Юрий Медведь - Исповедь добровольного импотента
– Веденеев, сколько тебе потребуется времени?
– До дембеля, – пошутил кто-то из строя.
– Трое суток ареста! – выкрикнул Коновал.
И остряка повели в каптерку за шинелью.
– Даю тебе три дня. Сделаешь и доложишь, как положено.
В понедельник я взял свой пульверизатор и отправился в библиотеку. Мимо меня маршировали роты военных строителей. Они выдвигались на объекты народного хозяйства. Маляры, штукатуры, каменщики, плотники, облицовщики, бетонщики, слесаря, шоферы и один кузнец. Впереди у них был восьмичасовой рабочий день, плюс час на обед. Основная задача: меньше работать, больше косить, что-нибудь украсть, кому-нибудь продать и как-нибудь выпить. Счастливые. А я шел к Кларе Ворон – женщине, на тело которой я не мог смотреть без содрогания.
Клара была уже на рабочем месте. Она поливала из лейки цветы, которыми были заставлены все подоконники в зале библиотеки. Заметив меня, она смешалась и присела на край подоконника. Ей было нелегко удерживать вертикальную стойку.
– Будете белить? – спросила она, спрятав лицо в куст аспарагуса.
– Мгу, – выдавил я.
Что-то показалось мне странным и непривычным в поведении библиотекарши. Вернее даже не в поведении, а в атмосфере самой библиотеки. Сейчас-то я могу это «что-то» сформулировать: флирт – вот что я почувствовал тогда, но не распознал. Наверное потому, что это было не веселое, искрометное, обворожительное кокетство, а полузадушенное, исковерканное желание мужской ласки.
– А как же книги? – пыталась поддерживать разговор Клара.
– А давайте сделаем вот что, – заговорил я пободрее, зашел в зал, отставил пульверизатор и осмотрелся. – Мы сдвинем все полки сначала в один конец зала. Затем освободившуюся часть застелем газетами, и я побелю над ней потолок. Потом все наоборот. Идет?
– Но ведь полки тяжелые! Как вы будете их двигать?
– В армии главным двигателем является приказ!
С этими словами я подошел к телефону, что стоял на столе, и набрал номер замполита части.
– Майор Коновал слушает, – послышался хмурый голос.
– Говорит рядовой Веденеев! Разрешите доложить, товарищ майор?
– Ты что, уже побелил?
– Никак нет. Нужно полки с книгами передвинуть. Одному мне не справиться, товарищ майор.
В трубке повисла пауза.
– Да… слушай, я и забыл, что там книг полно. Ладно, сейчас пришлю тебе пару гавриков с губы.
Я положил трубку и заулыбался.
– А давайте мы с вами пока чаю попьем, можно? – спросил я.
– Конечно, – ответила она и наконец-то спрыгнула с подоконника, – пойдемте в кабинет.
Пока два арестованных военных-шофера, схлопотавшие пять суток за употребление спиртных напитков, под окрики Чуба двигали в зале полки с книгами, мы пили чай с карамелью и беседовали. Я был поражен. Клара знала все и обо всем. Я забыл всякую предосторожность и развесил уши. Начали мы с музыки, потому что я объявил Кларе о своих занятиях в музыкальном училище. Она поведала мне о причудливой и трагической судьбе Бетховена, о толстом и некрасивом Шопене, о горьком пьянице Мусоргском. Да, она умела рассказывать о чужих страданиях, наверное потому что сама жила в вечных муках.
На следующий день, пока те же лица делали перестановку декорации, в кабинете шло второе действие закрутившейся драмы. Мы говорили о поэтах. Вот пал на Черной речке Пушкин, вот вздернулся в «Англетере» Есенин, вот Маяковский пустил себе пулю в сердце, а на авансцену уже выходила Цветаева с неминуемой петлей на шее, когда в дверь просунулась чубатая голова Чуба:
– Готово вже! – съехидничала голова.
И был день третий. Я уже промыл и свернул свой пульверизатор. Оставалось только развесить шторы. Пододвинув к окну стол и установив на него стул, я влез на верхотуру. Клара с утра была суетлива и бестолкова. Она ходила за мной и, казалось, вовсе не понимала, о чем я ее спрашиваю. Это напряжение передалось и мне. Я потянулся к гардине, наступил на штору и… Рухнул. Клара взвизгнула и упала рядом. Я выбрался из-под шторины и наткнулся на ее бледное лицо.
– Клара, похоже что-то упало?! – попробовал отшутиться я и… погладил ее по щеке.
Зачем я это сделал?
Клара уткнулась в мою ладонь и заплакала.
– Да я даже не ушибся, Клара! Ну, правда. Вот посмотрите, я хожу, прыгаю, стою на руках. Клара, ну, не надо… Клара…
Вдруг она резко оборвала рыдания и посмотрела мне в глаза. Я обомлел.
– Игорь, а вы смогли бы…
– Что?
– У меня дома побелить потолок.
– Я?!
– Да вы.
– А у вас что, не белено?
– Нет.
– Но ведь я на службе, как я…
– Я договорюсь с Коновалом.
Ее неожиданная и резкая решительность загипнотизировали меня.
– Конечно, Клара, я все сделаю, – сказал я, слабо улыбаясь. – А вы расскажете мне о Ван Гоге.
Прошла неделя. Я уже почти успокоился, как вдруг:
– Веденеева к замполиту! – пронеслось по роте поздно вечером в пятницу.
Я почистил зубы, застегнул крючок на воротничке, подтянул ремень, рассправил гармошку на сапогах и отправился в штаб.
– По вашему приказанию…
– Проходи, садись, – оборвал мой доклад майор Коновал.
В кабинете, отделанном деревом, было уютно. Пахло коньяком и дорогими сигаретами. Я прошел и сел насупротив.
– Куришь? – спросил Коновал и двинул в мою сторону пачку «Мальборо».
Я недавно бросил из-за обострившегося гастрита, но даже если бы у меня была язва… Короче, мы закурили.
– Из дома пишут?
Я поперхнулся:
– Мгу.
– Как там у них?
– Все нормально.
– Девчонка пишет?
– Уже нет.
– Причины?
– Замужество.
– Ясно.
Коновал бросил в пепельнуцу фильтр – все, что осталось от сигареты после пары затяжек – и выложил оба своих кулака на полированную поверхность стола. Кулаки были большие и розовые. Коновал, вообще, весь был большой и розовый, а волос на голове желтый.
– Не буду темнить, Веденеев, на тебя выписана… увольнительная. На субботу и на воскресение. Получается на два дня. Задача простая – побелить потолок у библиотекарши на квартире. А теперь поговорим как мужчина с мужчиной. Скажу прямо, человек она, конечно, что и говорить, башковитый. Но сам понимаешь, как-никак, но она, вроде как, еще и женщина… Короче, сынок, действуй по обстановке. Понимаешь, ситуация вышла из-под контроля, теперь все от тебя зависит. От твоей, если можно так выразиться, человечности.
Коновал вспотел. Я совсем засмущался от его, если можно так выразиться, мучительно-серьезной доверительности.
– Ну, уяснил задачу?
– Так точно, товарищ майор, – пролепетал я.
– Молодец… Как звать-то тебя?
– Игорь.
– Иди, отдыхай, Игорек, – сказал майор Коновал и протянул мне свою пачку «Мальборо».
До дембеля она будет храниться у меня в тумбочке.
Я весь испереживался, пытаясь уяснить себе, что же происходит – Клара не женщина, увольнительная не самоволка, я иду к ней белить потолок, но она ведет себя не адекватно, вот и майор Коновал намекал на человечность – ничего не сходилось! Обессилев, я уснул еще до отбоя и не раздеваясь. Меня никто не тронул. А утром разбудил сам старшина.
– Иди в каптерку, – сказал Вертоух, глядя на меня совсем не по-военному, – там Трофим для тебя все приготовил. Оденешься, потом бегом в столовую, подойдешь к Алиеву, он тебя покормит. Увольнительная на КПП.
– Спасибо, товарищ старшина, – сказал я, и мне первый раз захотелось остаться в части.
– Хм… спасибо говорит, – вдруг улыбнулся старшина. – Ты откуда родом-то, Веденеев?
– Из Башкирии.
– Знаю. Воздух у вас там чистый, потому что хвойных лесов много. А хвоя – она, брат, похлеще дуста на любого микроба действует.
– И пахнет лучше, – ответил я в тон старшине, чтобы отблагодарить за заботу.
– Ну, это кому как. На вкус и цвет товарищей нет. А вот микроб – он для всех зараза. Ну ладно, действуй, Веденеев, только не оставляй следов.
И ушел.
Следов? Каких еще следов? От побелки? Или… Дальше думать не хотелось.
Трофим нарядил меня в новенькую парадную форму из своих фондов. Но перед этим он выложил передо мной свежий комплект гражданского нижьего белья, т. е. майку, трусы и носки в одном пакете.
– Мейд ин Поланд, – сказал Трофим. – Пусть «духи» простирнут потом и вернешь. А если честно, зема, не завидую я тебе.
– Кончай, Трофим, – обрезал я.
– Да я-то кончу, а вот ты…
Я взял фуражку и вышел. Трофим догнал меня на крыльце казармы.
– На вот деньги на фаныч, – сунул он мне в руку свернутую купюру, – все полегче будет, и еще старшина просил передать, что если на вечерней проверке тебя не будет, значит не будет. Увольнительная у тебя завтра заканчивается. Бывай.
И ушел.
Алиев выставил передо мной тарелку жареной картошки, полбуханки белого хлеба, полстакана сметаны, две порции сливочного масла, яйцо и кружку горячего какао.
– Как, ты говоришь, ее имя, а? – спросил он, когда я отставил от себя пустую тарелку.
