Алексей Козырев - Трансплантация (сборник)
— Прочти, милый, я и очки-то не помню, куда задевала.
— Хорошо, прочту. — Санитар извлекает из конверта сложенный пополам листок бумаги. — «Дорогая моя Катюша. Спасибо тебе за эти полсотни лет, прожитые вместе. Это были прекрасные годы. Я был счастлив. Но всё когда-нибудь да заканчивается. Береги себя. И помни, что тело моё умерло. А душа жива. Поверь мне, жива! И в ней только ты, мой самый любимый и мой единственный человечек. А теперь, Катюшенька, к делу. Я очень легко умирал, зная, что своей смертью спасаю обреченных людей. У меня крепкое сердце, здоровые почки, хорошо видящие глаза. Да мало ли чего у меня ещё нужного больным людям есть. Пусть всё забирают. Скажи это врачам. Только настоящим! Кто действительно занимается трансплантацией. Не нашему проходимцу Лисину. Ну а всё, что от меня ненужного останется, пусть сожгут. А пепел на газончике в больничном дворе раскидают. Может, хоть травка зелёная вырастет. И, дорогая моя Катюша, не убивайся. Моя душа с тобой. Твой Коля Гуреев».
— Мой Коля Гуреев! — шепчет старушка.
Санитар сочувственно вздыхает и передаёт конверт старушке.
— И вот подпись, видите? «Передать жене». И смотрите — последнее, что он успел на этом свете сделать, — зачеркнуть слово «жене» и написать «вдове». Сильный мужик. В одном только ошибся ваш Николай Гуреев. У него нет ни одного непораженного органа. Рак съел его целиком. Всего съел. Как говорится, без остатка.
— Дорогой мой Коленька. — Старушка нежно гладит волосы Гуреева. — Зато у тебя есть душа. Чистая, светлая, добрая. Никакая самая страшная болезнь ей не страшна. И душу свою ты завещал людям. И мне — твоей жене… вдове! Прощай, Коля.
Санитар увозит каталку с телом Гуреева. Старушка, крестясь и утирая слезы, провожает печальным взглядом мужа.
С громким неприятным скрипом открывается дверь операционной. Появляется еще одна каталка с покрытым простыней телом.
— Саша, сыночек мой! — Расталкивая опешивших санитаров, Нефедова бросается к каталке и, склонив голову, истошно целует простыню, прикрывающую тело сына.
Из операционной, снимая на ходу маску, выходит усталый хирург. Запачканный кровью халат, сверкающая белизной шапочка. К Кольцову подходит главврач. С профессионально напускным сочувствием окинув взглядом рыдающую над телом сына женщину, Лисин кивает головой в сторону операционной.
— Как пациент наш? В порядке?
— Пациент в порядке, — неожиданно улыбается Кольцов. Светло и по-доброму. — В полном порядке! Гарантирую!
Санитары пытаются оторвать женщину от каталки. Но это им никак не удается. Простыня чуть спадает с покойного, обнажая ноги… в разноцветных носках. Один носок красный, другой ядовито-зелёный.
— Кстати, сердце у Маракина, и вправду, великолепным оказалось. Сто лет простучит. Можете мне поверить! Прощайте! — Сергей Иванович Кольцов уходит, тихо прикрыв за собой дверь.
Очень тихо. Без скрипа. Без стука. И поэтому все слышат мальчишеский слабенький голос из операционной: «Мама!»
Вместо эпилогаИз местных телевизионных новостей: «…как стало известно информированным источникам, против мэра района Кручилина возбуждено уголовное дело. Ему инкриминируется причинение вреда здоровью при совершённом им ДТП и неоказание помощи пострадавшему. Кручилин снял свою кандидатуру на выборах в мэры. Таким образом, в избирательные бюллетени будет внесена только одна кандидатура — представителя „Единой России“ Сергея Ниловича Барасова. Напоминаем, что выборы состоятся уже в это воскресенье. Все участки будут открыты с восьми часов утра до двадцати часов вечера. Призываем всех жителей района выполнить свой гражданский долг. До встречи на избирательных участках».
Чижик-пыжик
К алкоголю Денис был равнодушен, но поддержать хорошую, добрую компанию никогда не отказывался. Он полагал, так у них издавна в роду было принято. Отец Дениса и, насколько он помнил, дед, хотя и очень любили принимать гостей и устраивать званые вечеринки по любому подходящему поводу, на которых не пропускали ни одного тоста, тем не менее, никогда не теряли контроля над собой, становились весёлыми, остроумными и улыбчивыми, но пьяными не были никогда. — Если человек не пьёт, значит, он не доверяет самому себе, — любил повторять дед, разливая уважаемую им «Столичную» по рюмкам. — Водочка льётся — человек смеётся! — добавлял он обычно уже менее философское и очень заразительно смеялся. Лишь один раз Денис видел их по-настоящему пьяными, пьяными до полусмерти, лежащими в тёмных костюмах с тёмными галстуками на диване, а рядом на столике в траурной рамке стояла фотокарточка мамы Дениса. Отец потом долго не мог себе простить, что оставил сына одного в эти тяжёлые минуты, и после похорон мамы ровно год не пил вообще, даже пиво.
Денис же поклялся себе не напиваться ещё в первом классе, когда во время зимних каникул отец впервые взял его с собой в командировку в Москву.
Ехали «Красной стрелой» в шикарном двухместном купе, и, хотя было поздно и есть не хотелось вовсе, отец, дабы окончательно поразить сына, повёл Дениса ужинать в вагон-ресторан. Усевшись за столик, отец сразу уткнулся своими толстенными очками в меню (у него уже тогда было плохо со зрением), а Денис обратил внимание на весёлую и несколько необычную компанию напротив их с отцом столика. Чуть позже, услышав английскую речь, он понял: это иностранцы. Центром их внимания был красивый молодой человек, русский, по всей видимости, переводчик. Они называли его Димой. Одет Дима был в изящный серый костюм, рубашку какого-то особого светло-стального цвета, точь-в-точь как прядь седины в его ухоженных волосах, вместо галстука — синяя бабочка.
Все иностранцы с восторгом и трепетом слушали переводчика, весело хохотали над его шутками, чуть ли не с любовью смотрели в его большие голубые глаза. Курил он тонкие, с золотистым ободком сигареты и умудрялся успевать что-то очень интересное рассказывать сидящим за столиком иностранцам, и разливать женщинам шампанское, и говорить с официантом, и давать всем желающим прикурить от своей маленькой блестящей зажигалки, которая одновременно с огнём наигрывала мелодию песенки «Чижик-пыжик», что также вызывало бурную радость компании.
В этот момент Денис твёрдо и бесповоротно решил, что непременно станет переводчиком, и если у него будет когда-нибудь сын, то назовёт его только Димой, и что вместо галстуков всю жизнь будет носить только синие бабочки. В этих своих мыслях Денис ещё более укрепился, когда Дима неожиданно ему дружески подмигнул.
Время в Москве пролетело мгновенно, и вот, полные впечатлений, нагруженные сувенирами папа с сыном опять оказались в купе «Красной стрелы», несущей их уже в обратном направлении — в Ленинград.
На этот раз в суете последнего дня они просто не успели пообедать и поэтому пошли в вагон-ресторан, просто чтобы не умереть с голоду.
Ресторан был переполнен. После получасового ожидания им предложили два места за крайним столиком около холодного тамбура. Именно здесь Денису меньше всего хотелось садиться. Уж больно неприглядную картину представлял собой сосед — типичный забулдыга в грязном, заляпанном пятнами костюме, с опухшим лицом и прищуренными пьяными глазками. Хотя казалось, что в него уже просто ничего не влезет, тем не менее, громко икая и давясь, он цедил из стакана тёмную тягучую жидкость, частично размазывая ее по грязной рубашке и пиджаку.
Лишь предупреждение официанта, что горячее заканчивается через десять минут, заставило их примоститься с краю этого столика.
Самое худшее, чего Денис и опасался, началось практически сразу. Алкаш, заикаясь и дыша ему прямо в лицо перегаром, начал расспрашивать, как Дениса зовут, сколько ему лет, в каком классе и как он учится, слушается ли маму и папу, как относится к девчонкам… Алкаш практически не закрывал рта и отвязывался от Дениса только на время засасывания в себя очередной порции портвейна.
Денис его прямо-таки возненавидел и, наспех дожевав котлету, вздохнул с облегчением, когда настала пора уходить. Алкаш, явно расстроенный их спешным уходом, долго возился в кармане и, наконец, достав из него зажигалку, протянул Денису.
— Это тебе сувенир на память. Гуд бай, — заикаясь, пролепетал он и нажал на кнопку зажигалки.
И только потом, после первых звуков «Чижика-пыжика», Денис начал узнавать синюю, заляпанную томатным соусом бабочку, прядь седины в грязных, нечёсаных волосах и проглядывающую сквозь красные распухшие веки голубизну глаз.
Именно тогда Денис твердо решил, что никогда не будет переводчиком, что лучше пусть у него будет дочка, а если уж сын, то назовёт его только не Димой, что никогда не будет носить бабочек. И что никогда не будет напиваться.
И вот прошло с той поры почти тридцать лет. Денис действительно не стал переводчиком, хотя английским владеет в совершенстве. Пятнадцать лет назад родилась всё же не дочка, а сын, но он ни разу не сожалел об этом — Влад рос прекрасным, честным, добрым и одаренным парнем. Правда, в отличие от отца, стал немного покуривать, но так как делал он это в открытую и понемногу, то Денис особо и не возражал.
