Александр Лапин - НЕПУГАНОЕ ПОКОЛЕНИЕ
Вместе они верховодили среди барнаульцев.
С сержантами, даже такими молодыми, как Дубравин и Ашин, было другое дело. Их «старики» не трогали, понимали, что это власть. А власть надо уважать. К ним относились снисходительно-покровительственно.
Командовал комендантским взводом только что пришедший из училища лейтенант Валерий Булькин. Полный разгильдяй. И таким он был, видимо, и курсантом. Так что при нем «старичкам» воля.
Конечно, Дубравин, наблюдая сейчас из окна казармы за построением очередного наряда на службу, не знал еще расстановки сил. Да и что он мог знать? Он сегодня впервые заступает начальником караула.
Построились у своей казармы. И дружненько потопали прямо к штабу, где на площадке для разводов их уже ожидал дежурный по гарнизону офицер – майор Скатов. Расставились по постам. Первые четыре человека – это наряд во главе с начкаром – на гауптвахту. Трое – наряд на контрольно-пропускной пункт. Еще трое – наряд на склады. Двое – в город с патрульным офицером. В казарме должна находиться резервная группа во главе с сержантом Ашиным. Вот, собственно говоря, и весь состав.
Комендачей, кроме этой их караульной службы, начальство привлекало и на другие задания. Ловили дезертиров. Отвозили осужденных солдат в штрафной батальон. Возили подследственных. Занимались ремонтом ограждения. Разнимали массовые драки.
И вот сегодня Дубравин, полный самых благорасположенных мыслей, впервые вступает в этот мир. Много он слышал рассказов о жестокости комендачей, об их свирепости, спайке. По гарнизону ходили слухи о том, как избивают они до полусмерти солдат, попавших на гауптвахту, сокращенно – на губу. Как ломают и усмиряют самых борзых.
Вот она, таинственная зеленая дверь со звонком на губу, находящаяся прямо в самом конце штабного здания. Он нажимает звонок. Открывается глазок. В дырке появляется чей-то глаз.
– Кто там? – этот вопрос относится к нему.
– Свои, смэна пришла! – кричит в окошко Меладзе.
Дверь сразу настежь. И они заваливают через исшарканный сапогами порог к новому месту службы.
Счастливый, отработавший свое караул быстро собирает вещи, но Блуашвили их останавливает:
– Нэ, рэбята! Сначала сдавайте все как положено. Мы нового сэржанта в курс дела будем вводить.
Приходится ефрейтору Вершинину показывать хозяйство. Ведь «старики» решили сами сегодня на губе подежурить, чтобы показать «молодому сэржанту», как надо нести «слюжбу».
Вершинин достает из ящика шапки, ремни и прочие вещи, которые сдают при посадке на губу арестованные военнослужащие. Пересчитывает их. Бердашвили принимает все по списку. Ругаются, потому что в наличии не оказывается двух брючных ремней. Наконец все барахло пересчитано, наличие арестантов проверено. Вроде бы все на месте. Никто не сбежал. Дальше старый караул уходит, новый занимает его место.
В распоряжении четырех солдатиков комната с топчаном, обшарпанным столом, ящиком на стене и двумя амбарными книгами. В этих книгах ведется учет арестантов, лежат записки от разного начальства.
Есть еще чуланчик. В нем в два этажа сбиты деревянные нары. На них навалены пыльные матрасы. Это комната отдыха караульных.
На губе всего четыре камеры для арестованных. Небольшая, метров на шесть, одиночка. Общая камера человек на двадцать. Еще одна небольшая комната для сержантов. И огромная пустая камера для временно задержанных – как называют ее, «кандейка». Туда собирают тех, кого задержал патруль в «самоходе», пьяных, хулиганов и прочих чудиков. Держат их до тех пор, пока начальство не разберется и не решит, что с ними делать. То ли выпустить, то ли посадить под арест. Решение это принимают чаще всего командиры. В зависимости от должности каждый из них может лишить военнослужащего свободы на срок от одних до пятнадцати суток.
Дубравин, наслушавшийся о зверствах, творимых комендачами на гауптвахте, строго-настрого предупредил Блуашвили, Бердашвили и Шманка, что он все будет делать строго по уставу и не позволит издеваться над воинами Красной Армии. Те безропотно согласились. Пусть будет так.
Счастливый, что все обошлось без скандала, он сел за стол начальника караула и приступил к службе.
Минут через десять зазвонил звонок. Ефрейтор Шманок, маленький – метр с кепкой, заросший черными бакенбардами армянин, пошел открывать дверь. Через секунду раздался дичайший грохот, от которого Дубравин вскочил как ошпаренный. Еще через секунду на пороге караульной комнаты появился двухметровый Солома в своих интеллигентских очках, с красной патрульной повязкой на рукаве. Позади него маячило носатое, круглое лицо Юрки Колчедана. Один за шиворот, другой подталкивая сзади, они волочили здоровенного пьяного мужика в нахлобученной на уши пилотке, грязной гимнастерке и с трехдневной щетиной на лице.
– Принимай, начальник, воина! – весело сказал Солома, вталкивая его в помещение. – Записывай! А мы пошли дальше патрулировать.
– Ваши документы! – дрожащей от волнения рукой Дубравин принялся открывать журнал записи временно задержанных.
– Пи! – ответил пьяный, дохнув перегаром. Он быстро освоился, оглядел помещение и принялся куражиться.
– Ну, во, псы поганые! – размахивая руками с черными от грязи ногтями, кричал он. – Вы знаете, хто я такой? Да я пять лет на нарах парился.
Растопырив руки, он уселся на топчан и, судя по всему, готовился лечь на него.
Блуашвили и Бердашвили, два усатых смуглолицых грузина, весело переглянулись и с интересом уставились на Дубравина: «Ну и как ты с ним по уставу будешь вести разборки?».
Дубравин вскочил с места, подошел к пьяному:
– Как твоя фамилия? А? Ты что здесь разлегся? Тебе что здесь, дом отдыха?
– Бэ! – куражась, промычал пьяный и высунул мясистый, багрово-красный язык, показал его сержанту.
Дубравин в растерянности огляделся вокруг, ища поддержки у народа. Но народ в лице караульных только пожимал плечами: «Ты же хотел, чтобы все было по правилам, вот и действуй!».
Тут пьяный военно-строительный боец вскочил с топчана, на котором неожиданно появилась лужа, и принялся орать:
– Я вас, уродов! Знаете, кто я такой?! Суки, будете у меня сапоги лизать! Лижите сапоги, сволочи!
Он бушевал, кидаясь на патрульных.
– Товарищу сэржанта, – наконец не выдержал Шманок, – не волнуйтесь. Счас мы его успокоим!
Дубравин в отчаянии махнул руками. Делайте что хотите, только избавьте меня от этого кошмара.
Дальше все произошло мгновенно. Маленький, едва по пояс пьяному амбалу, Шманок сделал два резких, четких движения, и пьяный амбал сложился напополам, а потом сел попой прямо в урну, стоявшую в углу караулки. Оттуда его аккуратно и быстро извлекли Блуашвили и Бердашвили и подвели к столу. Шманок сел за стол, взял ручку.
– Так, фамилия?
– Дундуков!
– Имя!
– Валя, Валентин то есть!
– Как? Балентин?
– Нет, господин сержант, В… Валентин!
– Рота!
– Шестая!
– Распишись здэсь!
– Слушаюсь!
– В клетку бэгом!
– Есть!
И рядовой Дундуков боком-боком, чтоб не видно было мокрых штанов, вылетел в коридор. Вскоре за ним загремел засов «кандейки».
– Видищь, как всо харашо! – обращаясь уже к Дубравину, заметил Шманок. – Все у полном порадке!
Ошалевший, с широко раскрытыми глазами сержант Дубравин пребывал в шоке еще целых полчаса после описанных событий. На самом деле воспитание, образование, вся его природа восстали против такого порядка. Ведь даже для того, чтобы ударить другого человека, надо что-то переломить, преодолеть в себе. Опрокинуть свои представления обо всем. Но жизнь на гауптвахте не давала ему возможности поразмышлять над увиденным. Надо было реагировать на происходящее вокруг и каждую минуту доказывать делом, что ты здесь командир.
Уже к концу суточного наряда ему во всей простоте и ясности стали одна за другой открываться простые истины. О власти и о себе. Все здесь было просто. Либо ты командуешь на губе. И все работает. Либо командуют те отбросы человеческого общества, которые сюда спихиваются отчаявшимися отцами-командирами. А удержать их в повиновении, заставить себя уважать в этом обществе можно было только одним – силой.
Служба в комендантском взводе и возможность почувствовать свою власть над людьми сразу выявляли все человеческие качества. Запертые на губе в замкнутом пространстве, арестованные и их караул вынуждены приспосабливаться друг к другу.
Обычно в наряд в караул на гауптвахту ставили молодых солдат. Это, так сказать, для укрепления их боевого духа и выработки характера. Отстояв в карауле сутки через двое по полгода, многие их них становятся неврастениками, у некоторых появляется тик, экзема или какие-то другие проявления нервного синдрома. Часть из них, особенно те, кто в обычной жизни был не слишком успешен, превращается в зверей-садистов, другие не выдерживают напряжения, уходят из комендантского взвода в другие подразделения. Ну а только редкие из редчайших ухитряются сохранить в этом аду обычные человеческие качества.
