Самид Агаев - Седьмой Совершенный
— Знаю, — сказал врач, — надо растереть мышиный помет с оливковым маслом и натереть им голову и облысение прекратится.
Ахмад Башир благодарно кивнул и сказал стражникам:
— Уведите арестованного.
У двери Убайдаллах оглянулся и негромко сказал, оглядывая всех присутствующих:
— Придет время, и я сотру этот город с лица земли.
Смех был ему ответом. Стражник подтолкнул врача в спину, а султан сказал ему вслед: «Какой неблагодарный человек, а мы еще колебались».
* * *— Интересно, — сказал начальник полиции, когда они оказались за пределами дворца, — откуда этот человек знает искусство врачевания, если он мошенник?
— Неудивительно, — отозвался Абу-л-Хасан, — он из семьи врачей.
— Вы много знаете про него.
— Да, — сказал дабир, — я иду за ним уже три года.
— Довольны теперь?
— Еще не осознал.
— Дело сделано. Пойдемте ко мне, пообедаем вместе. Да и вина не мешает выпить по случаю завершения операции.
— Надо еще обсудить кое-какие детали.
— Вот за обедом и обсудим.
Сахиб аш-шурта велел накрыть стол в саду под навесом.
Гулам принес запеченную на углях куропатку, вареные овощи, хлебные лепешки, зелень, хурдази[60] с белым вином и кубки.
— Что-нибудь еще принести, господин? — осведомился слуга.
— Принеси полотенца для рук, — приказал начальник полиции и уже в спину уходящему слуге бросил, — пусть Солмаз сядет у окна и играет на лютне.
— Угощайтесь, прошу вас, — сказал он дабиру. Тот кивнул и принялся за еду. Ахмад Башир наполнил кубки и сказал:
— За наше здоровье.
Он выпил и стал разрывать куропатку на части.
Абу-л-Хасан взял кусок куропатки и, попробовав, сказал:
— Очень вкусно.
— Да, — согласился Ахмад Башир, — повар у меня хороший. Как вы думаете, у меня не будет неприятностей?
Абу-л-Хасан удивленно поднял брови.
— Правитель не простит, что я действовал за его спиной и арестовал его гостя.
— Не беспокойтесь, в рапорте я отдельно оговорю этот момент. Халиф не даст вас в обиду.
— Халиф далеко, в Багдаде, а правитель здесь. Может быть, он переведет меня в Багдад?
— Все возможно, — улыбнулся дабир, — халиф по достоинству награждает верных ему людей.
— Хорошо жить в столице. Я бывал там, в юности, когда торговал пряжей. Я останавливался в Кайсаре рядом с Сук ал-газал.[61] А где вы живете?
— В квартале Баб ал-Басра, но собираюсь переехать в Баб ал-Маратиб.[62]
— Наверное, вас теперь ожидает повышение по службе.
— Все в руках халифа, — сказал дабир.
— Я обещал Имрану помилование.
— Ну, что ж, он заслужил это. Отпустите его.
— Нужен официальный документ. Я как-то об этом сразу не подумал. К правителю теперь с этим не пойдешь. Нужен фирман халифа.
— Я напишу прошение на имя халифа, думаю, что он помилует его.
— Как вино? — спросил Ахмад Башир.
— Немного кислит, но в такую жару самый раз. Где вы его берете, если не секрет?
— Конфискую у контрабандистов. Они привозят его из Сирии.
Абу-л-Хасан засмеялся, затем спросил:
— Вы помирились со своей женой?
— Я дал ей развод, — резко сказал Ахмад Башир.
Абу-л-Хасан удивленно поднял брови:
— Вот как?
— Да. Поверите, устраивала мне скандал всякий раз, когда я посещал рабыню. Куда это годится, мужчина я в своем доме или нет? Дрянь неблагодарная! У других людей по три, по четыре жены, а у она одна была, вот и села на голову. Представляете, раис, я — человек с таким положением и имел всего одну жену.
— Вы правильно поступили, — сказал Абу-л-Хасан, выпитое вино усилило мужскую солидарность.
— Да, но теперь не знаю, что делать. Видите ли, ее отец катиб у Аглабидов в Кайруане. У старика большие связи, он заведует диваном переписки. Начнет теперь козни строить против меня. К тому же здешний правитель затаил на меня зло. Вообразите, что будет. Одна надежда на вас, раис. Я вам помог, не думая ни о чем. Не оставьте меня.
— Я попрошу вазира, чтобы он замолвил за вас слово перед Бадр-ал-Мутадидом.[63] Я знаю, что должность начальника мауны[64] сейчас свободна.
— Благодарю вас, раис, — Ахмад Башир заметно повеселел. — Расскажите, как там при дворе? Интересная, наверное, жизнь — приемы, выезды.
Абу — л-Хасан обглодал ножку куропатки, вытер губы и сказал:
— Я бы поменялся с вами местами, если бы это было возможно.
— Да что вы говорите?
— А вот представьте, что сейчас, в эту жару вам назначена аудиенция. Так вы должны под свою одежду надеть джуббу, стеганую ватой.
— Зачем?
— Чтобы не выступал наружу пот. Да, да. Придворный в присутствии халифа должен как можно меньше смотреть по сторонам, оборачиваться, двигать руками или другими частями тела, переминаться с ноги на ногу, чтобы отдохнуть. Никто не имеет права шептаться с кем-либо, подавать соседу знаки. Стоя перед халифом, нельзя читать никаких записок, кроме тех, что нужно прочесть по его желанию. Придворный должен стоять, с того момента как он вошел, до того как уйти, на соответствующем его сану месте. Боже упаси встать на место, предназначенное высшему или низшему рангу, разве что халиф сам подзовет. Нельзя двигаться, пока говорит халиф, и нельзя продолжать стоять, когда беседа окончилась. Надо сдерживать смех. Совершенно запрещено сморкаться и плевать, кашлять и чихать. Таким образом, самый лучший придворный, который безгласен и бесплотен.
— Как все сложно, — сказал озадаченный начальник полиции.
— Сложно, — усмехнулся Абу-л-Хасан, — это, мой друг, несложно, это можно запомнить. Бывают ситуации, для которых нет предписаний. Я расскажу историю для наглядности. Вазир Убайдаллах ибн Сулайман стоял перед самим ал-Мутадидом[65] би-иллах, да благословит его Аллах. В это время стороной проводили льва. Вдруг лев вырвался из рук надсмотрщика. Поднялся переполох, люди бросились врассыпную. Убайдаллах тоже бежал в испуге и забрался под трон, а ал-Мутадид остался сидеть на своем месте. Когда льва схватили, халиф сказал: «Как слаб ты духом, Убайдаллах. Лев не схватил бы тебя, ему бы не позволили…» Что, вы думаете, ответил вазир? Он сказал: «Мое сердце, о эмир верующих — сердце катиба, а душа — душа слуги, не хозяина». Когда он вышел, друзья стали укорять его за это, и он сказал им: «Я поступил правильно, а вы ошибаетесь. Клянусь Аллахом, я не боялся льва, ибо знал, что он не настигнет меня, но я решил, что халиф, видя мою нерешительность и нерасторопность, будет мне доверять, и не будет опасаться, что я причиню ему зло. Если бы он увидел мое мужество и отвагу, он бы задумался о той опасности, которую я могу для него представлять. И тогда над моим благополучием нависла бы угроза».
Ахмад Башир наполнил кубки и сказал:
— Как это неожиданно. Не сразу это может прийти в голову. А ведь он прав, этот вазир. Умнейший человек.
— Он умер два года назад. Я начинал службу при нем.
Абу-л-Хасан пригубил вино.
— Да, друг мой, при дворе необходимо обдумывать каждый шаг. Особенно трудно проходится поэтам. Вот, к примеру, что случилось с Абу-л-Наджм ар-Раджизом?[66] Знаете?
— Нет.
— Он прочел халифу Хишаму ибн Абу ал-Малику[67] свою касыду, которая начинается словами: «Слава Аллаху, мудрому, дающему, он одаривает и не скупится…» А заканчивается словами: «Солнце стало подобным косоглазому». Хишам подумал, что поэт обругал его, и приказал отрубить ему голову… Да, а вы говорите. А на слова поэта, Зу-р-Руммы,[68] который прочитал: «Почему льется вода из глаз твоих, как будто она течет из бурдюка» Хишам сказал: «Не из моих, а из твоих глаз сейчас польются слезы». Приказал повалить его и всыпать палок.
— Пожалуй, я не буду меняться с вами местами, — сказал Ахмад Башир.
— И это верно, — отозвался Абу-л-Хасан, прислушиваясь к звукам лютни, доносившимся с женской половины дома.
— Хорошо играет, — заметил он.
— Нравится? — одобрительно спросил Ахмад Башир. — Это рабыня играет, хотите, подарю ее вам?
— А что я с ней буду делать?
— Как что? — удивился начальник.
— Да нет, не в этом смысле. Что я с ней здесь буду делать? Доставить ее в Багдад обойдется мне дороже, чем купить рабыню на Суке.[69] Надо будет купить ей лошадь, дорожное платье, кормить, поить. Ведь еда в дороге обходится намного дороже, чем дома.
— Да это верно. Я об этом как-то не подумал. Вот что значит государственный человек. Обо всем сразу подумал.
Абул-Хасан поднялся из-за стола и стал раскланиваться. Начальник полиции стал его удерживать.
— Посидите подольше. Когда еще увидимся. Вы такой приятный собеседник.
