Джулиан Барнс - Дикобраз
– СПАСИБО ЗА ПУЛИ!
– СПАСИБО ЗА ПЫТКИ!
– СПАСИБО ЗА ПУЛИ!
– СПАСИБО ЗА ПЫТКИ!
Было замечено, что «зеленые» и оппозиция не присоединяются к этим крикам; они, казалось, выжидали, когда студенты вновь начнут благодарить за дефицит и высокие цены, чтобы тут уж снова оказаться вместе с ними. Телевизионщики уже работали вовсю.
Из боковой двери комитета выскочил человек в кожаном пальто, назвал какую-то фамилию и чин и передал Ганину приказ партийного секретаря: стрелять поверх голов демонстрантов, а если они не разбегутся, стрелять по ногам. Выполнив поручение, он стремительно исчез, но его появление не осталось незамеченным.
– ПРОСИМ ЗАПИСАТЬ НАС В СЕКСОТЫ! – завопили студенты, и дальше: – СПАСИБО ЗА ПУЛИ! ПРОСИМ ЗАПИСАТЬ НАС В СЕКСОТЫ!
Ганин выдвинул своих людей метров на двадцать вперед, и студенты пошли к ним навстречу. Ганин старался, чтобы его голос звучал уверенно, когда он отдавал приказ целиться поверх голов, но его тревожили три вещи. Первое – высокие полномочия того, чье распоряжение ему передали. Второе – страх, что какой-нибудь кретин в шеренге сдуру пальнет ниже. И третье – у каждого милиционера была только одна обойма. «СПАСИБО ЗА ДЕФИЦИТ ПРОДУКТОВ» могла прокричать и армия.
Повернувшись к своей команде, Ганин предостерегающе поднял руку и направился к Отряду Девинского. От шеренги студентов тут же отделился молодой человек в двух пионерских беретах, по одному на каждом ухе. Шведскому телевидению предоставился случай снять эту историческую встречу – бородатого студента в двух алых наушниках и толстого розовощекого офицера, выпускавшего клубы пара в морозный воздух. Человек с камерой отважно шагнул поближе, а звукооператор вспомнил вдруг о своей семье, оставшейся в далеком Карлстаде. Эта заминка оказалась для молодого лейтенанта счастливой. Будь последующий диалог записан на пленку, звезда его карьеры не взошла бы так стремительно.
– Ну что, товарищ офицер, вы собираетесь всех нас перебить?
– Уходите. Разойдитесь по домам, и мы стрелять не будем.
– Но нам здесь нравится. У нас сегодня нет занятий. Мы были рады обменяться мнением с товарищем Крумовым. Не могли бы вы узнать у офицера госбезопасности, почему его глубокоуважаемый шеф прервал нашу продуктивную дискуссию?
Ганин сделал усилие, чтобы не улыбнуться.
– Я приказываю вам разойтись.
Но студент вместо того, чтобы подчиниться приказу, шагнул еще ближе и тронул лейтенанта за руку.
– Ну так как, товарищ офицер, сколько наших вам приказано убить? Двадцать? Тридцать? Или всех?
– Если честно, – ответил Ганин, – это невозможно. У нас не хватит патронов. Дефицит.
Студент рассмеялся и неожиданно расцеловал Ганина в обе щеки. Розовощекий лейтенант тоже рассмеялся, камера поймала его лицо крупным планом.
– Понимаешь, – сказал он шепотом, – я уверен, мы что-нибудь сможем придумать.
– Конечно сможем, товарищ офицер.
Студент повернулся к своим коллегам и гаркнул:
– БОЛЬШЕ ПАТРОНОВ ДЛЯ НАШИХ СОЛДАТ!
Отряд Девинского двинулся вперед, красные шапочки затрепетали по ветру, и под крики «БОЛЬШЕ ПАТРОНОВ ДЛЯ НАШИХ СОЛДАТ» и «ДОЛОЙ ДЕФИЦИТ» Ганин смущенно махнул рукой своим людям, приказывая опустить винтовки. Они подчинились с явной тревогой и не проявили большого восторга, когда каждый студент, выбрав себе одного из милиционеров, заключил его в объятия. Но картинка получилась драматичной, а отсутствие звука позволило зрителям вообразить, что были произнесены слова куда более высокие, чем на самом деле. С этой минуты Ганин из нерешительного, чтобы не сказать трусоватого, офицерика превратился в символ благородства, в убедительное доказательство могущества переговоров, компромисса и необходимости третьего пути; в этом кратком и беззвучном обмене облачками пара на булыжной мостовой перед сугробом грязного снега узрели знак, что если армию поставят перед выбором: партия или народ, – она окажется на стороне народа.
После этого карьера Ганина пошла вверх столь стремительно, что его жена Нина едва успевала приметать новые нашивки к его форме, как они уже устаревали. Она обрадовалась, когда он сменил форму на штатскую одежду, но радость оказалась преждевременной: Георгию пришлось теперь бывать на различных приемах и часто менять костюмы. Вот и сейчас он стоял в кабинете Солинского – большой правительственный чин, тучный, красный от подъема по ступенькам, пуговицы на жилете вот-вот отлетят, хотя Нина пришила их двойной ниткой. Неловким жестом Ганин протянул Генеральному прокурору картонную папку.
– Что это такое? – спросил Солинский. – Расскажите.
– Товарищ прокурор…
– Господин прокурор. Так-то, господин генерал-лейтенант, – улыбнулся Солинский.
– Господин прокурор, прошу прощенья. Мы в Народных силах безопасности всячески поддерживаем вас и вашу деятельность и уверены, что ваши усилия будут по справедливости высоко оценены.
Солинский снова улыбнулся. Не скоро еще отомрет этот дремучий язык!
– Так что же в папке?
– Мы выражаем твердую уверенность, что подсудимый будет признан виновным по всем пунктам обвинения…
– Да-да…
– …и приговор этот окажется чрезвычайно полезным для сил безопасности в их перестройке.
– Ну, это уж зависит от суда.
– И от характера доказательств.
– Генерал…
– Так точно, господин Генеральный прокурор. Это предварительный отчет по делу Анны Петкановой. Основная часть досье, к сожалению, уничтожена.
– Удивляться нечему.
– Так точно. Но хотя главное было уничтожено, довольно многое удалось спасти. Хотя доступ к материалу и расшифровка его были нелегким делом.
– ?..
– Да. Как вы убедитесь, это предварительные свидетельства об участии Отдела внутренней безопасности в деле Анны Петкановой.
Сообщение не очень заинтересовало Солинского. «Под каждым забором – дохлая свинья», – пробормотал он. В самом деле, если покопаться, мало что в общественной жизни страны за последние пятьдесят лет обходилось без участия Отдела внутренней безопасности.
– Так точно. – Ганин все стоял с протянутой папкой. – Вы желаете, чтобы мы продолжали вас информировать?
– Если… – Солинский почти машинально взял папку. – Если вы считаете целесообразным.
М-да… Как легко он скатился к этим старым формулировкам. А с чего бы это у него вырвалось «Под каждым забором – дохлая свинья»? Совсем не его стиль. Скорее похоже на обвиняемого по Уголовному делу № 1. Может быть, он от него заразился? Надо бы ему поупражняться и научиться говорить «Да» и «Нет», «Все это чушь» и «Проваливай».
– Мы желаем вам успехов в дальнейшем расследовании, господин Генеральный прокурор.
– Да, благодарю вас.
Проваливай. Переодень солдата в штатское – и он тут же станет в два раза болтливей.
– Благодарю.
Проваливай.
Вера шла по площади Святого Василия-мученика. Площадь эта за сорок лет побывала и Сталинградской, и площадью Брежнева, и даже, в попытке решить все проблемы разом, площадью Героев Социализма. Затем вот уже несколько месяцев площадь остается безымянной. Голые кряжистые металлические столбы, подобно облетевшим зимним каштанам, ждут весны. Деревья ждут, когда они вновь оденутся листвой, а столбы – когда на них расцветут таблички с названием площади. И в один прекрасный день город вновь обретет площадь Святого Василия-мученика.
Вера знала, что хороша. Она была довольна своим скуластым лицом, широко расставленными карими глазами, ей нравились ее ноги, и она знала, что яркие цвета, которые она носит, ей идут. Но проходя по площади Святого Василия – а она это делала ежедневно в десять утра, – она чувствовала, что каким-то таинственным образом превращается в старую каргу. И это длилось вот уже несколько месяцев. Из доброй сотни мужчин, постоянно толпившихся около западных ворот сквера, ни один не смотрел на нее! А если и случалось кому-то взглянуть, он тут же отводил глаза, не задерживаясь на ее стройных ногах, не улыбаясь вслед развевающемуся вокруг ее шеи шарфу.
До Перемен всякое сборище людей с числом участников более восьми требовало обязательной регистрации. А процедура регистрации могла быть очень строгой, вплоть до того, что люди в кожаных пальто записывали фамилии и адреса. С тех пор как начались Перемены, это зрелище – беспорядочный людской водоворот – стало делом обычным. Прохожие втягивались туда машинально, точно так же, как они присоединялись к очередям в смутной надежде на десяток яиц или полкило моркови. Но в этой толпе возле сквера было что-то странное: она состояла только из мужчин, в основном между восемнадцатью и тридцатью годами, то есть людей того возраста, которые всегда заглядывались на Веру. Эти же ее не замечали, пребывая в состоянии некоего упорядоченного возбуждения; что-то напоминающее пчелиный рой было в том, как их одного за другим втягивало от периферии группы к центру, а потом выбрасывало оттуда несколько минут спустя. Некоторые, очевидно получившие то, чего добивались, быстро уходили через западные ворота сквера, остальные продолжали бесцельно маяться, сновать туда-сюда.
