Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед
— Ты с ума сошла, — сказала она, пристально глядя в раковину с посудой.
Элси рассмеялась и подняла бокал против лампы, разглядывая его из-под полуопущенных век.
— Уж поверь. Я знаю, о чем говорю.
— Как его звали?
Элси порылась в памяти в поиске подходящего имени.
— Эйб, — сказала она наконец.
Эйб? Откуда? Единственный Эйб, которого она знала, был морщинистый шотландец, несколько лет назад оказавшийся с ней вместе на борту. С тех пор она не подумала о нем ни разу. Не имела к тому оснований. У них не было практически ничего общего, и он вряд ли являл собой достойный объект эротических фантазий. Но Инес повелась. Она всегда велась, когда Элси ее искушала.
— Где это ты его нашла?
— В Новом Орлеане.
— В южных штатах? А вы хоть вместе-то могли показаться, на Юге?
Элси улыбнулась и убрала в шкафчик последний бокал, потом принялась складывать полотенце. У Инес, разумеется, были отдельные полотенца для стекла и остальной посуды. Плюс еще одно, которое лежало, жестко накрахмаленное и наглаженное, на обеденном столе в ожидании вилок, ложек и ножей. Ясно. Маленькая фрёкен Благоразумие выросла в большую фру Хозяйственность.
— А мы нигде и не показывались, — сказала она и потянулась за другим полотенцем — для прочей посуды. — Мы же были с ним вместе на одном судне.
— Ты с ума сошла, — повторила Инес.
~~~
С детства Элси и Инес закутывались в фантазии друг друга, заворачивались в них и туда врастали, так что, возвращаясь мыслями в детство, они вспоминали именно фантазии. Фантазии и свет. Казалось, словно все детство они провели, зарывшись под свои одеяла в комнате с коричневыми обоями, называвшейся детской, словно они годами лежали под красными ватными одеялами с белыми пододеяльниками, заключенные в мутно-желтый свет тяжелой латунной лампы с пергаментным абажуром, которая стояла на письменном столе между двумя кроватями. Мира не существовало, они не слышали ни трамваев, скрежещущих по рельсам снаружи, ни шепота радио в гостиной, ни бормотания матери, ни кашля отца.
— А давай, как будто у нас у каждой есть собственная птица, — сказала Элси. — И мы как будто полетели на них…
— Чур только не гуси, — сказала Инес. — Лебеди. У каждой как будто свой лебедь.
— И мы полетели высоко-высоко…
— Через огромный лес, совершенно черный лес…
— Хотя на земле лежал белый снег.
— И горы вдали. Черные горы с белыми вершинами.
— А на вершине самой высокой горы как будто стоит замок. Хрустальный.
Потом они лежали молча, Инес на спине, а Элси на животе, и смотрели, как лебеди кружат над замком. Там внутри виднелись какие-то смутные фигуры. Сквозь толстый хрусталь не разглядеть ни как они выглядят, ни чем занимаются, но по ссутуленным спинам и медленным движениям можно было понять, что они грустят.
— Королева плачет, — сказала Инес. — Но не хочет, чтобы кто-нибудь это увидел.
— Но король не плачет, — подхватила Элси.
— Он надеется.
— Да. Гадалка сказала ему, что надежда есть.
— Если кто-нибудь отведет его к роднику в лесу, то он выздоровеет…
— Но он не знает, где этот родник.
— И из замка невозможно выйти, если ты не умеешь летать.
— И король считает, что никто на свете не может ему помочь. И тут появляемся мы.
Они усадили короля на одного лебедя, а сами уселись вдвоем на другого, велели королю держаться покрепче, а потом приказали своим птицам взлететь. А через несколько минут — когда король уже выпил глоток воды из волшебного родника и тут же выздоровел — они позволили птицам взмыть еще выше. Они двигались сквозь облака, похожие по вкусу на сахарную вату, дергали за хвост комету, едва не задевая звезды, прежде чем повелели лебедям возвращаться назад в замок, где их ждала королева. Как же она обрадовалась, что Элси и Инес вылечили короля! И так она радовалась каждый вечер.
Когда в следующий миг Лидия прокралась в комнату, чтобы выключить лампу, Инес и Элси лежали с закрытыми глазами. Они никогда не говорили о том, что думают, когда наступает темнота, но иногда позволяли друг дружке догадываться.
— Почему Бог такой глупый? — всхлипывала Инес в тот день, когда упала и больно ударилась.
Элси ответила не сразу, сперва огляделась, удостоверилась, что никто не слышал то, что сказала сестра.
— Я сама хотела бы это знать, — сказала она, помогая Инес счистить мелкие камешки со ссадины. — Честно.
Большего сказать было нельзя.
Конечно, они помнили и другое — то, что называлось действительностью, хотя и не так отчетливо. Мир вокруг них был не вполне осязаем, пока они не пошли в школу. А до этого они жили, обратясь друг к другу, играли в одни и те же игры, слушали одни и те же сказки, думали одни и те же мысли.
Они редко встречались с другими детьми, а когда такое изредка случалось, Инес и Элси терялись. Другие дети были странные. Они не умели играть, играть по-настоящему, то есть — как Элси и Инес. А хуже всего были мальчишки, особенно один, по имени Готфрид. Мама привела его, высморкала и пригладила мокрой щеткой волосы, но не успела она скрыться в библиотеке, чтобы выпить чаю с Лидией, как он опять разлохматился и рассопливился. Играть в его понимании было носиться по детской, опрокидывая все на своем пути. Сестры забрались с ногами на кровать Элси, откуда неодобрительно наблюдали за ним. С чего он вдруг решил, что это так весело — тыкать пальцем во все книги со сказками и пихать их в самую глубь шкафа? Или выкинуть на пол палочки для «микадо», если ты в него играть не собираешься? Или зачем, кряхтя и пыхтя, забираться на письменный стол, чтобы тут же спрыгнуть оттуда на пол? Можно ведь стукнуться, уж это даже Готфрид мог бы понять. Но видимо, так и не понял, потому что сидит теперь на полу и шмыгает носом, а сопля свесилась из носа до самой губы. Он просто дурак. Невозможный дурак. Обе решили не обращать на него внимания.
— Может, сыграем в савойанг? — спросила Элси у Инес.
Инес хлопнула глазами, она никогда раньше не слышала этого слова, но сразу сообразила.
— Давай, — ответила она. — Сегодня же четверг, значит, будем играть в савойанг.
Готфрид замер, где стоял — у кукольного домика, целиком поглощенный тем, что поднимал и опускал черную крышку унитазика. Домик был, естественно, самый современный, Эрнст сам его смастерил, когда в последний раз был в санатории. И даже провел туда электричество, но лампочку разрешил зажигать только по воскресеньям. Иначе батарейка слишком быстро сядет.
— Чего? — спросил Готфрид.
Инес обняла руками куклу и прижала к животу, Элси поправила заколку.
— Что за саво… — спросил Готфрид. — Ну, что вы сказали.
Инес глянула на Элси:
— Он не знает, что такое савойанг.
Элси подняла брови:
— Конечно не знает. Ведь это секретик.
— А особенно от мальчишек.
— Да, потому что мальчишки не понимают…
Готфрид наконец отпустил унитаз.
— Ой, смотри, — сказала Инес. — Он поставил толчок в гостиной.
— Может, это у них дома толчок стоит в гостиной…
Инес засмеялась:
— А плита в уборной!
— Что, правда? У вас толчок в гостиной, а плита в уборной?
Готфрид шмыгнул носом:
— Неправда. Но что такое саво… Что вы сказали.
— Секрет.
— Мы же сказали.
— Который мальчишкам знать нельзя.
— Особенно таким, у которых толчок стоит в гостиной…
Готфрид сперва глядел на них, разглядывая одинаковых сестер Хальгрен, сидящих на кровати прислонившись друг к другу белокурыми головами, — у Инес заколка справа, у Элси слева, — одетых в совершенно одинаковые белые блузки с круглым воротничком и мягкие мятые синие юбки. Потом поколебался, сравнивая свою силу с их и оценивая собственные шансы, когда вдруг Элси и Инес одновременно улыбнулись ему двумя зияюще-черными и довольно вредными улыбками. Молочные зубы выпали у обеих, естественно, одновременно. Готфрид сдался.
— Мама! — заревел он. — Мама!
И появилась мама, и стояла в дверях детской, улыбаясь своей робкой улыбкой. Из-за ее спины выглядывала расстроенная Лидия.
— Ну Готфрид! Что такое, Готфрид?
Готфрид лежал на полу и сучил ногами, еще сопливее, чем был.
— Они дуры! У них свои секретики!
Мама поставила его на ноги и, точно фокусник, выхватила платок из кармана платья.
— Еще бы у них не было секретов, — сказала она, вытирая ему нос. — Они же близнецы.
И в самом деле. Инес и Элси были близнецами, к тому же однояйцевыми близнецами, и этим объяснялось почти все. Посторонним соединяющая их связь казалась такой же загадочной, как их отъединенность от всех остальных. Все знали двойняшек Хальгрен, но никто не знал, кто из них Элси, и никто не узнавал Инес. Они почти всегда были вместе, а если пару раз разлучались и каждая вдруг оказывалась одна, то ощущала пустоту и одиночество. Улыбки взрослых гасли, взгляды равнодушно скользили мимо. Словно только то, что они двойняшки, укореняло их в мире и подтверждало факт их существования. Когда Лидия повела их в театр на рождественский спектакль, спустя всего несколько дней после того, как им исполнилось семь, то шорох пронесся по толпе других матерей, едва Инес и Элси сняли пальто и стали видны их платьица из голубой тафты — Ой! Какие прелестные девочки! — и девочки тут же схватились за руки, словно решив сделать образ еще более совершенным. А во время школьной переклички фрёкен Бергстрём улыбнулась им особенно тепло и тут же запомнила их имена, притом что в ее устах они звучали как одно — Инесиэлси! Заходите! Это не говоря уже о Фритцсоне из фруктовой лавки, который чуть не каждый полдень выглядывал оттуда и протирал глаза, когда они шли мимо из школы домой. — Ой! У меня, кажется, в глазах двоится! — и приглашал их внутрь, выбрать себе яблочко. Выбранное он клал на белый мрамор прилавка и резал пополам острым ножом и улыбался в ответ на их «спасибо» и глубокие приседания, снимая очки и протирая их фартуком. Не за что! Ему одно удовольствие. Маленькие девочки одним своим появлением вносят радость в такие вот унылые деньки, а если девочек целых двое, так, стало быть, и радости тоже!
