Теодора Димова - Матери
А что смешного ты видишь в этом? спросила Керана, но, в сущности, она не спрашивала, а выражала, и весьма категорично, свое нежелание выслушивать какой-либо ответ.
Как что? недоуменно спросил Иордан.
Я, по крайней мере, не вижу ничего смешного — только радостное, нарочито весело отозвалась Керана.
А что тут такого уж радостного? удивился Йордан.
Ну, столько денег… нерешительно произнесла Керана… столько денег… мы пошлем Лию в Школу современного танца в Париж! … сможем переделать чердак наверху в кабинет! Чтобы ты, как нормальный человек, мог там работать!
Над Лией вспыхнуло что-то, похожее на молнию. Каждое из этих неожиданно услышанных слов было волшебным — «современный», «Школа», «танцы», «Париж». Их сочетание — «ее пошлют учиться в Париж» — было ошеломляющим. У нее все внутри замерло. Она пошла к себе в комнату. Закрыла дверь. И начала танцевать — как всегда в самые грустные и самые радостные минуты, точнее, она пыталась перевести на язык танца трепет своего тела, помимо ее воли получалось что-то, чего она никогда до сих пор не видела, и она не знала, сможет ли повторить это когда-нибудь. Она дрожала и танцевала, трепетала и танцевала — листок под порывом ветра, ветер и танец пытались оторвать и унести ее куда-то, а она сопротивлялась, изгибаясь, извиваясь, ветер, танец и Париж перебрасывали ее между собой как мячик, вертели, играли ею, превращая то в серну, мчащуюся сквозь леса, то в облако с человеческим лицом, то в клубок змей или в разъяренного быка, то в течение реки, все было переполнено жизнью и восторгом, смыслом и танцем, который ждал ее, танцем, которому ее научат в Париже! с этого момента она вечно будет танцевать, даря людям радость — в этом ее предназначение, и оно должно было исполниться сейчас, потому что отца награждали такой огромной суммой!
Нет, ну правда! повторила Керана и как-то замедленно села на диван, который по ночам служил им постелью. Ну правда, так много денег…
Что?! вне себя закричал Павел, и Лию в ее комнате буквально парализовало, танец-трепетание сразу же прекратился. Никогда еще она не слышала, чтобы родители кричали. Ты считаешь, что я возьму их вонючие деньги? Ты полагаешь, я их приму? Ты это хочешь мне сказать — считаешь, что я приму эти деньги?
Лия рухнула на пол. Никто этого не услышал. Как та игрушка, на ниточках. Сейчас что-то там, внутри, оборвалось, и она стала всего лишь кучей, состоящей из отдельных частей Лии — ее головы, рук, ног, тела Лии, сваленных в беспорядке. Она не дышала.
И ты их не возьмешь? она услышала голос матери, потом тишина, ей казалось, что она больше не выдержит.
В самом деле не возьмешь? снова после паузы спросила Керана и, как бы уже смиряясь с неизбежным, опустила голову.
Йордан взглянул на нее, уже собираясь ответить, но вдруг, будто вспомнив что-то, замолчал.
Стало так тихо, что были слышны случайные разговоры внизу, на улице, кто-то накачивал колесо от машины, ребята играли в сокс, время от времени над геранью на балконе пролетал жук, женский голос с дальнего конца улицы все настойчивее звал ребенка домой обедать, Керана почти инстинктивно вышла на балкон, пространство их квартиры вдруг показалось ей слишком тесным, и снова начала поливать цветы в ящиках, хотя утром их уже поливала.
Нити снова натянулись и распрямили Лию, вывели ее из ее комнаты, провели через гостиную и оставили рядом с матерью, которая тупо, как сомнамбула, рассматривала цветы.
Йордан вышел на балкон, закурил и прислонился к дверной раме. Он внимательно смотрел на Керану, которая стояла вполоборота к нему, делая вид, что не замечает. Он посмотрел на Лию, ее тоненькое вытянутое вверх тело сейчас показалось ему еще более удлиненным, на ее волосы, забранные в хвостик. Лия не отрываясь смотрела на него.
Тебе решать, медленно произнес он, глядя прямо в глаза жены.
Что решать? испуганно переспросила Керана, а Лия поспешила ускользнуть, как кошка, с крохотного и без нее пространства балкона.
Тебе решать, брать или не брать мне эти деньги, кротко произнес Йордан.
Да? только и выговорила Керана, этого она никак не ожидала, подобная потрясающая ситуация ей и в голову не приходила. Она зарылась лицом в цветы, выискивая, нет ли там сгнивших цветов, сухих листьев, и нервно их обрывая, она никак не могла оценить всю выгодность ситуации, потому что, с одной стороны, она была идеальна, а с другой — катастрофична, он выбрал для себя абсолютно удобный способ уйти от решения, предоставив выбор ей, но, в конце концов, ведь награждали не ее, а его, речь шла о его имени и его, а не ее, деньгах, он не имел права, пришло вдруг ей в голову, не имел права перекладывать все это на нее, и только собралась ему это сказать, как вдруг новая внезапная мысль облила ее своим теплом, вряд ли когда-нибудь она услышит более откровенное объяснение в любви и доверии, муж дарил ей самую сокровенную часть себя, а она могла продать ее или сберечь навсегда, она держала его душу в своих руках, и это чувство ошеломило ее, заставив дрожать, как совсем недавно дрожала в своей комнате ее дочь, она ощущала душу мужа в себе, в своем теле, его душа тоже дрожала, слабая и напуганная сгущающейся вокруг нее катастрофой, его душа была слабой, перепуганной и переполненной любовью к ней и всему свету, полной ответственности, скорби и восторгов, она ждала казни или свободы. Господи, какая я идиотка! что я чуть не натворила! чуть не продала все за чечевичную похлебку, чуть не уничтожила все за эти паршивые евро, что меня спасло, кто мне помог, ангел в образе этого жука, который пролетел мимо и снял паутину, в которой мы запутались? благодарю тебя, Господи, благодарю, она повернулась к мужу, и из ее красивых глаз потекли слезы, а он все так же курил, смотрел на нее и знал, что она не предаст его, он был уверен в своей жене, знал, что она всегда будет рядом с ним и не предаст, она обняла его и прошептала: конечно же, ты откажешься от премии, и он сжал ее в своих руках так сильно, что она не могла дышать, он крепко прижал ее к себе, сначала я влюбился в твое имя, Керана, в эту первозданную силу твоего имени, а уже потом — в волнистый водопад твоих волос, в твое сильное и гибкое тело, но все же сначала — в твое имя, Керана, и лишь потом — в волосы, грудь, тело, когда я не могу больше писать, когда я не могу больше жить, я начинаю выводить на бумаге твое имя, Керана, писать Иордан, Керана, Лия, повторять их в уме, эту музыку наших имен, Керана, и не только имен, а вообще музыку между нами, Керана, и не только между нами, а музыку вообще, музыку слов, нежности, Керана, чувство Бога и просветления, ощущение, что он наблюдает за тобой, чудо нашей жизни, Керана, наших будней, столько Божьих голосов вокруг нас, Керана, а мы их не слышим, мы их не видим, мне больно, больно от всего, Керана, иногда у меня все болит, если бы тебя не стало, Керана, я бы исчез
с улицы все так же были слышны голоса ребят, играющих в сокс, и голос матери, зовущей своего ребенка, Лия из кухни наблюдала за их движениями, одинаковыми, почти симметричными, его — сдержанными, мужскими, ее — неуловимыми, неясными, но параллельными и синхронными, из этого может получиться танец, машинально подумала Лия и уже видела и сам этот танец, и танцоров, и музыку, видела даже жука, который все еще летал вокруг них, они стояли, обнявшись, плача, и целовались так, будто встретились после долгой разлуки, и Лия поняла, что отец решил отказаться от премии, что она не поедет в Париж, что она не сумеет, не сможет развивать свой талант, не пойдет по пути, предначертанному ей судьбой. Ей хотелось пойти к ним, упасть на колени и сказать, прошу, прошу вас, возьмите эти деньги, отправьте меня в Париж, это самое важное в моей жизни, прошу вас, не лишайте меня этого, ей хотелось стоять перед ними на коленях и умолять, умолять, пока они не согласятся взять деньги и не отправят ее в Париж, это мой последний шанс стать балериной, танцевать, потому что меня не взяли в здешнее училище, потому что мне негде больше учиться, а я уже и так отстала, и мне надо будет очень стараться, чтобы наверстать упущенное, а сделать это я могу только в Париже, только с преподавателями, которых здесь нет, которые возьмут меня под свою опеку и помогут мне на моем пути, научат открывать свои собственные движения, повороты и мелодии
мама, папа, помогите мне, отправьте меня, не оставляйте здесь, мне здесь трудно жить, трудно жить, не танцуя, мама, папа, помогите мне
но она не могла произносить слова, она могла их танцевать, а не говорить, слова были беспомощны, бесцветны, бессильны, она пошла к себе в комнату, разделась и легла, закрывшись с головой, весь день, вплоть до вечера она будет притворяться спящей, а на самом деле — плакать под простыней, плакать, плакать о своих танцах, о своем пути, о своих движениях и поворотах, которые никто не увидит
вечером мама смущенно вошла в комнату, что случилось? ты не заболела? тебе плохо?
