Норман Мейлер - Евангелие от Сына Божия
19
Я провел две ночи, лежа на земле среди змей и скорпионов и стараясь не поддаться страху. Я напоминал себе, что Иоанн Креститель брал скорпионов в руки, вел с ними беседы, и скорпионы его не кусали. Уговоры, однако, не очень-то помогали. Я очень боялся, хотя ни один скорпион меня покуда не укусил.
Новый поход в Капернаум прошел успешнее прежнего. Первым мне встретился осанистый центурион в латах, с орлом на щлеме. Кто знает, сколько людей пало под его разящим мечом? Но со мною он был обходителен.
— Господин мой, — сказал он, — лучшего из моих слуг разбил паралич,
Я не раздумывая ответил:
— Позволь мне излечить его.
Ответ центуриона лишь увеличил почтение, которое я питал к нему, и к тому же немало меня удивил:
— Господин мой, я не достоин принимать тебя под своим кровом. Но слуга мой излечится благодаря одному твоему слову. Я умею приказывать воинам, и они повинуются беспрекословно. Я велю солдату идти, и он идет. Заболевший слуга сделает все, что необходимо для его излечения, если ты наделишь меня силой и подскажешь, что ему приказать.
В глазах центуриона стояли слезы. Я подивился и, повернувшись к моим спутникам, воскликнул:
— Встречал ли я в ком-нибудь веру более глубокую? Такой не сыщешь в целой Галилее! — Затем я обратился к центуриону: — Иди. Твой слуга будет здоров.
И он выздоровел. Мне тут же об этом сообщили. Так я и понял, что могу наделять Божьей силой других людей, причем даже не евреев. Я возрадовался. И с удовольствием шел по улицам, принимая приветствия почтительно расступавшихся горожан. Со мной здоровались многие, в основном мужчины, чьи губы были очерчены ярко-красной краской. Тогда-то Симон-Петр и поведал мне, что в Капернауме, в этом небольшом городке, по преимуществу живут мужчины, которые отдают любовь не женщинам, а другим мужчинам. Они покрывают губы соком красных ягод, а в тавернах рассказывают о спартанцах, храбрейших из всех греков, великих воинах, которые ищут усладу исключительно в объятиях друг друга.
Меж моих рыбаков возник жаркий спор. В конце концов Петр сказал:
— Спартанцы спят друг с другом, но и с мечом. А капернаумцы лишь малюют губы женской помадой.
Несмотря на их распри, я полюбил моих новых соратников. Они были добры душой, а молиться предпочитали под деревом, поскольку в храме их не особенно привечали. Я был с ними мягок и добр.
В синагоге же я произнес гневную речь о заточении Иоанна Крестителя в темницу крепости Махерус. Иоанн был для меня так реален, словно стоял возле меня, и слова мои лились связно, без запинки цепляясь друг за друга. С каждым днем в синагоге собиралось все больше и больше народу, и для желающих уже не хватало скамеек — ни внутри, ни в прихожей, ни снаружи. Однажды четверо мужчин попытались внести несчастного паралитика, но толпа не про- пустила их даже к двери. Отчаявшись пробиться, они раздобыли лестницу, взобрались на крышу, прорубили дыру меж продольных балок и опустили страдальца (вместе с кроватью) туда, откуда доносился мой голос. Я подумал, что больной, о котором так пекутся, наверняка человек достойный, и не раздумывая произнес:
— Тебе простятся грехи твои.
И он встал с постели. Я знал — почему. Все, кто стремились ко мне, прошли сквозь многие мучения и знали, сколь велико бремя их грехов. Они тем самым были готовы к исцелению. Страдания этого паралитика уравновесили зло, которое он причинил ближним, и я смог простить его без всяких колебаний.
Книжники возмутились. Я услышал шепот:
— Иешуа святотатствует. Кто вправе от пускать грехи? Только Бог.
Я понял, что веду себя чересчур откровенно. Однако сохранять терпение и невозмутимость было трудно. И больше всего вреда приносили благочестивые евреи. Их целомудренная святость была с душком; они подванивали, точно устрицы, гниющие на солнце подле взрастившего их моря.
Поэтому на вопрос о том, как я смею отпускать грехи, я ответил:
— Зачем искать разумные объяснения? Этого человека принесли ко мне парализованным, а потом он сам вынес свою кровать из синагоги. И шел почти не спотыкаясь — ну разве совсем чуть-чуть.
Книжники затаили обиду.
С каждым днем я все отчетливей понимал, почему Господь избрал именно меня. Я видел, как люди, творение Отца моего, испытывают Его долготерпение. Мы. люди, живем Его щедротами, ничего не давая взамен, и лишь множим свои грехи. Потому-то Ему и понадобился простой человек вроде меня, который мог бы выслушать рассказы о людских ошибках. Я вспоминал, какая пустота поселилась в душе моей во время поста, и постигал, откуда взялись все бреши и пустоты в сердцах других людей и почему они не могут уважать и любить себя, даже когда размышляют о добрых своих поступках. Душа опустошается пред лицом грехов своих. Как же глубоко сочувствовал я грешникам в тот миг, когда понял замысел Божий. И я молился, чтобы Господь всегда обращался к людям через меня.
20
Я понял, что нуждаюсь в учениках, которые последуют за мной везде и всюду и исполнят то, что сам я, по скудости своих способностей, исполнить не умею. Встретив на таможне Левин, я тут же сказал: «Идем со мной», потому что лицо его было хорошим и умным, а в глазах горел ясный огонь.
Левий пошел с нами. Меня нисколько не смущало, что он — сборщик налогов. Однако вскоре я узнал, что мытари, собирающие подать для римлян, — самые непопулярные люди во всей стране. У меня же было одно мерило для грешников: есть ли что-то в их лицах, что внушает надежду на счастье и спасение? Для меня даже в мошеннике, даже в прислужнике римлян крылось больше Божественной сути, чем в безгрешном, но забитом, не вдохновенном праведнике.
Кроме того, мне нужно было набрать двенадцать человек, по одному на каждое колено Израилево, двенадцать человек, которые не отведут взгляд и позволят мне проникнуть в самую его глубину, в самое сердце.
Лишь один человек по-прежнему оставался закрытым для меня, и звали его Иуда Искариот. Чернобородый, красивый. Я хотел видеть его среди двенадцати своих последователей, хоть и не мог заглянуть ему в душу. Не мог — потому что в глазах его полыхало пламя. Оно сверкало, слепило. И я, ослепленный, позвал Иуду с собой. Он заявил, что любит бедняков, а богачей — прожив среди них достаточно долго — презирает. Собственно, богачом был его родной отец, и Иуда говорил, что досконально знает все хитрости и обманы сильных мира сего. Я понял, что смогу почерпнуть у него много полезного. В то же время я заподозрил, что такого соратника мне подарил сам Сатана. Впрочем, это меня тоже не особенно тревожило. У нас были другие, более насущные заботы.
Я жил среди этой дюжины людей, готовых следовать за мной повсюду, и надеялся, что смогу обучить хотя бы нескольких из них изгонять бесов. Тогда я пошлю их проповедовать в одиночку. Для этого, однако, нам надо было по-настоящему сблизиться. На Симона-Петра я мог положиться вполне, чего не скажешь о сыновьях Зеведея, Иакове и Иоанне, а также об Андрее, Филиппе, Варфоломее, Фоме, еще об одном Иакове, Фаддее, Симоне Кананите и Иуде Искариоте, речь о котором шла выше. Его, как я понял, вообще ничему не обучишь. Слишком горд. Еще меньше надежды было на сборщика податей Левия, который прозывался еще и Матфеем, но я все-таки стану называть его Левием, а единственным Матфеем пусть остается всем известный автор одного из евангелий.
Мой выбор учеников вызвал большое неудовольствие фарисеев. Мне случалось сидеть за столом в доме Левия бок о бок со множеством грешников, по преимуществу сборщиками налогов. Их тяготила необходимость служить римлянам, и они стыдились своих единоверцев евреев. Оттого и тянулись ко мне.
Но стоило книжникам и фарисеям однажды застать нас вместе за трапезой, они возмутились:
— Как может он общаться с этим отребьем?
Я же не хотел усугублять свои распри с капернаумскими фарисеями, поэтому ответил просто:
— Тому, кто цел и невредим, лекарь не нужен. Он нужен тому, кто болен. Я здесь, чтобы покаялись грешники, а не праведники.
Я не знал, как объяснить фарисеям, что, столкнувшись лицом к лицу с нечистым духом, грешники порой проникаются отвращением к прежним своим привычкам, в то время как праведники только и думают, как бы уберечься от соблазнов Сатаны, и потому зачастую терзаемы душевным раздором.
Кстати, я с радостью вкушал пишу за одним столом с грешниками. Некоторые из знакомцев Левия были грязны и неопрятны (поскольку Левий привечал в своем доме самых обнищавших друзей), но, узнав этих людей поближе, я, право же, усомнился в достоинствах многих богачей. Ведь богачи никогда не употребляют свое богатство на счастье ближнего. Здесь же, в кругу обездоленных грешников, я увидел, что они умеют не только обидеть друг друга, но и искренне пожалеть. Лица бедняков за столом Левия были полны гордого достоинства, словно незачищенная, траченная солнцем, дождем и ветром узловатая древесина.
