Карсон Маккаллерс - Отражения в золотом глазу
— Я объяснила Беренис, что навсегда уезжаю отсюда, но она мне не поверила. Иногда мне кажется, что глупее ее нет никого на свете.
Она жаловалась вслух, и голос ее был зазубренным и острым, как лезвие пилы.
Она говорила и не знала, что скажет в следующую секунду. Прислушивалась к собственному голосу, но слова, которые она слышала, были лишены смысла.
— Попробуй доказать что-нибудь такой дуре — это все равно что разговаривать с бетонной плитой. Я долбила и долбила без конца. Я ей сказала, что должна уехать из этого города, потому что все равно это неизбежно.
Она говорила все это не Джону Генри. Она его уже не видела. Он отодвинулся от освещенного окна, но все еще слушал ее, стоя на крыльце, и вдруг спросил:
— Куда?
Фрэнки не ответила. Внезапно она замерла, потому что ее охватило новое чувство. Неожиданно она поняла, что в глубине души знает, куда ей уехать. Она знала это и знала, что вот сейчас вспомнит название этого места. Фрэнки покусывала пальцы и ждала. Но она не старалась вспомнить это название и не думала о большом мире. Перед глазами девочки возникли брат и его невеста, и ее сердце так сильно сжалось, что она ощущала, как оно вот-вот остановится.
Джон Генри спросил высоким детским голосом:
— Ты хочешь, чтобы я у вас поужинал и остался ночевать с тобой в вигваме?
— Нет, — ответила она.
— Но ведь ты только что меня приглашала!
Но Фрэнки уже не могла спорить с Джоном Генри Уэстом и отвечать на его вопросы. Именно в эту минуту на нее снизошло озарение. Она поняла, кто она такая и как она отправится в большой мир. Ее сжавшееся сердце внезапно раскрылось. Оно раскрылось, как птичьи крылья. И когда она заговорила, ее голос был полон непоколебимой уверенности.
— Я знаю, куда поеду.
— Куда? — спросил Джон Генри.
— В Уинтер-Хилл, — ответила Фрэнки. — Я поеду на свадьбу.
Она подождала, чтобы он ответил: «Я же это знаю», и, не дождавшись, сказала вслух истину, которая внезапно открылась ей:
— Я уеду с ними. После свадьбы в Уинтер-Хилле я уеду с ними, куда бы они ни поехали. Я уеду с ними.
Мальчик ничего не сказал.
— Я их так люблю. Мы будем ездить всюду вместе. Мне кажется, будто я знала это всю жизнь — я должна быть с ними. Я их так люблю.
Слова были произнесены, и не нужно ей больше размышлять и мучиться. Она открыла глаза и увидела, что ночь уже наступила. Лиловое небо наконец потемнело. При свете звезд тени казались изломанными. Сердце Фрэнки раскрылось, как два крыла. Никогда еще она не видела такой красивой ночи.
Фрэнки стояла и смотрела в небо. И когда она задала себе прежний вопрос, кто она такая, и каково ее место на земле, и почему она сейчас стоит здесь, — когда этот прежний вопрос встал перед ней, она не почувствовала себя одинокой, оставленной без ответа. Теперь она знала, кто она такая и куда она уедет. Она любила брата и его невесту, и она будет участницей свадьбы. Они втроем отправятся в огромный мир и всегда будут вместе. Наконец-то после весны страха и этого сумасшедшего лета ей не было страшно.
Часть II
1
Последний день перед свадьбой отличался от всех других дней, которые помнила Ф. Джэсмин. В эту субботу она отправилась в город, и вдруг после пустого отчужденного лета город раскрылся перед ней, и как-то по-новому она ощутила себя не чужой. Благодаря свадьбе Ф. Джэсмин чувствовала, что причастна ко всему вокруг — ведь гулять в эту субботу по городу она пошла как участница свадьбы. Она шла по улицам как королева, и все было ей открыто и доступно. В этот день с самого утра она знала, что мир больше не отделен от нее и что ее признали своей. А потом одно за другим последовали события, ни одно из которых не удивило Ф. Джэсмин — почти до самого конца все происходило по-волшебному просто.
На ферме у дяди Чарлза — он был дядей Джона Генри — она однажды видела старых мулов, которые с завязанными глазами ходили по кругу, выжимая сок из сахарного тростника; потом из него варили сироп. В это однообразное лето прежняя Фрэнки чем-то походила на такого мула: она слонялась вдоль прилавков магазина, где все стоило по десять центов, сидела в первом ряду кинотеатра «Палас», болталась возле отцовского магазина или просто стояла на улице и смотрела на проходивших мимо солдат.
В это утро, однако, все изменилось. Ф. Джэсмин заходила туда, куда Фрэнки и не подумала бы зайти, — например, в гостиницу. Гостиница эта не была лучшей в городе, даже не была одной из лучших, но все же это была гостиница, и Ф. Джэсмин зашла туда. Мало того, зашла не одна, а с солдатом, что случилось совсем неожиданно, потому что до этого дня она его никогда не видела. Еще вчера если бы прежняя Фрэнки могла сквозь волшебный перископ заглянуть в будущее и увидеть эту сцену, она бы только недоверчиво поджала губы. Но это было утро неожиданностей, и все в нем так смешалось, что необычное ее нисколько не удивило и только давно знакомое и привычное казалось странным.
Этот день для нее начался на рассвете. Ей казалось, что брат со своей невестой этой ночью были в ее сердце, потому что в первую же секунду, как она проснулась, она вспомнила о свадьбе и сразу подумала о своем городе. Теперь, когда она расставалась с ним, у нее возникло странное чувство, как будто город позвал ее и ждет. Окна ее комнаты сияли прохладной утренней голубизной. На соседнем дворе запел старый петух. Она быстро вскочила, включила ночник и моторчик.
Это прежняя Фрэнки недоумевала накануне, но Ф. Джэсмин больше ничему не удивлялась. Свадьба стала чем-то давним и привычным. И какое-то отношение к этому имела ночь, отделившая одно от другого.
Все двенадцать лет до этого дня, когда вдруг случалось что-то необычное, оно сначала воспринималось с оттенком сомнения, но стоило лечь спать, и на следующее утро все уже казалось само собой разумеющимся.
Два года назад, когда Фрэнки ездила летом на море, в Порт-Сент-Питер, с Уэстами, в первый вечер серый бугристый океан и пустынные пески порождали у нее ощущение, что она за границей. Она озиралась по сторонам и в сомнении трогала руками окружающие предметы. Но на следующее утро ей уже казалось, будто она прожила в Порт-Сент-Питере всю свою жизнь. Так и со свадьбой. Отбросив все вопросы, она занялась своими делами.
Ф. Джэсмин сидела за письменным столом в бело-голубых пижамных брюках, закатанных выше колен, и, постукивая по полу то пальцами, то пяткой босой ноги, раздумывала о том, что ей надо будет сделать в этот последний день. Кое-что она могла назвать сразу, но многое нельзя было ни сосчитать по пальцам, ни занести в список. Для начала она решила сделать себе визитные карточки и вывести косыми буквами на крохотном прямоугольнике: «Мисс Ф. Джэсмин Адамс, эсквайр». Она надела зеленый козырек, нарезала лист картона и засунула ручки для чернил за уши. Но ей не удавалось ни на чем сосредоточиться, ее мысли перескакивали с предмета на предмет, и вскоре она уже собралась идти в город. В это утро она одевалась очень тщательно — выбрала самое взрослое и самое лучшее свое платье из тонкой розовой кисеи, намазала губы и надушилась «Сладкой серенадой».
Когда Ф. Джэсмин спустилась вниз, ее отец, который всегда вставал очень рано, уже возился на кухне.
— Доброе утро, папа.
Отца звали Ройал Куинси Адамс; он был владельцем часового магазина совсем рядом с главной улицей города. В ответ он что-то проворчал — ведь он был взрослым и любил спокойно выпить три чашки кофе до того, как начать деловые разговоры. Отец имел право посидеть в тишине и покое, перед тем как вновь приниматься за дела. Однажды ночью, когда Ф. Джэсмин проснулась и пошла выпить воды, она услышала, что отец ходит по спальне из угла в угол, а наутро его лицо было белым, как сыр, а в покрасневших глазах застыло страдание. В то утро он с ненавистью смотрел на блюдце, оттого что чашка в его руке стучала об него и никак не хотела устанавливаться; тогда он поставил ее прямо на стол, потом на плиту, так что скоро вокруг возникло множество ровных коричневых кругов, на которые рассаживались мухи. Сахар просыпался на пол, и каждый раз, когда песок хрустел под ногами, отец вздрагивал. В то утро на нем были серые мятые брюки и голубая рубашка с расстегнутым воротом — галстук он немного отпустил.
С июня Ф. Джэсмин втайне хранила обиду на отца, хотя даже себе в этом бы не призналась. Это началось в тот самый вечер, когда отец спросил ее, кто этот «долговязый пистолет, который хочет спать рядом со своим папой», но сейчас эта обида исчезла. Внезапно Ф. Джэсмин показалось, что она впервые видит отца. Но видела она его не только таким, каким он был в эту минуту, картины прежних дней вихрем проносились в ее мозгу и налагались одна на другую. Калейдоскоп воспоминаний заставил Ф. Джэсмин задуматься, наклонив голову набок; она стояла и смотрела на отца — на того, что сидел в комнате, и каким-то внутренним взором на совсем другого. Ей нужно было что-то сказать ему, однако, когда она заговорила, голос ее звучал совсем естественно.
