Джойс Кэри - Из первых рук
Голова наклонена влево... Контур щеки на фоне волос. Губы вытянуты. Глаза опущены. Глядит на свою грудь. Серьезная мина. Богослужение.
А все же она была женщина высшей пробы. Совершенно сводила меня с ума. Сущая пожирательница мужчин. Коукер подтолкнула меня локтем, точно копытом лягнула, и дверь открылась. На пороге стояла толстая старая поденщица с седыми волосами и красным лицом; от нее несло пивом и мыльной пеной.
— Батюшки! — сказала она. — Галли!
— Нет, — сказал я, — я мистер Глостер-Фостер{8}.
— Вот молодец, что зашел, — сказала она.
Она не улыбалась. Вид у нее был растерянный; типичная старая поденщица, когда что-нибудь выбьет ее из колеи.
— Вам не попадался на улице мальчонка в голубых чулках? Белобрысенький такой и громко кашляет?
— Нет, — сказал я. — Ну, как поживаешь, Сара? — Со второго взгляда я ее сразу признал. Все та же осанка и тот же голос.
— Простите, миссис Манди, — сказала Коукер. — Вы получили мое письмо? Я мисс Коукер.
— Да, мисс Коукер, конечно. Я собиралась вам ответить, но очень уж была занята.
Тон герцогини, сама любезность; вам бы и в голову не пришло, что они с Коукер — враги.
— Простите, я на минутку. — Она протиснулась в дверь и пошла вперевалку по улице, крича:
— Дикки, Дикки!
— Мы эти штучки знаем, — сказала Коукер, — с нами они не пройдут, мэм! Мы пришли сюда, и мы не уйдем. — И она толкнула меня через порог в гостиную. Глубокие кресла. Куча безделушек. Сувениры из Брайтона и Блэкпула. Вся Сара тут. Как на ладони. Фотографии мистера Манди в высоких воротничках. Фотография Сары в подвенечном платье. В серебряной рамке, которую она как-то подарила мне на рождение для моей любимой фотографии, где она снята в корсаже со шнуровкой. Булочка, выпирающая из кулька. Рубенсовская Венера в упаковке. Саре нельзя было носить узкие платья. Приходилось обвешивать ее воланами.
Она вернулась, тяжело дыша.
— Стыд и срам, даже в дом вас не пригласила! Я так тревожусь за своего мальчика. За мальчика мужа, вернее сказать. Садитесь, пожалуйста.
— Мы пришли по делу, — сказала Коукер, стоя прямо, как почтовый ящик. — Как я вам уже писала, мистер Джимсон возбуждает дело против мистера Хиксона, чтобы вернуть по суду принадлежащие ему девятнадцать картин и более пятисот рисунков. Насколько нам известно, вы передали всю эту движимость мистеру Хиксону за денежное возмещение, на которое вы не имели никаких прав.
— Совершенно верно, — сказала Сара. — Может быть, вы присядете, пока я поставлю чайник? — И она снова исчезла.
Я сел, но Коукер бросила на меня грозный взгляд и сказала:
— Не садитесь, мистер Джимсон, она только этого и добивается. Если вы сядете у нее в доме, это обернется против вас на суде.
— Брось, — сказал я. — Ты не знаешь Сары. Станет она на мелочи размениваться. Какая ей в том корысть? Она и без того своего добьется.
Сара вошла в комнату, пыхтя как паровоз, и сказала:
— Ах, Боже мой, у меня после гриппа такая одышка! Простите, что я бросила вас, мисс Коукер. Теперь чайник уже на огне. Вы ведь выпьете чашечку? Да, я давным-давно собиралась вам написать, но дети задевали куда-то мою ручку. Сами знаете, что такое дети.
— Мы пришли относительно картин, миссис Манди, которые вы продали мистеру Хиксону, не имея на то никакого права.
— Совершенно верно, мисс Коукер.
— Я не считаю, что это верно. Я считаю, что это грабеж.
— Совершенно верно. Садитесь, пожалуйста, мисс Коукер. Ах, Галли, я так рада тебя видеть! Конечно, мистер Хиксон сказал, что картины еще не кончены, и мы кругом задолжали, а мистер Джимсон уехал, и я не знала, скоро ли он вернется, а мистер Хиксон сказал, что заплатит все наши долги и даст мне немного наличными, чтобы я могла продержаться, а картины все равно валялись где попало; у меня просто голова кругом пошла, и я не знала, как ему отказать.
— И к тому же думала, что мои картины и гроша ломаного не стоят.
— Ах нет, Галли. Я всегда считала, что ты чудесный художник.
— Брось, Сэл. Старая песня. Мы оба ковыляем к могиле.
И тут, точь-в-точь как в прежние времена, мне захотелось ее стукнуть. Вышибить из нее притворство. Не сильно. Она ведь мне больше не жена. Просто стукнуть разок, платонически.
Видно, это отразилось у меня на лице, потому что старая плутовка склонила вдруг толстую шею набок и проговорила:
— Да, обо мне это точно можно сказать, Галли. Но ты ни чуточки не постарел. Как жаль, что муж сегодня дежурит. Он был бы рад тебя повидать.
— Мы приехали в среду именно потому, что мистер Робинз в этот день дежурит. Я решила, что вы предпочтете повидаться со старым другом, когда мистера Робинза нет дома, — сказала Коукер.
Уж эти мне женщины! В одной фразе выложила Саре, что муж ей вовсе не муж и что она совсем не хочет, чтобы он встретился с тем, кто много чего о ней знает. Но Сара и ухом не повела. Она давно к этому привыкла. Куда там до нее герцогиням; она была сама естественность, если хотела.
— Совершенно верно, — сказала Сара. — Его никогда нет дома во вторник вечером и в среду утром. Стыд и срам, да и только. — И она продолжала поглядывать на меня одним глазом, словно спрашивала: «Сильно ты изменился?» Взгляд старухи. Странно. Я не ожидал, что Сара так постарела.
— А как ты, Галли? Как Томми? — Она говорила о моем сыне Томасе Уильяме.
— Томми — человек образованный, джентльмен, уехал в Китай служить в банке и знать меня больше не хочет.
— Стыд и срам, да и только, — сказала Сара, выглядывая из окна и прислушиваясь, не раздастся ли кашель Дикки. — Этого я от него не ожидала.
— Ну еще бы, будто не ты сама подбила его на это. И молодец, — сказал я. — Держу пари, он пишет тебе каждый месяц.
— А как Лиз и твои малютки? — сказала Сара, имея в виду мою последнюю жену и двоих младших детей.
— Ушла, — сказал я. — Вернулась к мамочке. Когда меня упрятали за решетку.
— И когда он порастряс все ее денежки, — сказала Коукер, — и ей нечего стало есть.
— Не может быть, — сказала Сара. — Ты так ее любил.
— Ты ведь сама не веришь ни одному своему слову, Сэл, — сказал я.
— Совсем как в старые времена, — сказала Сара, глядя на меня во все глаза, и впервые улыбнулась. — А ты прекрасно выглядишь, — имея в виду, что я выгляжу старой развалиной и ей меня жаль и хочется подбодрить.
— Ты тоже, Сэл. Тебе и тридцати пяти не дашь.
— Ну да, — сказала Сара. — Господи Боже мой, — и так тяжело вздохнула, что у нее запрыгали щеки, и подбородок, и шея, и грудь. — Спасибо на добром слове. Да я-то знаю, Галли, я становлюсь старухой. Что ж, другого и ждать нечего. — И вид у нее был такой удрученный, я думал, она вот-вот слезу пустит. — Да, — сказала она, — как подумаешь, жизнь — печальная штука. — И тут она вдруг подбоченилась, откинула голову и выпрямила спину. Как я знал эту спину! Я снова ее увидел. Большие упругие мышцы, играющие под кожей; крылья лопаток и ямочки, как маленькие водовороты, на позвонках; гибкая талия и массивные бедра. Сара улыбнулась мне. — Ах, ничего нет лучше молодости, — сказала она. — Да что толку говорить об этом тем, кто сам не знает. — Сказала таким тоном и с таким видом, будто сбросила с плеч лет тридцать. Я прямо обомлел. Словно вдруг под этой старой оболочкой воскресла женщина, которую я знал когда-то, — сливки, золото и розы. Но тут, прежде чем я раскрыл рот, она сказала: — Чайник кипит. Ты сиди, я сама, — и, тяжело поднявшись со стула, пошла вперевалку к двери, шаркая ногами; морщинистая рука на ягодицах, ладонью наружу. Старая кочерыжка. Я так и остался сидеть с разинутым ртом.
— Ну что, старый дурень, — сказала Коукер, — спасовали перед ней? Хорошо она вас водит за нос.
— Только не меня, — сказал я. — Я ее уловки знаю. Но, по Правде сказать, я видел Сару в ванной со щеткой в руках. Видел, как, наклонившись вперед, она вытирает ноги; передо мной только спина и руки, волосы свесились до колен, и вдоль позвоночника голубые отсветы — отражение неба. Славно я тогда поработал кистью.
И еще было кое-что в этом старом удаве, о чем я успел позабыть. Пока она не перешла в наступление и не бросила мне свою прежнюю улыбку. Она сама. Сара. Женщина. Единственная в своем роде. Настоящий брандер. Да, этого у старой посудины не отнимешь. До сих пор. Искра в золе.
— Хотите снова в грязь — ваше дело, — сказала Коукер. — Лезьте и барахтайтесь в ней. Мне что? Лишь бы она подписала, что украла картины. И подпишет как миленькая, — пусть я просижу здесь до вечера, и хозяину придется своими руками открывать бар, и он выгонит меня за это на улицу.
— Не волнуйся, — сказал я. — Сара нам палки в колеса вставлять не станет. У нее другая тактика:
Сара, тяжело дыша, вошла в комнату; она несла чай и пирог, от которого был отрезан порядочный ломоть.
— Вы уж меня извините, мисс Коукер, — сказала она. — Пирог-то у меня начатый. Вот вчера или третьего дня я бы угостила вас как положено. Но сегодня, как на грех, Дикки очень уж захотелось пирожка, а он так кашляет, бедный ягненочек! Тут вы и пришли. Так оно всегда бывает, не правда ли? Словно Господь только и ждет, чтобы застать тебя врасплох, если ты хочешь, чтобы все у тебя было как у людей. Вы, конечно, сами это заметили, мисс Коукер.
