Алеся eprst2000 - Было такое...
— Давайте, — говорю, — посмотрим…
— Что ж, — отвечают, — пойдемте…
Тетенька заведующая ходит на работе зачем-то в синем халате. У нее в подчинении три сотрудницы и они тоже в синем. Потому что у них здесь порядок. А по порядку нужна униформа. Если подумать, то ходи они голыми весь день — никто не увидит. Хоть ногти сиди и крась круглосуточно — никто не проверит! Начальство не заругает. Профком не обвинит в разгильдяйстве. Потому что уже нет профкома. И правила, согласно которым работники должны быть в униформе, уже никто не найдет!.. Но у них порядок. И часы работы. И даже санитарный день.
Знаете, почему? Потому что они упрямо говорят: «НЕТ». Как бетонные скульптуры, из которых торчит арматура, как все павильоны.
Упрямо сжатые губы: «НЕТ».
В архиве есть мягкий уголок, где посетители могут переждать очередь в читальный зал. Кресла старые, но с накидками. На журнальном столике несколько газет веером. Веером, потому что красиво. А газеты — потому что ожидая очередь можно скоротать время за чтением прессы.
Я была у них единственным посетителем за последний год… Газеты лежали свежие. Тетушки в синих халатах ждут людей каждый день. Читальный зал рассчитан на 20 мест.
Принесли папки. Огромные, из полинявшего картона. Листаю, а там все чертежи от руки, чернилами и пером. Конструкции колонн, общий вид арки, почти все выцвело, чернила съела пыль, но видны виньетки, которые рисовал архитектор. А бумага называется почему-то синька, хотя на самом деле желтая. Краешек листочка поднимаешь, он ломается. Уже даже не рвется. Потому что ветхое. Заведующая замечает это и говорит, что вот-вот будут реанимировать бумагу, вот-вот приедут люди, которые умеют бумагу лечить. «У нас тут такая глобальная реконструкция намечается, что вы! Это вам повезло, что сейчас пришли, иначе бы документы увезли на реставрацию! Это вам повезло еще, повезло…»
Я знаю, что она врет. У них нет на это денег. Но она ни за что в этом не сознается. Потому что — НЕТ.
В шкафу стоит проигрыватель. Помните, были такие неподъемные. В восьмидесятых годах считалось шиком — огромные, черные. И грампластинки можно играть, и даже радио есть. Шик! Кайфовый мафон. Я склоняюсь над чертежом, хочу понять, этот мне нужен или другой — вдруг за спиной Людмила Зыкина: «Течет рекааа Волгааа, течет река Волгааа, а мне семнааадцать лееет». Мне спину жаром обдало и пот на лбу выступил. Это у них проигрыватель запел. Даже не он сам, а радио.
Я не знаю радиостанцию, которая бы передавала Людмилу Зыкину. Даже Маяк сейчас ее не передаст ни за что. Точно говорю. Это же понятно. Что они там все с ума посходили? У них там рейтинг, какая Зыкина…
И я поняла. Я вспотевшим лбом поняла, что никто это сейчас не передает. Это проигрыватель ловит волны, которые бродят по ВДНХ еще с тех-тех времен. Еще когда Зыкину передавали из всех громкоговорителей, она пела громко и ее даже поросята слушали — вот как тогда Зыкину уважали. Может быть, ту радиостанцию давно закрыли, это и не важно. Волны-то не закроешь, они остались. И теперь бродят по всему бывшему Советскому Союзу, ищут приют, находят себе вот такие старые проигрыватели и там поселяются, как приведения.
Я это точно поняла.
В архиве ВДНХ висит календарь 1989 года. На нем все очень круто. Потому что там фотомодель и современная техника. Фотомодель с модной стрижкой каре сидит на столе рядом с новейшим достижением инженерии — ЭВМ-какой-то номер. Фотомодель склонила голову, как это раньше всегда просили сделать в фотоателье, у нее застегнуты все пуговицы вплоть до горла, она положила руку на монитор, а другую, черт побери… на мышку!!! Я и не знала, что тогда были компьютерные мышки! Огромные такие, массивные мыши, практически гири. Такую двумя руками не сдвинешь. Но лицо у фотомодели приветливое, глаза доверительные, а ручки тоненькие. Ты пока в ее глаза смотришь, то кажется, что она сейчас чуть наклонится вперед и знаете, что скажет? Пальчиком так подманит, улыбнется, ты ухо ей подставишь уже почти под самые губы. Интересно же, что шепнуть-то хочет. А она в самое ухо: «НЕТ».
И зазвенит все в голове, и нос защиплет, и слезы выступят.
В архиве ВДНХ стоит непонятная штука. Что это, спрашиваю, такое? И тру заслезившиеся глаза. А это, отвечают, уничтожитель бумаг. Шредер, что ли? Нет, говорят, уничтожитель бумаг. Приглядываюсь… Божечки мои… В советское время были шредеры! Стоит на тонких ногах, весь из железа и острые зубы наружу торчат. Божечки мои… Работает, спрашиваю?
Могла бы не спрашивать. Работает.
— Извините, — говорят, — вы выбрали документы? У нас обед через пятнадцать минут.
У НИХ ОБЕД!!!
Я единственный посетитель за год! Но у них обед!!!
— Вы можете прийти через час.
Тетушки в синих халатах совершенно дружелюбны, они готовы помочь. Немного, правда, сердятся, если случайно ломаешь бумагу с чертежами. Но это их работа. Таков порядок. Униформа, часы работы, обед.
Они ждут посетителей каждый день. И меняют газеты на журнальном столике.
Потому что — НЕТ.
Когда я вышла, то качало. Я даже черпнула снега и пошоркала им лицо. В американских фильмах показывают, что когда герой совершает путешествие в прошлое или будущее, то обычно вылезает из машины времени раскачиваясь. Будто его по голове мешком ударили, и он не может понять, куда идти. Вы знаете, американские кинематографисты совершенно правы — качает. Они умалчивают еще об одной детали: очень хочется пить. Нестерпимо. Когда путешествуешь во временных пространствах, происходит жуткое обезвоживание организма. Учтите это на всякий случай.
Мне первый раз в жизни было не жалко библиотекарей или работников архива. Первый раз в жизни я не захотела подсунуть денег. Я их не жалела. Я не думала, сколько они получают. Первый раз в жизни я их зауважала.
Я шла и думала, что у них обед. Что эти тетушки до сих пор помнят харчо, которым кормили на ВДНХ и не понаслышке знают о сосисках, которые делались прямо здесь, на маленьком заводике, чтобы продемонстрировать посетителям выставки достижения мясной промышленности. В 1989 году у тетушек, как и в 2005, был обед. Заведующая выкрикивала из кабинета: «Наташа, Лен, закрывайте читальный зал, обед». Они шли в столовую и брали себе по порции тех сосисок. Тарелки были стеклянные, а не как сейчас пластиковые, и пока несешь, то горячие надутые сосиски катаются по ним, норовя обжечь пальцы. Если откусить, то кожица натужится и, не выдержав зубов со звуком разорвется. Конечно, брызнет во все стороны сок и он попадет на одежду. Будет нестерпимо горячо и в этом момент надо срочно вытолкнуть кусочек сосиски к передним зубам, зажать его там и быстро-быстро начать дышать.
Это вкууусно. Это невероятно вкусно.
2005/07/25
Заяц с ветвистым хвостом
Я в детстве ела крайне плохо. Вернее, мне казалось, что вполне нормально питаюсь, а мама переживала. У меня в родственницах была Маринка — она старше на год и у ее бабушка вязала ужасные рукавицы для всех. У меня этих рукавиц было сто. Потому что она их дарила на все праздники. Даже летом. Мы их складывали в шкаф, а мама все время говорила «на вырост».
Вот Маринка очень хорошо ела, ее в пример все родственники ставили. Она была с чернявыми волосами и белой кожей. Вся гладкая и крепкая, а губы красные-красные. Родственники ее считали красивой. А я была белая, прозрачная и с венками на лбу. А лоб у меня высокий. Целая ладонь в ширину поместится запросто. Маринка спокойно лезла ко всем взрослым на колени, разрешала себя целовать и заплетать черные косички. А я совсем другая. Я взрослых больше всего не люблю. Потому что когда они целуются, то норовят в губы. Как прихватят двумя губами сверху и снизу, а потом от них остаются слюни и пахнут. Я это ненавидела ужасно. Вот Маринку — ее хоть оближи — ей нипочем. А меня всю перекашивало прям. Я вообще росла крайне нелюдимой и дикой. Любила только маму и то потому, что она была лично знакома с зайчиком, мишкой и курочкой. А так бы ни за что не полюбила.
Я в детстве ела крайне плохо. И вообще ни за что бы ела, если бы не зайчик, мишка и курочка. Мама наливает борщ и говорит, что ешь. А я пялюсь на плавающую картошку и придумываю, что ее не люблю. Тогда мама говорит: «Это же курочка принесла. Они с мишкой на саду вырастили и просили, чтобы я тебе передала».
Зайчик, мишка и курочка жили в одном месте. Судя по рассказам мамы, это был огород с домиком. Курочка была самая старшая и белая. Утром она выходила на крыльцо, умывалась из алюминиевой лейки и звала всех к завтраку. А на завтрак у них были оладышки. Я эти оладьи терпеть ненавидела, но раз уж они их принесли…
«А когда, когда принесли-то?» — спрашивала я маму. «Ты еще спала, а они пришли. Вот, говорят, оладышки для Алеси». — «А зайчик их ел?» — подозревала я. «Конечно! Зайчик ел больше всех». — «А мишка?» — жевала я оладь. «А мишка вообще две порции, еще хочешь?»
