Фарид Нагим - TANGER
— О, привет, Кир!
— Давно ждешь?
— Только что пришел… ты такой модный стал! Я тебя даже не узнал!
— Ты знаешь, — он мучительно задумался. — Ну-у, хочется как-то выглядеть. А ты такой интеллигентный — панама эта, шарфик.
Идем в сумерках, звонко скрипит снег. Одинаковые коробки домов, черный голый кустарник, одинаковые тропинки к подъездам. Скамейки. Обледенелые ступени.
Я был весел, энергичен, это была энергия издыхающего человека. Меня самого удивляла веселость, усталая энергия, все еще двигающая меня, переставляющая по Москве, открывающая мне рот, ведь все уже кончилось у меня, жизнь по инерции привычки. Что-то последнее не дает упасть прямо здесь, возле урны.
Однокомнатная квартира. Голые стены. Телевизор с видеомагнитофоном на полу. Полированный раздвижной стол. Старый большой телевизор на шкафу. Шифоньер с пыльными коробками наверху. Радиоточка, кажется, что если покрутить ручку, то услышишь советские новости из параллельной жизни. Удивительно, как эти съемные квартиры похожи друг на друга. Как похожи друг на друга и те, кто их снимает здесь, в Москве.
— Так смешно, Кирилл.
— Что?
— Непривычно как-то, что ты такой хозяйственный. Водки купил, виноград, и что это, нарезка какая-то.
— Ты знаешь, я даже и не знаю, нужно же что-то на закуску.
— Ты ж совсем не пил, Кирилл?
Он ходил по коридорам общаги в выцветшей рубашке навыпуск, в старом трико с оттянутыми коленями, длинные прилизанные волосы были, как схимник какой-то. Вечная алюминиевая кастрюлька в руках.
— Так смешно, Кирилл, что ты разливаешь водку.
«Кириллу тоже не понятна моя боль, слушает только из уважения к моей личности и удивляется, что я могу страдать из-за какой-то там Асель».
Он вздохнул.
— Никогда бы не подумал, что мы будем с тобой вот так сидеть в какой-то квартирке на окраине Москвы, зимой, пить водку и на дворе уже девяносто шестой год. Куда летит время?
Он вздохнул.
— Ты извини, я много не буду пить, завтра занятия.
— Кирилл, я всегда, когда стучал в дверь твоей комнаты, вначале слышал звук отодвигаемого стула. Стук в дверь, а потом такой дребезг — д-р-р.
— Да-а, — вздохнул он и сунул руку глубоко в карман.
— А потом заметил на полу возле стола две борозды от ножек стула.
— Да-а, я много занимался тогда, — вздохнул он.
— Это знаешь, как скульптор какой-то, Торвальдсен, что ли, который так много ходил по своей мастерской, что протоптал канаву.
Он вздохнул и поправил волосы, будто удивляясь, что они короткие.
— Ты сильно изменился после Германии, а я знал, что она тебя изменит.
— Почему?
— Не знаю, Кирилл. Я ведь тоже много занимался, хотел изменить мир, и не заметил, как сам изменился после армии, что-то такое понял в жизни, и это повисло на мне грузом каким-то, с которым стало легче, конечно.
Он вздохнул.
— Ты чего вздыхаешь?
— Что? Да-а. Ты знаешь, я даже и не знаю.
— И вот я, Кир, той осенью, стою на нашей остановке и вижу тебя — ты идешь в красных обтягивающих джинсах, и у тебя короткая стрижка, я даже не узнал тебя, а потом обрадовался, я знал, что ты изменишься после Германии.
— Как ты после армии?
— Не-ет, в другую сторону, но все же изменишься.
— A-а, ну да.
— И все еще говорили тогда: вы видели Кирилла в красных джинсах? Вы видели Иошкина в джинсах?
— Да-а?
— Да, говорили. И в тебе уверенность какая-то появилась.
Он вздохнул и сунул руку в карман.
— А мне так страшно было возвращаться в Россию, Анвар. Самолет завис над Москвой, я увидел приближающиеся огни и подумал: вот Россия, лагеря, смерть. Я испугался.
— Да-а, я понял твое чувство… Нелли Рубер работу предложила. Редактор. А, Кирилл, ну какой я, на хрен, редактор? В этой интеллигентной панаме, шарфике и чужом пальто крадусь через чердак в общагу, живу там и прячусь, важным, кредитоспособным голосом звоню московским журналистам с таксофона. А мне никто не звонит.
Он мучительно задумался.
— Ты знаешь, ну позвонят еще, скоро же Новый год, никто не работает уже, на самом деле. Не переживай, — он вздохнул.
«Да, финансовый год заканчивается… Что он все вздыхает?»
— А это чьи сигареты, Кир?
— Мои, кури.
— Ты же не курил?
— Так, иногда.
— «Счастливый удар» или «Тебе повезло», сигареты американских рабочих, говорят.
— Ты знаешь, я же немецкий учил.
Черное окно. Голая лампочка под потолком. Водочный озноб. Вот моя рука с сигаретой. Такое чувство, что за Кириллом кто-то прячется. Приятно закурить после водки, почувствовать, как дым сжимает трахею.
— Спасибо, тебе, Кир.
— Ла-адно.
— Я так наелся и, можно сказать, напился. Странно все-таки, что они мне не звонят. Журнал нужно сдать в январе… а ты как в РГГУ устроился?
— Через Аллу Адамовну.
— A-а, она хорошо к тебе относилась.
— Я французский начал учить, на курсы хожу.
— Ого!
— Познакомился там с кубинцами, парень с девушкой, достаточно эротичные люди, Анвар, раскрепощенные сексуально.
— Так смешно, Кир, что ты об этом говоришь… эротично, сексуально… просто не видел тебя давно. Что ты все вздыхаешь, Кир?
— Да? А я и не заметил.
Он закурил, пальцы его дрожали.
— Ты знаешь, эти кубинцы такие открытые, яркие! Я так комплексую со своей внешностью.
— Ты красивый, Кирилл. Я давно уже заметил, что ты красивый. Вот повернись в профиль. У тебя профиль красивый. Нос такой изогнутый, как у старорусского витязя, который из леса смотрит в степь!
— Скажешь тоже.
— И подбородок мужественный.
Он мучительно задумался.
— Нет, я не верю тебе, нет.
— Ну точно тебе говорю! Ох, ну как мне доказать тебе, а?!
Он вздохнул, сунул руку в карман.
— Как думаешь, Кир, вряд ли Нелли может обмануть?
— Ты знаешь, я думаю, что она все-таки деловой человек, единственный среди нас, а потом я полагаю, что ей еврейская мафия помогает.
— Да какая там мафия, Кир, я ж ее видел, не скажешь по ней, что ей помогают, даже очень не скажешь.
— Ну не знаю, Анвар… нет-нет, ты пей, я нет.
— А как дома у тебя?
— Деда жалко, — его серо-бледное лицо покривилось. — То ли цыгане, то ли узбеки его корову зарезали, кости и голову на берегу нашли.
— Вот суки!
— А это единственное, что у него было, теперь только пенсия. Про деревню вообще вспоминать не хочу.
Он встал и, сутулясь, проскользил мимо меня в ванную. Я закрыл глаза. Нормально. Я оставался на одном месте. Темнота в глазах и в голове не вращалась. Снова Кирилл напротив меня.
«Говорит что-то. Что он все вздыхает?.. Если не съедешь с общаги, дадим пизды… Хорошо, Сергей Петрович, через три дня… Хоть бы Нелли позвонила! Сколько платить корректору? Он же спрашивает».
— …я тоже смотрел этот фильм, Кирилл.
«Сколько будет получать верстальщик? Сколько он согласен работать за предложенные деньги? К кому обращаться? Буклеты фирм по детским товарам. Оператор получает столько-то. Сторонние заказы. Процентное участие»…
— Не знаю, Кир, просто не нравится и все, у него жирные какие-то фильмы, отвратные, патология какая-то чувствуется.
— А для меня, знаешь, это какое-то откровение в последнее время. Он же был гомосексуалистом, знаешь?
— Да-а… «Фотографии детей необычные. В заголовке вместо круга выпуклый шарик, как бы беременность».
— И такая страшная смерть. Ведь любовник проехался несколько раз по его телу на авто.
— Пазолини проехался?
— Нет, его любовник, юноша.
— А да слышал что-то такое… надо же… пойду-ка я спать уже, Кир.
Я разделся и лег. Он что-то говорил, сидя на полу возле видеомагнитофона. Ушел в ванную. В телевизоре голый мужчина ласкал и покусывал клитор, все влажно блестело, как это всегда блестит в порнушке и эти липкие звуки, стоны, постоянно приходилось приглушать звук. Мне почему-то понравилось, когда там женщин трахали в зад. Было видно, что им больно, что им надоело и жутко раздражает все это, и они еле сдерживают себя, чтобы не заорать и не оттолкнуть этих крупных мужиков. Они вздрагивали, сдерживали себя, и тем мучительней и загадочней улыбались в камеру, тем более страстно притягивали к себе толстые зады этих мужиков и сладко стонали, а внутри разрывались от бессмысленной и бесконечной боли. Жалко было их. Дрочил по-тихому и смотрел на свое лицо в зеркале. «Смешно, Кир, мы что, вот так и будем с тобой смотреть порнушку, как два идиота?!»
Он пришел и, намеренно не смущаясь меня, стал раздеваться. Показывал, что он такой же простой мужик, как и я. Бледно-синие, большие трусы. Худые ляжки. Голое, вообще без волос, тело.
— Кир, ты зачем порнушку поставил? — засмеялся я и скашлянул.
— Что с твоим голосом? — прошептал он.
— Что? — шепотом спросил я.
— Ты охрип как-то.
