Сергей Морозов - Великий полдень
— Что правда, то правда, — закивала бабушка Маша, глядя на Маму. — Ты действительно любила играть в шкафу. Залезала в него и непременно собирала в него всех кукол, плюшевого мишку, обезьяну, всех соседских детей, да еще требовала, чтобы мы, родители, тоже забирались туда, и когда в шкафу становилось так тесно, что не повернуться, тянулась, чтобы всех обнять, и радовалась: «Какая у меня большая семья!»
— Счастливое было время, — вздохнула Мама.
— Да уж, я слышал, у вас, у городских, бывают такие причуды, — с ехидной усмешкой вступил в разговор вдовый дедушка Филипп, отец Папы. — А вот у нас, у деревенских, зеркальных шкафов тогда в помине не было, и сыночка нашего мы с покойницей «сочинили» прямо в лесу, на пасеке. Пчелки у меня были злые, смерть. Оно и хорошо, что злые, потому что у нее, тогда еще даже не невесты, ухажер был. Все обещался мне голову проломить, если она ко мне ходить станет. Следили его товарищи за нами и нигде нам нельзя было уединиться. Однажды она все-таки пробралась ко мне на пасеку. Тут уж нам стало полное раздолье. Двести ульев вокруг, а мы с ней посредине на лужочке. Лето, солнышко печет, листочки плещутся, травы душистые по грудь, ручеек бежит, и мы с ней, значит, вдвоем медом балуемся… Стали раз к нам гости подбираться — замотали рожи рогожей, вооружились снопиками дымящими, да только пчелки у меня такие свирепые, что им и дым нипочем, а под рогожу они, конечно, мигом пролезли. Как пошли гостей ошпаривать, как пошли! Гости снопики подожженные побросали, рогожки поскидывали, еле ноги унесли… Потом уж мы с ней поженились, а все равно для этого дела на пасеку ходили: хорошо!
— Хорошо, батя, рассказываешь, — умиротворенно и даже с гордостью отозвался Папа. — Расскажи уж и про меня маленького.
— А что про тебя рассказывать, из тебя пасечник тоже вышел бы замечательный. Тоже, видно, это тебе от места передалось. Ты ведь еще ходить не начал, а уж среди ульев ползал, и пчелки тебя не трогали. И потом, когда подрос, все мечтал главный пчелиный секрет открыть: как это у них все так прекрасно устроено и как управляется. Пчелы рабочие, пчелы защитницы, пчелы матки. Жаль, пошел ты в бизнес, пропал талант.
— И вовсе не пропал, батя, — усмехнулся Папа. — Я ведь теперь, по сути, и есть все равно что пасечник. Все про моих пчелок знаю: и про рабочих, и про защитниц, и про маток. Только ульи, понимаешь, другие, а пчелки все-таки мед приносят…
В этот момент я приоткрыл глаза и стал внимательнее присматриваться к Папе. Я испытывал двойственное чувство: с одной стороны, как он хорошо и поэтично вклинился в разговор, а с другой — что-то в этом сравнении было неприятное — пчелы, муравьи, насекомые… Он, конечно, сказал это в прямом смысле, не помышляя ни о каких метафорах. Уже во второй раз за вечер я ощутил, что начинаю злиться на него, раздражаться, что ли. Вот это действительно было странно и неприятно. В конце концов, Папа есть Папа. Я уже досадовал на себя: Бог знает чего к нему цепляюсь. И словно желая проверить собственные ощущения, я взглянул на Майю и Альгу: как они отреагировали на слова Папы насчет пчел. Но ничего — девушки сидели, обнявшись, на диване и ворковали, кажется, о чем-то своем. Слова Папы не произвели на них никакого впечатления. Заметив, что я на них смотрю, они показали мне язычки. Что касается наших старичков, то у них на лицах было написано совершенное умиление. Остальные добродушно посмеивались.
— По моему, обстановка, в которой происходило зачатие ребенка, — сказал я, — самым непосредственным образом влияет на его будущее.
— Тогда надо распорядиться, чтобы в личных делах наших людей завели специальную графу и заносили в нее соответствующие сведения, — сказал Папа. — Чтобы контролировать ситуацию, мы должны обладать полной информацией.
— О да, кроме шуток, обстоятельства зачатия полны глубочайшей мистики, — тут же подхватила богемная половина профессора Белокурова. — Недаром, на востоке, в Японии, в частности, считают днем рождения не собственно день рождения, а именно тот день, когда произошло зачатие.
— С медицинской точки зрения, — подключился горбатый доктор, — в этом может быть есть определенный смысл. Правда, соответствующей статистикой медицинская наука, не располагает.
— А вот меня зачали, — сообщила богемная половина профессора, — в гостиничном номере отеля «Националь», в том самом номере, где по преданию останавливался Григорий Распутин. И я чрезвычайно это чувствую.
— К сожалению, — сказал доктор, — мало кто может со стопроцентной гарантией указать момент и обстоятельства своего зачатия… — Доктор обратился к своей подруге: — А тебя, скажи, где зачали, радость моя?
«Медсестра» застенчиво улыбнулась, но доктору так и не удалось вытянуть из нее ни слова.
— Должно быть, — предположил тогда доктор, — как выразился, наш уважаемый дедушка Филипп, тебя «сочинили» где-нибудь в тиши зоологического музея между прелестными засушенными бабочками и заспиртованными ящерицами… Впрочем, я полагаю, — продолжал рассуждать он, — совсем необязательно, чтобы связь была такой буквальной. Меня, насколько мне известно, зачали на кладбище, а я все-таки, несмотря на такое мрачное местоположение, избрал своим поприщем заботу о жизни — здравоохранение и, кажется, не безуспешно. Стараюсь!
— Да уж ты, пожалуйста, старайся, доктор, старайся, — попросили его мы.
— А еще, — вдруг сказал доктор, посерьезнев, — я хорошо помню, где я сочинял своего Петеньку… — Мы сочувственно приумолкли, поскольку были в курсе его несчастного романа. — Несмотря на то, что я почти круглосуточно находился на дежурствах, это произошло не на больничной кушетке, — грустно сказал он, — не на столе дежурного врача и даже не в операционной. Это произошло на даче у ее родителей, на скамеечке в очаровательной такой беседке…
— Вот видишь, доктор, — сказала богемная половина профессора.
— А вот у нас не было даже скамейки, правда, родная? — усмехнулся маршал Сева, похлопав по колену свою боевую подругу Лидию. — И вообще никаких интимных условий. Пустое караульное помещение, и полчаса до моего отлета на горячую точку. Но вот, однако ж, успели отковать даже двойню!
— Да, родной, — ответила маршалу Лидия.
Тут все наперебой принялись припоминать подобные обстоятельства. Выяснилось немало забавного. Пикантные подробности оказались на удивление свежи в памяти.
Партийный лидер Федя Голенищев с гордостью поведал, что они с женой абсолютно точно высчитали, что зачали наследника идей в день очередных всенародных выборов, — прямо за занавеской в избирательной кабинке на урне.
Банкир Наум Голицын, посовещавшись с женой, сообщил, что мальчик Яша вероятно начал свое земное существование в первое посещение родителями «земли обетованной», а девочка Дора во второе.
Богемная половина профессора Белокурова, который в это время смущенно чесал переносицу, с поразительной живостью описала медвежью шкуру, которая послужила им брачным ложем. Изголовьем, естественно, служили несколько фолиантов с эзотерическими трудами.
У компьютерного гения Паши это не могло произойти ни коим иным образом, как за компьютером, поскольку он практически не отходил от монитора.
Толя Головин, переглянувшись с супругой, с присущими ему лаконичностью и деловитостью сообщил о заднем сиденье автомобиля, прибавив точные сведения о марке автомобиля, годе его выпуска и государственном номере. Это был многосильный джип, — как ни удивительно, как раз под стать их маленькому силачу Алеше.
— Ну а ты сам то помнишь, как было дело? — спросила жена, подталкивая меня в бок.
Я растерянно покачал головой.
— Давай, вспоминай! — потребовали остальные.
— Куда ему, — фыркнула Наташа, — он у меня вечно витает в облаках. Ему вечно не до того.
— Как это не до того? — удивился я. — Погоди-ка, погоди-ка, — напрягся я. — Минуточку!.. Кажется, Александр родился спустя несколько лет после того как я занялся Москвой. Значит, до того, как я окрестился. Тогда я еще, прошу прощения, батюшка, был отъявленным атеистом и ницшеанцем…
— Тьфу ты, срам, — плюнул о. Алексей.
— Увы, — со вздохом продолжал я. — Тогда у меня в голове теснились сплошные вавилонские башни. Я мечтал о том, чтобы где-нибудь в пустыне возвести дворец Заратустры с конической башней, которая бы не отбрасывала тени в полдень. Я пытался представить себе некий особый эффект внутренней перспективы, который…
— Ты по существу говори, — одернула меня Наташа.
И совершенно справедливо: я действительно уклонился от темы.
— По существу, — поправился я, — у нас с тобой, пожалуй, все происходило вполне обыденно. То есть дома. На самой обыкновенной тахте… Да, на самой обыкновенной тахте.
Кажется, Наташа выглядела разочарованной, если не огорченной.
