Эдуард Багиров - Идеалист
Покорители столицы стояли на перроне Киевского вокзала. Ревенко не мог передвигаться, после вчерашнего его мутило. Не проспался, видимо, и организм не успел за ночь пережечь алкоголь.
Меня всегда удивляло, как люди позволяют себе допиваться до положения риз, зная наверняка, что потом будет очень плохо? Что за удовольствие такое? Лично я могу выпить довольно много, но у меня никогда не случалось даже похмелья. Максимум, если особо перебрать, утром оставалась сухость в горле, которая без следа исчезала после литра какого-нибудь обыкновенного кефира. Ревенко же плющило и ломало пополам, лицо его имело серо-зеленый оттенок, и он сиплым шепотом умолял о пиве. Алкаш алкашом.
Динозавры боялись заблудиться и двигаться с места без Ревенко отказались наотрез. За пивом пришлось идти мне. Страха перед Москвой я не испытывал, поэтому без проблем нашел обменный пункт, разменял свои невеликие гривны на рубли, купил пива и даже спустился в метро с целью заодно уж купить и карточку на проезд.
– Мне пьять билетов до Бирулева, – бубнил в окошко какой-то потертый дядька, тоже явно сошедший с киевского поезда. Он стоял в очереди, подавленный гомоном и движухой, и прижимал к груди измызганную торбу.
Кассирша швырнула в лоток прямоугольный бумажный талончик с продольной полосой. Мужик в замешательстве повертел его в руках и растерялся.
– Здесь пять поездок! – стали объяснять со всех сторон.
– А до Бирулева-то хватит? – недоумевал мужичок.
– Хватит, не сомневайся, – просипел какой-то стоявший рядом здоровяк в кожаной куртке и плечом брезгливо отжал его от окошка.
По дороге наш организатор дохлебал пиво и ожил. Мы доехали на метро до станции Алтуфьево и подошли к автостоянке у ресторанчика «Макдоналдс». Ревенко указал на широкоплечего жлоба абсолютно гопарского фасона, в спортивном костюме и грязноватых белых кроссовках, габаритами вполне сопоставимого с нашими бандеровцами. Тот нервно топтался у замызганной полугрузовой «Газели», утробно матерясь и поминутно сплевывая сквозь зубы.
– А от и Кеша-экспедитор, – сообщил Игорь. – Товарыщ мой, шо нас сюда пригласил. Здорово, Кеша!
Он с распростертыми объятиями направился было к здоровяку, но вдруг получил затрещину.
– Ты де, бисова залупа, два часа шлялся? – заревел гопник. – Стою, чекаю, де треба. Я те шо, найнятый? Або я тебе таксыст?
– Ну, – мямлил Ревенко, – подзадержалысь мы трохы.
– Два часа, по-твоему, трохы? Та до Полтавы ж можно доихаты!
Игорь затруднялся с ответом. Глаза его бегали из стороны в сторону. Сообщать причину задержки он явно не желал.
– Он вечером что-то съел, – сказал я. – И, в общем, разболелся сейчас...
– Угу, – мрачно насупился Кеша. – За версту вон чую, шо вин там зъил. Сидайте у машину швыдко, а то Богданыч зараз нам усим яйця пооткручивает.
Он сел за руль, мы разместились в салоне. «Газель» взвыла, заскрипела, тяжко хрустнула коробкой передач и тронулась. Москвы я так и не увидел – очень скоро колымага пересекла Кольцевую автодорогу и устремилась куда-то в Подмосковье.
Рядом со мной благоухал невыносимым перегаром Ревенко. «Газель» притормозила на повороте, он вдруг тронул меня за руку и тихо сказал:
– Спасибо.
Я брезгливо отвернулся.
ХI
Подмосковный объект оказался строящимся жилым поселком, целиком обнесенным высоченным каменным забором. Поселок, очевидно, строился не для обычных дачников – в возводимых за забором постройках, помимо жилых домов, угадывалась развитая инфраструктура. Нас поставили на один из коттеджей. Был он огромным, в четыре полноценных этажа плюс мансарда размером со средних размеров ресторан, плюс три этажа под землю – спортзал с бассейном, кладовая и гараж на полдесятка автомобилей. На Украине он показался бы мне дворцом запредельной роскоши – таких я не видывал даже в суперэлитной киевской Конче-Заспе. Но здесь, в небольшом подмосковном поселке, возводимые вокруг постройки были приблизительно равноценными, потому дом казался до обыкновения скучным. Именем заказчика никто не интересовался, о названии фирмы-застройщика мы и понятия не имели, да и ни к чему нам это было. Меньше знаешь, крепче спишь.
Нас сразу же представили Богданычу – хрестоматийного фасона хохлу за сорок, обладателю хитрых глаз, наметившейся плеши, здоровенной красной морды и немалого пуза.
– Я буду вашим прорабом, – сказал Богданыч. – Хлопцы вы, я бачу, крепкие. За официальные договора даже не будемо базарить, их нет, не будет, та и не нужны они вам, толку от них никакого, пенсию в Украйне вам за это все равно не заплатят. Работы много, хватит надолго. Если будете хорошо робить, то будете и хорошо получать. За жратву и проживание будемо трохы вычитывать из зарплаты, еще за каждого из вас мы заносим в местную мусарню. А будете робить плохо или бухать в рабочее время – выкину за ворота на хер, и весь базар. По рукам?
Мы молча кивнули. Богданыч повел нас ознакамливаться с объектом и размещать по вагончикам.
– Як у таракана за пазухой жить будете, – балагурил он.
– Хороший мужик, – счастливо вздыхал Ревенко. – Говорил же я, шо чуйка у меня.
Бригада была немаленькая. Помимо нас на объекте трудились еще полтора десятка таджикских чернорабочих, выполнявших самые тяжелые и грязные работы. Жили они в соседнем вагончике, и мы с ними практически не общались. Во-первых, русским языком из них владел только их старшой, да и то через пень-колоду, а во-вторых, никто особенной тяги к общению с ними и не испытывал. Они даже питались отдельно от нас, какой-то зловонной жижей из своего собственного казана. Утром и вечером таджики обязательно дружно вставали раком на молитву, которую жутковато-заунывно декламировал их старшой, и отвлечь их от этого занятия не могло ничто и никто. Богданыч как-то обронил, что вообще-то они должны молиться не два, а пять раз в день, но кто ж им тут даст-то.
Нам пришлось немногим легче, чем этим таджикам. Ушлый прораб выжимал из нас все соки, постоянно подгоняя и подстегивая. Работать мы начинали почти с рассветом, а заканчивали, лишь когда спускались сумерки. В сезон ведь ценен каждый рабочий день. Тем более что Подмосковье по погодным условиям от Украины все же отличается заметно: например, в любой день мог совершенно неожиданно пролиться дождь, парализуя деятельность всей бригады. Тогда Богданыч ходил мрачный и, поглядывая в небеса, непрестанно матерился.
Зато дожди были в радость нам. Ведь кроме работы мы не занимались вообще ничем – просто не оставалось сил, и после ужина мы чуть ли не вповалку срубались спать. А в дождь можно было почитать книжки, газеты, да и вообще просто отдохнуть. Хотя, откровенно говоря, книжки с газетами интересовали в бригаде только одного человека – меня самого. Остальные во время нечастых перерывов тупо спали или, собравшись под навесом, играли на какую-нибудь мелочь в карты или домино. А от таджикского вагончика раздавался грохот бьющихся о доску костей и непонятные выкрики, какие-то «шеш-ек» и «пендж-гоша». Там играли в нарды.
В общем, особо не жаловались. Разве что вагон, в котором мы жили, был тесноват. Но я не успел еще толком отвыкнуть от казармы, так что это тоже не парило.
Москвы за первый месяц работы я, разумеется, так и не увидел. Словно и не выезжал никуда из дома. Даже по поселку шататься возбранялось и было чревато проблемами. К тому же практически ни у кого не было денег.
XII
Бригада заканчивала один из циклов объекта, и тогда мы получили первую зарплату. Пересчитав сумму на гривны, я понял, что разбогатеть здесь не получится. Но я особо не расстраивался – в любом случае получалось куда больше, чем за это время я мог бы заработать на Украине.
Нам позволили немного расслабиться, и Богданыч даже выставил водки. Погода стояла прекрасная. Водка же, напротив, была теплой и противной, вязко и глухо давала по мозгам. Хуже теплой водки только глупая женщина... Поэтому пил я мало, поднимая пластиковый стаканчик больше для вида.
Кто-то вспомнил, что у меня есть фотоаппарат, попросили щелкнуть на память. Рабочие позировали охотно, и даже сам Богданыч покряхтывал: «Ну шо, папарацци, давай што ли пару щелчков, потом в Киеве напечатаешь». – И снимался в обнимку с Гешей-экспедитором, ну и со всей бригадой до кучи.
Один из бандеровцев на правах старого знакомца попросил меня щелкнуть его разок на рабочем месте – в корзине подъемника, с которой он шпаклевал фасад здания. Пьяно пошатываясь, он забрался на платформу, ткнул в кнопку пульта и уехал на самую верхотуру. Я подошел ближе, направил фотоаппарат линзой вверх. Бандеровец раскинул руки, довольно улыбнулся. Я сделал снимок. Правой рукой он схватил ведро из-под раствора и торжествующе, как трофей, вскинул вверх. Корзина качнулась. Бандеровец уронил ведро и зашатался, пытаясь удержать равновесие.
Платформа качнулась еще сильнее, дернулись стальные тросы, и бандеровец с воплем вылетел из корзины головой вперед. Через пару секунд раздался тяжелый удар, сопровождаемый глухим хрустом. Парень лицом вниз без движения лежал на куче кирпича. Я рефлекторно нажал на спуск и замер в оцепенении.
