Кристиан Крахт - 1979
Мы остановились перед зданием в вильгельминовском стиле, которое, как ни странно, при ближайшем рассмотрении показалось мне скорее постройкой пятидесятых годов. Оно было окружено высокой стеной, по верху залитой бетоном с вделанными в него осколками разноцветного стекла.
У черной стальной двери стояли примерно тридцать по виду совершенно отчаявшихся людей и ждали, когда их пустят внутрь. Они были в пальто, некоторые – со связанными руками.
«Подождите, я подержу вам дверцу машины. Тогда вам будет легче пробиться сквозь толпу». Толстый полицейский вылез на тротуар, обогнул авто и открыл мне заднюю дверцу.
«До свидания. Мне в самом деле очень жаль, что с вашим другом случилось такое. Удачи». Он пожал мою руку.
«Да, и вам того же. Спасибо за участие, вы были ко мне очень добры».
Иранский охранник сперва посмотрел на мои сандалии, но потом быстро отдал честь, поскольку я выходил из полицейской машины. Я высоко поднял свой паспорт, и он крикнул, чтобы меня пропустили. Люди расступились, даже не выражая никакого недовольства, просто так; их поведение свидетельствовало о глубочайшей апатии, плечи были опущены, они знали, что их все равно не пропустят, никогда, – и тем не менее продолжали терпеливо ждать. Полицейская машина развернулась и уехала.
Солдат с белой повязкой на плече сказал несколько слов в переговорное устройство, стальная дверь с жужжанием отворилась, и я ступил во двор. Там росла яблоня, прямо посреди гравия. Все звуки городской жизни разом исчезли. Я подошел к парадному, немецкий солдат улыбнулся мне, полистал мой паспорт, и вот я уже внутри.
Я шел по коридору, мимо разных дверей, по полу, покрытому светло-серым линолеумом. Слева от каждой двери была прикреплена специальная пластиковая рамка, куда вставлялась карточка с именем чиновника, сидевшего в данном кабинете. Ниже помещалась табличка с указанием его должности.
В одном из таких кабинетов немецкого посольства вице-консул заглянул мне в глаза, задержав свой взгляд на пару секунд дольше, чем было необходимо. Я запомнил кольцо с печатью на его мизинце и то, что он курил, когда кончиками пальцев клал мой паспорт поверх раскрытого паспорта Кристофера.
На стене слева от него висел плакат под стеклом, изображавший вид Рейна летом; там можно было увидеть корабли: длинную и широкую темную баржу, возможно для перевозки всякого мусора, и рядом с ней другое судно, белое, – выкрашенный белой краской паром или прогулочный пароход. Они проплывали мимо скал Лорелеи. Над ними – надпись, выполненная белыми буквами, красивым шрифтом: Germany.[27] Рядом с этим плакатом красовалась чуть меньшая по размеру фотография в рамке: портрет федерального президента Вальтера Шееля.
«Покойный был вашим… спутником жизни?» – спросил вице-консул. Ему пришлось приложить некоторое усилие, чтобы выговорить это словосочетание.
«Нет. Мы были просто друзьями».
«А с какой целью вы приехали сюда, в Иран?»
Вице-консул зажег себе новую сигарету. У него было худое лицо и усталые, почти сонные глаза. Казалось, разговор вовсе его не интересовал, но у меня возникло впечатление, что он специально создает такой имидж.
«И почему именно теперь?» – спросил он.
«Как туристы. Это указано в наших визах. Было указано в наших визах».
«Вы добирались через Турцию, по железной дороге?»
«Да, конечно. Почему вы спрашиваете? Вы ведь видите это по моему паспорту».
«Хм. В последнее время мы видим в Иране мало туристов».
«Хотите начать все с начала?»
«А что, кто-то еще сомневался в ваших словах?»
«До вас – местная полиция; они требовали, чтобы я подписал какие-то бумаги. И говорили, что мы с Кристофером работаем на американскую разведку».
«Надеюсь, вы не стали ничего подписывать?»
«К сожалению, пришлось. Это было очень глупо с моей стороны? Прочесть документы я не мог».
«О да. Вы накликали на себя неприятности, – быстро сказал вице-консул и уставился на свой ноготь. – Ну хорошо, а что в действительности привело вас в Иран? Со мной вы можете быть откровенны».
«Кристофер очень интересовался архитектурой мамлюков. Барочность… э… сафавидской архитектуры он считал непосредственной реакцией на рационализм мамлюков. Он собирался написать об этом книгу. Поэтому мы и ехали через Турцию. Он говорил, что хочет проследить архитектурные влияния».
«И вы его сопровождали?»
«Да».
Я посмотрел в окно. Наш разговор почему-то никак не мог сдвинуться с мертвой точки. Сквозь прутья решетки я видел залитый лучами зимнего солнца бульвар и мужчину в гавайской рубашке, который только что вылез из американского автомобиля и теперь яростно жестикулировал, с покрасневшим от натуги лицом. Военный полицейский в белых перчатках, вооруженный автоматом, махнул рукой, чтобы американец вернулся в кабину и ехал дальше.
«Послушайте, в ближайшие дни здесь будет очень несладко. Никто толком не знает, что может произойти. Шах и его семья скорее всего уже покинули страну, и мы с минуты на минуту ждем…»
«Чего вы ждете?»
«Ждем… полной катастрофы, государственного переворота, исламской революции, возможно, прихода к власти коммунистов – называйте это как хотите».
«Н-даа…»
«Все будет очень скверно. Демократический порядок лопнул. Еще одна ночь, и партнеры по переговорам попадут за решетку. Чем, собственно, оправдывается наше существование? Думаете, это легко? Ах, для чего я рассказываю вам все это…»
«Не знаю».
«Мой отец во время Второй мировой войны, в Белграде, расстрелял четырех евреев. Он расстреливал евреев, слышите? Мне стыдно, я стыжусь за каждый день, прожитый мною на земле. Вас это не удивляет? Вас не удивляет Германия? Или тот факт, что человек, родившийся в подобной семье, смеет сидеть здесь, под взглядом вот этого?»
Он мотнул головой, показав на фото Вальтера Шееля, висевшее на стене. Я откинулся на спинку стула и выпустил из легких воздух. Вице-консул встал, подошел к окну, одной рукой пошире раздвинул шторы, посмотрел на улицу и потом вернулся на свое место. Я попытался сконцентрироваться на стоявшем в углу фикусе.
«Кто будет заниматься транспортировкой тела?»
«Определенно не я».
«Значит, родственники?»
«Может быть. Я, с вашего разрешения, хотел бы сейчас уйти».
«Не буду вам в этом препятствовать. Однако позвольте задать вам еще один вопрос».
«Да?»
«Вы верите в зло?»
«Нет».
«Откуда приходит зло?»
«Я не знаю».
«Оно всегда было здесь? Всегда было в нас?»
«Нет».
«Мы исправимся», – сказал он.
«Да».
«Мы исправим себя».
Он подвинул ко мне через письменный стол листок бумаги. Вверху на листке был изображен западногерманский гербовый орел. Вице-консул отвинтил колпачок своей авторучки, надел его сзади, удлинив корпус, и протянул ручку мне. Я взял ее и поставил на листке свою подпись, в том месте, где он мне показал.
«Уезжайте из Ирана. Советую вам сделать это еще сегодня, и как можно скорее».
Семь
Я проспал почти весь день. И проснулся уже ближе к вечеру. Во все время моего долгого пробуждения у меня было такое чувство, будто я нахожусь в «нигде»: звуки, доносившиеся с улицы, казались такими же привычными, как шумы детства, но не напоминали о нем; постепенно переходя к бодрствованию, я слышал разные звуки – гудки автомобилей, детские крики, щебетание птиц… Пока я просыпался, я был одновременно повсюду.
Когда все закончилось, я встал перед зеркалом в гостиничной ванной комнате и открыл кран с горячей водой, позволив воде течь так долго, пока всю ванную не заволокло паром. Потом намылил свое лицо, пальцем очистил маленький круг на запотевшей поверхности зеркала, достал китайское бритвенное лезвие из кожаного несессера Кристофера и медленными, но уверенными движениями сбрил свои усы.
Кожа между носом и верхней губой была совершенно белой и по-детски гладкой. Я почувствовал себя голым, но, в общем, это смотрелось не так уж плохо. В сущности, подумал я, глядя на свое отражение в зеркале, бритье сильно меня омолодило, мое лицо – так мне казалось – внезапно приобрело какой-то налет совершенной вневременности и возрастной неопределенности, некий отпечаток отрешенности от времени. Оно выглядело почти по-настоящему хорошо, ново, подумал я.
Я сел на кровать, сбросил свои кожаные сандалии и завернул их в пластиковый пакет, который перевязал веревкой; потом надел Кристоферовы светло-коричневые полуботинки от Берлути. Остальные вещи Кристофера я убрал в чемодан, сверху положил пакет с моими сандалиями, спустился вниз и попросил служащего бюро регистрации отправить чемодан на такси в немецкое посольство, на имя вице-консула; затем я вышел на улицу.
Я, как говорится, поплыл по течению, то есть отдался на волю увлекавшего меня людского потока, и повсюду видел счастливые, возбужденные лица; брошенные машины стояли прямо поперек улицы, человеческие массы заполняли аллеи; мне попадались дети с игрушечными винтовками из раскрашенного дерева, с гранатами из папье-маше за поясом; зеленые воздушные шары взмывали в затянутое облаками зимнее небо; телевизор, выброшенный откуда-то сверху, из высотного дома, разлетелся вдребезги, ударившись об асфальт.
