Кристина Паёнкова - Бегство от запаха свечей
В субботу, возвращаясь из пекарни, я снова на него наткнулась. Он подошел ко мне, приветливо поздоровался и проводил до дому. Условились встретиться. Не могу сказать, чтобы меня это порадовало. Он мне надоел. Я уже знала, что договорилась с ним о встрече лишь для того, чтобы показать всем вокруг, на что я способна. Так я обнаружила у себя новый недостаток: оказывается, люблю пускать людям пыль в глаза.
Встретились мы в воскресенье утром. Немного прошлись в полном молчании. Петкевич был чем-то сильно озабочен, а я внимательно разглядывала встречных.
Домой я вернулась грустная и разочарованная. Решила, что больше не буду с ним встречаться. Тетка Виктория, как всегда, принялась выспрашивать, что да как он говорил, и, как всегда, осталась недовольна моим поведением.
– Тетя, могу обещать, что ничего плохого не случится. С этим знакомством покончено! Больше я с ним не встречаюсь.
Тетка вспыхнула.
– Что ты сказала? Должно быть, я ослышалась. Да ты понимаешь, что делаешь? Опомнись, пока не поздно! Такого случая второй раз в жизни не представится. Любая кальварийская девушка сочла бы за честь выйти за Петкевича. Ты отдаешь себе в этом отчет? Попасть в такой дом!!! У них там, кажется, две гостиные, кухня, как в помещичьем особняке. И прислуга еще довоенная. А мы тут бедствуем, никакого просвета не видно. Только тебе может повезти. Никогда не поверю, чтобы ты была такая глупая и отказалась от единственного шанса устроить свою жизнь.
Хозяйка тоже взыграла:
– Попробуй у меня только ударить лицом в грязь! Вздую! Парень хоть куда, к тому же первый богач в округе, такого действительно упускать жалко.
– А может, он и не думает жениться, может, просто хочет покрутить на стороне, тогда что? – спросила я и тут же об этом пожалела.
– Что я слышу! – вмешалась молчавшая до сих пор бабка. – Что это значит – покрутить на стороне? Смотри у меня, Катажина, вылетишь отсюда в два счета и оглянуться не успеешь. Уши вянут от твоей болтовни. Видите, какой у нее ералаш в голове, пани Дрозд, и вдобавок испорчена до мозга костей. Ты еще пока под моей опекой и потому заруби у себя на носу: либо ты будешь вести себя так, как советуют тетя и хозяйка, либо…
Я так никогда и не узнала, в чем заключалась другая альтернатива. Бабку перебила хозяйка, говорила она очень мягко, и это подкупало:
– Не торопись, Катажина, еще есть время. Подумай только: если за него выйдешь, никаких забот знать не будешь. Станешь думать только о нарядах да покупках. Вот ты любишь чтение, а уж тогда почитаешь вволю. Запомни, там не работают, там за людей работает капитал.
А за шитьем мне внушала свое пани Ковалик:
– Тебя все уверяют, что это великое счастье. Как бы не так! Тоже мне жар-птицу поймали. Может, во Львове такой брак был бы возможен, да мы-то живем в Кальварии. Здесь главное во всем – расчет, все пересчитывается на деньги. Ну кто такой Петкевич? Дурного слова не скажу, грешно, вроде бы парень подходящий, но богат, привередлив, любит поразвлечься. Другая бы бросилась как муха на мед, но у тебя есть голова на плечах. Смотри не попадайся на удочку, чем будешь с ним строже – тем лучше. Я в людях разбираюсь. Тот рай земной, что сулит тебе тетка, может быстро обернуться адом. Даже если ты, при своей бедности, войдешь в такой дом женой, тобой все будут помыкать. Что толку в гостиных, коли в конце концов тебе самой придется их вылизывать?
Слушая такие речи, я преисполнилась обидой на весь мир, который казался серым и убогим. На всем белом свете я не видела для себя пристанища.
Петкевич теперь часто прогуливался под окнами дома пани Ковалик, но я упорно делала вид, будто не замечаю этого.
Однажды – кажется, в пятницу – он подкараулил меня и настиг в тот момент, когда я выходила из дома. Уговаривал пойти прогуляться. У меня невольно вырвалось:
– Грязь нынче поистине кальварийская, и если уж прогуливаться, то путь может быть один: к рынку.
– Там такая толчея, лучше, может быть… – тут он замялся, – лучше, может быть, пройтись по беньковицкой дороге.
Дорога на Беньковице предстала перед нами во всей своей красе, изрезанная колеями, заполненная черной жижей. Весной люди избегали ее, предпочитая ходить кружным путем.
– Да вы шутите! – возразила я. – Взгляните на эти озера. Купаться еще рановато.
– Понимаете, если нас увидят вместе, начнутся всякие разговоры, на рынке всегда полно народу…
– А если увидят, что мы шлепаем по такой грязище, то ничего не скажут, – вслух размышляла я, а потом, поняв вдруг смысл его слов, воскликнула: – До свидания! Совсем забыла, что мне некогда, – и побежала домой.
Входя в ворота, я краем глаза увидела, что Петкевич стоит на том месте, где мы расстались, и вид у него крайне смущенный. Ну и хорошо, ни капельки мне его не жаль, поделом ему. Пусть только попробует когда-нибудь еще подойти.
– Разговаривала с Петкевичем? – этим вопросом встретила меня тетка Виктория.
– Конечно. Он предложил мне романтическую прогулку по грязи в Беньковице. На рынке он со мной появиться не может – люди увидят. А я от такой чести отказалась. Не настолько он мне нравится, чтобы ради него добровольно в грязи топиться.
Этого оказалось достаточно: тетке хватило темы для разговоров часа на два. Она непрестанно повторяла, что печется о моей же пользе. А я, неблагодарная, никак не могу этого понять.
Постепенно я стала забывать о Петкевиче. Работы у пани Ковалик было много, домой я с каждым днем возвращалась все позже и позже. Машинка стрекотала целый день, перерывы устраивались только, когда приходили заказчицы; впрочем, даже на них пани Ковалик не тратила много времени.
Весна была в разгаре, поэтому я и дома не сидела сложа руки. Бабке было не до меня. Ее целиком поглотили какие-то неизвестные мне хлопоты по делам тетки Михаси, от которой пришли подряд три письма. Теперь она даже не замечала, когда я возвращаюсь.
Однажды в полдень к пани Ковалик прибежал соседский мальчик с известием, что меня немедленно требуют домой.
От волнения сердце так и запрыгало в груди: я была убеждена, что приехала мама.
Домой я мчалась во весь дух.
А оказалось, что ничего особенного не произошло. Бабка в старом переднике стояла у плиты, а тетка лежала на диване. Когда я вошла, тетка объявила мне тоном, не допускающим никаких сомнений в важности своего сообщения, величайшую новость:
– Поздравляю, Катажина! Пани Петкевич приглашает тебя лично к себе в пять часов. Это огромный успех и большая честь. Мать Петкевича хочет с тобой познакомиться! Что ж ты стоишь, почему не прыгаешь от радости? Скажи что-нибудь…
Я стояла совершенно спокойно, хоть и была сильно разочарована – мама не приехала. Потом я начала лихорадочно соображать, чего от меня надо пани Петкевич. Я ее побаивалась.
– Мы сами об этом только что узнали, – продолжала тетка. – Сюда заходила служанка Петкевичей. Дошло до тебя, что я сказала?
– Понимаю, я понимаю, – машинально ответила я. – А она случайно не сказала, в чем дело? Зачем мне туда идти?
Тут тетка показала, на что способна. Она все предвидела; она ничуть не сомневается, что встреча эта подстроена Петкевичем, и даже всерьез подумывает, не следует ли ей сопровождать меня. Она развернула передо мной великолепную картину моего ближайшего будущего. Собственный выезд. Роскошные туалеты. Всеобщее преклонение и пышные приемы. Теперь все пойдет как по маслу, лишь бы я не допустила какой-нибудь бестактности. У Петкевича вполне определенные намерения, это уже не подлежит сомнению. Тетка говорила без умолку и с глубокой убежденностью. И я ей поверила.
Петкевичи принадлежали к тому кругу, в котором для нее не существовало тайн. Ведь она издавна вращалась в этом кругу. У нее есть опыт, и многое она может предугадать лучше меня.
Виктория целый час вбивала мне в голову, как надлежит себя держать, как отвечать на вопросы. Пожалуй, она перебрала все возможные варианты. Проверила, умею ли я вести себя за столом. И к пяти часам просто загипнотизировала меня. Задолго до назначенного времени мне велели одеться и не разрешали присесть, чтобы не помялся подол. Я без конца счищала с платья невидимые пылинки, и мне уже казалось, что они обе удовлетворены, как вдруг Виктории вздумалось проверить, достаточно ли чистые у меня уши.
– Никто мне в уши не заглянет, тетя. Не преувеличивайте. Я пошла.
Дорога показалась мне бесконечной. Времени впереди было много, и я потащилась через рынок, дважды обогнула его и только без нескольких минут пять повернула к дому Петкевичей. Моя – по общему мнению, излишняя – самоуверенность исчезла без следа. Я не могла придумать ничего такого, что хоть немного придало бы мне бодрости. Я чувствовала себя маленькой и невзрачной и готова была расплакаться. Мысленно я представляла нарисованные Викторией радужные картины, но теперь, когда мне предстояло вступить в единоборство с незнакомой женщиной, теткины уверения перестали казаться незыблемыми. Может, пани Петкевич накричит на меня и спросит, по какому праву я путаюсь с ее сыном?
