Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье
— Курл, гырл, курл…
И туда, все дальше, наискосок от солнца — к югу.
— Хорошо, ах, как удивительно…
Девушка ничего не замечает вокруг, она вся там, в небе, с легкими птицами.
Потом мы долго молча идем по дорожкам парка. Я знаю, она еще летит. Ни мой голос, ни отдаленный визг тормозов машины, ни даже хлопки выстрелов, доносящиеся со стрельбища, пока не разрушили гармонию в ее душе. Еще звучит песня природы, та песня, которую мы слышим только в юности. Она раздается всегда неожиданно от случайного взгляда, от дуновения ветра, белого ствола березы или тихого шелеста камыша на озере. И, услышав эту песню, человек замирает, сам становится частицей природы, сливается с этим шелестом.
Я знаю: ощущение гармонии длится не долго. Реальная жизнь требует лязга тормозов или окурка на лесной тропинке. Но пока длится песня природы, я иду рядом и молчу. Я уже не слышу этой песни — опыт жизни давно заглушил ее. Я просто знаю, что в мире она есть. И поэтому берегу это мимолетное счастье. Иду рядом и грустно молчу.
28 октября 1991 г.
«Дурная» бесконечность
На вопрос «Что такое любовь?» мы получим тысячи разных ответов. Подлинное значение понятия скрыто под словом, будто под крышей. Но если любовь «огромна, как небо», то как спрятать ее под крышу? Небо не охватить взглядом, да на самом деле его и не существует.
Неба нет, есть только слово.
Что такое стакан? Горсть переплавленного песка.
А что такое береза? Ее не было и не будет.
За что ни возьмись, за каждым словом — бесконечность. Вечные превращения жизни, которые есть вовсе не то, чем нам кажутся.
Оттого мы и блуждаем в ней, как слепые котята, которых нет.
Ничего нет, а все существует. Бесконечная тайна.
Снаряд
Каждый снаряд при взрыве имеет определенную убойную силу. Я пробил какую-то толщу, но не взорвался, а оказался на излете. Я упал, свалился на землю. Я еще горяч, до меня пока нельзя дотронуться рукой. Буду шипеть, если на меня плюнуть. Но я уже лежу, и скоро остыну.
И тогда на меня можно будет спокойно плевать. Но поднимать и катить меня, куда вам хочется, придётся осторожно: я ведь могу ещё взорваться.
Чёрная дыра
Теоретики астрономии обнаружили, что Вселенная не может обойтись без странных космических провалов, которые назвали «черными дырами». В эти дыры устремляется окружающее пространство вместе со всеми его параметрами: массами галактик, пульсирующими частотами и временем. Все это проваливается в неизвестность, и неясно, где и в каких формах, возникает вновь. А разве женщина не является таинственной Вселенной с неизведанными характеристиками, с глубинами и высотами, о которых и сама не подозревает?
Эту Вселенную изучают вдоль и поперек. Одни считают, что знают ее насквозь, другие уверяют, что она вообще не поддается исследованию ввиду ее нестабильности. Она изменяется от самых разных причин: от ласкового слова и косого взгляда, от запросов честолюбия и от вида модной шляпки, от погоды и чужого настроения… Сегодняшние характеристики не соответствуют вчерашним, проносящееся мимо светило может зажечь в ней огонь или засыпать пеплом. Приблизившийся может быть резко отринут или притянут с неудержимой силой. Никто заранее не знает, как поведет себя это таинственное существо.
Но эта «черная дыра» влечет вторую половину человечества, и никакая наука не может предсказать, что получится из слияния двух начал.
Июль 1982 г.
О судьбе
Я глубоко убежден, что судьбу изменить нельзя. Бороться с ней можно, даже необходимо для испытания собственных возможностей, но наша судьба сильнее нас самих.
Но что такое — судьба? Я понимаю под этим словом предопределенный наследственностью код нашего поведения, проявляющий себя в любых условиях. В какой бы новой ситуации ни оказался человек, код диктуют заложенные природой наследственные данные. Мы можем поменять место работы, город, жену, род занятий, начать «новую» жизнь, но неподвластные сознанию внутренние наши рычаги, составляющие биолого-социальную суть человека, будут вести нас надежнее всякого сознания. Такой консерватизм природы естественен и необходим. Так же, как и попытки человека внести в него поправки, расшевелить его. Человек необыкновенно прочен, но и бесконечно хрупок. Его жизнь бесценна и не стоит ни гроша. Он Бог в познании Вселенной, но он и раб природы.
Человек — сосуд противоречий. В нем смыкаются начала и концы, в нем смерть и бессмертие слиты воедино.
«Широк человек, — сказал Достоевский, — надо бы сузить». Действительно, в повседневности человеку не нужна эта широта. Она мешает ему, и он ее боится. Он сознательно или бессознательно прячется за забор всяческих догм: морали, религии, долга. Ему необходимо обозримое поле, на котором он мог бы приложить свои силы. Ему нужны видимые цели, по преимуществу — благие. Он не желает думать, что эти цели могут обратиться в свою противоположность. Если бы он постоянно думал о законах диалектики, он перестал бы что-либо делать. Вот почему человек создает себе ограничения, в частности, религию. Считать себя Богом он не может, потому, что ему реально ничего не подвластно. Поэтому легче считать себя рабом, пылинкой в чьих-то неведомых руках. Тогда, по крайней мере, можно на кого-то свалить моральную ответственность за неудачи и злые дела: «Желал добра, да Бог рассудил иначе».
Можно сказать, что в поведении человека все одновременно и истинно, и ложно. Ему и свобода духа нужна и ограничения необходимы. Становится ясным, что если человек осознает в себе столь противоречивые начала и попытается строить на них свою практическую деятельность, он вообще ничего не совершит. Он даже не познает счастья ошибки, ибо ему не на чем будет ошибаться.
Вот почему нам необходимы пусть малые, но реальные задачи и огромная ответственность за них.
В жизни ничего не проходит бесследно, даже мысль. Что уж говорить о таких поворотных поступках, как женитьба, рождение ребенка… Последствия этих событий определяются уровнем нашей ответственности. Осознать, что твоя жизнь уже не принадлежит тебе, принять это с чувством радости — на это не всякий способен.
«Как же так? Я сам еще как следует не жил! — вопит в человеке эгоизм. — Обманули! Обделили! Кто это сделал? С кем сражаться?»
Это сделал Бог или, точнее, природа. Иначе говоря, ты сам, ибо ты ее малая часть. Но ни себе, ни природе физиономию не набьешь. Поэтому мы начинаем нескончаемый бой с ближними. Бой этот ведется в самых разнообразных формах: во встречах с другими женщинами, в тоске, в ссорах и взаимных обвинениях супругов. Ситуация древняя, как мир. Возможно ли разрешить ее без ущерба для окружающих? Только беспощадный самоанализ помогает сделать это. Но многим ли он по силам?
Найти свою стезю и стать кому-то нужным — вот и весь смысл жизни человека. Он в земных делах. Философия не может разрешить вечных вопросов, ее назначение ставить их. Эти вопросы решает сама жизнь, часто без всякой философии.
И в этом наше счастье.
26 ноября 1982 г.
О предсказании судьбы
Считается, что предсказывать судьбу неэтично. Этим занимаются цыганки, шарлатаны и святые. Однако в жизни бывает всякое.
В студенческие годы я знал одного художника. Собственно говоря, он тогда еще учился, но его работы убеждали окружающих, что он давно законченный художник, а его учеба — досадное недоразумение. Даже в учебных этюдах педагоги видели печать яркой индивидуальности, а потому стеснялись докучать ему излишними наставлениями. Был он тих и немногословен. Лицо его с кротким взглядом и жидкой бородкой наводило на мысль о Христе. Суждения его были всегда неожиданны и оригинальны, хотя он не заботился об этом. Все у него выходило как бы само собой. К его словам прислушивались не только студенты. Под благовидным предлогом приходили побеседовать с ним немолодые, тертые жизнью люди.
Виталий, так звали художника, был женат. Они с женой снимали маленькую комнатку на Петроградской стороне. Их семья была как-то изначально гармонична. Казалось, они растворились друг в друге, слова для общения им были просто не нужны. Я видел, что они чутьем понимают друг друга, и эта таинственная связь была для меня загадкой. Мне казалось, что они ведают тайну тихого счастья и берегут эту тайну от посторонних. Я, не знавший с детства душевного покоя, старался в нее проникнуть и в наивном нетерпении задавал Виталию путаные вопросы о том, что нужно знать, чтобы так жить с женой.
Христоподобный художник, знающий, казалось бы, о жизни все, смотрел на меня с тихой улыбкой и ничего не отвечал.
Это было в те времена, когда «в железном занавесе» появились первые щели и к нам стали проникать сведения о современных западных художниках. Мы листали журналы с работами Мондреана, Брака, Миро, бегали на третий этаж Эрмитажа, где появились, наконец, вынутые из подвалов постмодернисты, спорили, как надо произносить — Пик^ассо или Пикасс^о?
