай: «Куба расположена между двумя тропиками; на климат благотворно влияют морские течения, так что зимы там почти нет. Согласно климатологической шкале знаменитого Кеппена, климат на Кубе мягкий, саванный, без зимы», что условно по-научному обозначалось сокращением A W.
Бывало, воскресными вечерами, покой которых нарушался лишь стремительным появлением служанки, приносившей поднос с двумя чашками и чайником китайского фарфора, фантазия переносила дядю Эулохио в другие края, столь же удаленные от Европы и столь же безопасные.
— Если тебе не подходит Карибское море, отправляйся выращивать кофе в Кению или Анголу. Я недавно читал необычайно интересную статью одного миссионера. Тамошние негры очень миролюбивы, питаются они травами и полевыми цветами, а белых слушаются и почитают. Падре рассказывает, что ему не раз приходилось сдерживать их: эти бедняги собирались воздать ему почести, как божеству…
Месяц за месяцем, точно песок воду, впитывал Альваро его ученые рассуждения, пока эти замечательные встречи не прекратились почти совсем: близилось лето, а потом помешала захватившая Альваро страсть к Херонимо. Осенью здоровье дяди заметно ухудшилось, и во время редких, превратившихся в обязанность посещений племянника Эулохио сидел молчаливый, погруженный в свои мысли, краем глаза не переставая следить, как сновала с таинственными отварами и настоями старая служанка. Когда Альваро пришел в последний раз, дядя в упор посмотрел на племянника и распорядился: «Ступай, оставь меня». А на рождество тетя Мерседес коротко сообщила ему, что по указанию врачей дядю поместили в санаторий.
