Маргарита Хемлин - Прощание еврейки
Товарищ повздыхал и ответил так:
- Эстер, у нас с тобой много чего за плечами, я тебя всегда любил. И когда ты с Янисом была, и когда ты за Карла вышла, хоть и не расписанная. А теперь ты моя, и твой сын тоже мой, и Берта мне также родная. Оформимся по закону и станем жить одной семьей.
А почему? Потому что солидный человек, в годах, жизнь понимал, инженер по механизации - Кляйн Дитер Францевич.
Эстерка заикнулась: надо на партийный учет устроиться. Дитер Францевич отказал - ни к чему быть на виду, ты теперь моя жена, и место твое дома с ребенком. В крайнем случае, на рядовой работе. Еще детей нарожаем тем более.
Берта слышала, как у них чуть не скандал получился из-за такого отношения.
Эстерка кричала:
- Ты же коммунист, у нас с тобой боевое прошлое. Я из Москвы сбежала не от партии, а от смерти. А ты всё переворачиваешь.
И так далее.
Дитер Францевич только вздохнул:
- Вот именно.
Нельзя сказать, что в данной местности было особенно спокойно. В смысле обстановки. С год до того арестовали первого секретаря обкома Вельша. А какой был человек: сам всех учил не зевать. Дитер Францевич его знал, даже, можно сказать, дружил и тесно работали в 20-х: кулаки, подкулачники и прочее. Потом, правда, у них расхождение получилось. И Дитера Францевича попросили на хозяйственную работу.
Вот так. Потому и вывод сделал: тише едешь - дальше будешь.
Стали жить в Покровске, то есть в городе Энгельсе. И кино, и театр, и клуб, и библиотеки. А главное, сразу наладилась линия и с работой у Эстерки, и с учебой у Берты: одна в техникуме русский преподавала, другая там же училась - по механизации.
Перед тем, конечно, с документами Дитер Францевич все устроил. Через приятеля, через всякие подарки и одолжения с его стороны. Получила Берта советский паспорт. Сама за ним не ходила, Дитер Францевич не велел.
Раскрыла дома документ, там черным по белому: Ротман Берта Генриховна, по национальности - немка.
- Это зачем? - спросила Берта.
Дитер Францевич осторожно обнял ее за плечики:
- Берточка, дорогая, у Эстер теперь другая фамилия - моя. В паспорте у нее записано “еврейка”. У вас теперь и фамилии разные, и отчества, и нации. Это никакого значения не имеет, но так спокойнее. Кто будет интересоваться, отвечай - родственница Кляйна. Правду сказать, я и фамилию тебе просил другую записать, но на такое не пошли. А отчество я в честь твоего племянника написал. Тебе же приятно?
А как же, приятно. Остальное - предрассудки.
Берта спросила, одобряет ли Эстер поступок Дитера Францевича. Ну и хорошо.
Старые документы завернули в тряпочку, закопали в саду, туда же Эстеркин партбилет. Она, конечно, пошумела на этот счет.
Но Дитер Францевич сказал:
- Бумажка есть бумажка. Вот ты ругаешься. А я ведь ничего не жгу, хороню в земле. Придет время, понадобится - достанем, - и в шутку вроде: - Считай, ты в подполье.
Берта заново на свет родилась. Эстерка тоже.
Испуг выпарился, Москва стала как сон.
Дошло до того, что Эстерка на своем рабочем месте затеяла проводить политинформации, обсуждала с учениками международную обстановку и прочее.
Ее в партком:
- Эстер Яковлевна, вы беспартийная, а таких вопросов касаетесь, что вам в них не разобраться. Вы с мужем советовались? Он как к вашей деятельности относится? Приветствует? Он ведь старый член партии, мог бы и помочь.
Эстерка отговорилась, что по собственной инициативе, что молодежь пытливая, задает вопросы, вот и решила. Но если кто против - так она не возражает прекратить.
Рассказала мужу. А тот, оказывается, и сам знал. Перед тем, как ее вызвать, с ним побеседовали.
- Я тебя предупреждал, Эстер, что ты теперь моя жена и мать сына Генриха. И твое дело - семья. А ты за старое. Нехорошо.
Эстерка надулась: и виновата, и не виновата. Но притихла.
Только ночью иногда через сон вздохнет: “Ой, вейз мир!” [О, горе мне! (идиш)]
Берта вспоминала родителей. Рассуждала с Генрихом про них. Рассказывала про аптеку: мятные леденцы, сладкие микстурки, фарфоровые баночки с надписями, касса звенит, когда ручку поворачиваешь. Придумывала игры, тематические. Мальчику нравилось. Дитер Францевич радовался - познавательно.
На танцы Берта не ходила. Газет не читала, художественных книг тоже. Только учебники, хотя они и не давались. Кляйн ей разъясняет сто раз одно, а движения вперед - ноль.
Пристрастилась к вышиванию: салфеточки, наволочки, занавесочки. Музыку по радиоприемнику слушала: песни советских композиторов и классику - целые оперы из Большого театра. Сядут втроем - Генрих на руках у Дитера Францевича, Берта - и слушают. Берте хотелось подпевать в знакомых местах. Но стеснялась, потому что ей абсолютно медведь на ухо наступил.
Эстерка просила:
- Я ж газеты изучаю, тише сделайте.
Как-то утром, за чаем, Эстерка завела разговор:
- Наркома нашего железного, Ежова, перевели на водный транспорт. А теперь сняли и с водного. Враг народа. Я так всегда и считала.
- Что считала, то оставь при себе.
Дитер Францевич подлил себе крепкой заварки.
Тут в окно постучали. Эстерка выронила стакан, оцепенела. Лицо белое-белое. Метнулась к окну и осела. Если б не подоконник - свалилась бы.
- Иди, Берта, подружка за тобой… - Только и прошептала.
Взяли Эстерку под руки, подвели к кровати и уложили прямо на покрывало. Она один глаз открыла и говорит мужу:
- У меня свое мнение. Ты его не трогай.
С того утра дом переменился. Эстерка шипит на мужа, злится на сестру. Гоняет Генриха. Правда, начала слушать вечерами музыку по радиоприемнику. Пристроится на тахте, лицом вверх, уставится в потолок и слушает. Для вида, конечно.
3
Отмечали новый 1940 год. Под елкой (нарядить настоял Кляйн) уложили подарки Генриху, и каждый другому тоже кое-что завернул.
Эстер накрасила губы, закрутила волосы, Берта причесалась - уложила косу вокруг головы. Дитер Францевич возится с Генрихом, женщины накрывают на стол. Праздник!
Сели. Поужинали, сказали тосты, какие положено. Посмотрели подарки, расцеловались. Генриха уложили спать.
Когда мыли посуду, Эстер закинула удочку:
- А ведь очень может быть, что не за мной приходили, а просто по делу. Они ж тебе бумажек не показывали…
Берта опустила руки в воду, нагнула голову, на слова не обернулась. Сколько раз сама сомневалась!
- Ну, как же…
Эстер похлопала сестру по спине:
- Эх, что вспоминать.
Летом, в августе, Эстер заявила, что ей нужно на пару дней съездить в Саратов - показаться врачу, сотрудница посоветовала хорошего специалиста.
Дитер Францевич насторожился:
- К какому специалисту?
Эстерка, со значением:
- К женскому. Не волнуйся, повод очень даже радостный. Только, может, я там задержусь, чтоб как следует понять положение вещей.
В общем, уехала.
Ждали ее неделю, другую. Нету.
Дитер Францевич не знает, куда себя девать от нервов. Расспрашивать на работе - нельзя, у них же семья, недоверию места быть не может. Ехать в Саратов? А где того специалиста искать? Возможно, Эстер сразу положили в больницу. Почему тогда не дала о себе знать телеграммой? Да за две недели и письмо дошло бы.
На третью неделю в техникумовской библиотеке к Берте подошел один преподаватель и поинтересовался:
- Как Эстер Яковлевна отдыхает? Очень жалела, что пришлось одной ехать в Крым.
Берта отговорилась: хорошо отдыхает, открытки шлет. Прибежала домой - рассказать.
А дома Дитер Францевич сидит на полу, рядом на чистой дорожке - грязная лопата.
Берта тормошит его. А он ни в какую.
Она шепчет:
- Надо за Генрихом в садик бежать, как я вас оставлю? Мальчик переживать будет - всех уже разобрали…
Тогда только Дитер Францевич очнулся:
- Она партбилет откопала. В Москву поехала. Ду-у-ура!
4
Решили так: установят контрольный срок в месяц, потом станут предпринимать действия.
Дитер Францевич в техникуме провел беседу, что жена срочно уехала по личным делам на неопределенный срок и просит ее уволить по собственному желанию.
- Ей прямо в дом отдыха телеграмма пришла, чтоб ехала, так что задним числом проведите бумаги, - попросил Кляйн.
Провели. А с Бертой условились на вопросы отвечать одинаково. Ну и Генриху внушили так. Он по матери очень скучал, но не сильно.
Берта мучилась, винила себя:
- Конечно, я ее запутала. Кто ж утром арестовывает? Ночью приходят. Правда? А раз так, то Эстерка скоро вернется. Мы тогда панике поддались, ясно. Правда? - умоляла Берта.
- Да-да, - со всем соглашался Кляйн.
Через месяц никто не вернулся. Никаких известий не прислал. Берта спрашивала, что теперь делать. Кляйн отмалчивался. Наконец состоялся разговор:
- Берта, нам надо решить. Я, конечно, могу в Москву поехать. Там у меня старые друзья. Наверное, не все, но кое-кто остался. И при постах. Можно навести справки, провентилировать. Допустим, Эстерку взяли. Значит, я узнаю, где она сидит. Ну, передачу соберу. Свидание - вряд ли. Я знаю. Если ее взяли, и нам надо ждать. Мальчишку, ясно, отберут в детский дом.
