Владимир Маканин - Две сестры и Кандинский
Это уже выпад. Это приглашенный Ольгой ее приятель Художник ничего не забыл — и в подхват плюнул в богатеньких, сытых «академических» художников.
Второй художник подзаряжен не столь зло, жует воздух, губы в улыбке, пьяно журчащий добродушный ручей:
— Буль… Буль… Буль… Буль…
Но зато «свои» уже раскатали губу на рассказ, почуяли набегающий сюжетец и вперебой кричат:
— Артем… Расскажи… Подробнее.
— Артем! Ты-то уж точно был там героем… Знаем! Знаем!
— Не скромничай!
И совсем неожиданно открыл рот Босс, он же спонсор:
— Расскажи, расскажи, дружок… Пожарники против ментов, а?
«Дружок» — это он Артему. Запросто!
После добрых, чуть глянцевых слов так долго молчавшего Босса у Артема словно бы второе дыхание.
Вот и отлично!.. Вот и вперед! Вино сработало.
— Общеизвестно, господа… Чтобы покончить с Выставкой, ее публично не обсуждая, менты по подсказке имитировали пожар и прислали своих ряженых в медных касках. Брандспойты… Струи воды… Разгон… Всё шло хорошо!..
Как по нотам. Менты кричат пожарникам — отвалите! Мы дым сделали — и сами его укротим!.. Пожарники — ни в какую! Они же по вызову! Они — профи. 01 против 02!..
А вокруг этой разборки двух (заметьте, серьезнейших) наших ведомств — кружит озленный рой! Вокруг медных касок бегают и прыгают представители нашей прекрасной, разгневанной, плюющейся и, простите, некрасиво визжащей интеллигенции… Крики-вопли. Примчавшиеся художники! Вынос картин!.. Кто-то спешно одевает свои пейзажи в целлофан!.. Крест-накрест шланги заливают все водой! Пошла в ход и пена!.. И по полузатопленным, оскверненным залам бродит, ни на кого не обращая внимания, мальчишка Колян, ударенный красотой по голове. Завороженный. Замирающий возле каждой картины — забытой в зале… и сверкающей в мокрых красках.
Улёт!.. Хохот и крики восторга. У едва сплотившегося застолья, это мы, мы такие, — сразу же и сплоченный тост за нас… за… за… как бы там ни было!.. Мы такие… за нашу интеллигенцию! За какую есть! За стерилизованную! За некрасиво визжащую! Но все-таки за, господа!.. Мы — за!
А юнец забавен. Юнец — как-никак герой дня.
— Господин Угрюмцев… Ну?.. Расскажи нам сам… Коля!
— Коля, а про живопись с дымком? С пригарками?
— А холодны ли, ха-ха, пацан, струи брандспойтов?
Шутливо расспрашивают, теребят его, смеются — и господин Коля Угрюмцев сдержанно отвечает:
— Б-брандспойты — это холодно не оч-ч-чень. Когда уже м-мокрый насквозь.
Артем видит заблиставшие, нервные глаза мальчишки. И ведь уже улыбается… ожил!
— Еще… Еще минуту внимания, господа. Развязка!.. Познавший Красоту, наш Коля как в столбняке. Он все забыл. Заметьте, пацан пропустил еду!.. А главное, ученичок не поспешил и не доложил майору — не вернулся в свою сыскную школу, как вернулись, примчались туда другие пацаны. Профукал первое же задание! Больше того — в потрясении, в той неразберихе Коля и вовсе ушел, потерялся. Кругами бродил и бродил по неласковым московским переулкам. Его еле отыскал Семибратов…
— И что?
— И пока шли, майор держал найденного пацана чуть ли не за шиворот. А шел майор — это важно! — в родное отделение ГБ. В районное. За финансовой и прочей поддержкой. Самодельная школа майора Семибратова остро нуждалась. Майора в те дни из ГБ только-только выгнали. Во время чистки. Но, само собой, у майора остались там знакомцы. К ним майор и ходил поклянчить. С просьбами. С протянутой левой рукой. Каждый день…
— В к-конце рабочего дня, — вставил Коля, понемногу помогая Артему.
— Именно. Майор Семибратов не мог, конечно, взять с собой пацана во всемогущие коридоры и оставил его в предприемной. На время… А сам со своими хлопотами пошел по кабинетам… Приказ. Сиди здесь и меня жди! Бодрствуй!.. усек? — сказал он Коле прямо, по-майорски.
— Оставил одного?
— Ну, не совсем одного: пусть, мол, Коля просто посидит в канцелярском предбаннике… Там как раз дежурил дружбан майора. Там оставленный Коля и заскучал. Томился. Сидел долго на жестком стуле… Поодаль от канцеляриста.
— Стул ож-ж-ж-жидания, — прожужжал Коля.
Застолье заволновалось. Нерв был задет. За пацана уже болели.
— Ну? — вопрошали, кричали через стол. — Ну и?.. Ну и дальше?
— А дальше наш Коля несколько неприглядно там уснул. Сидя.
— И что?
— Сначала пацан вытащил из карманов и разложил перед собой куски хлеба… сухари… Канцелярист увидел, возмутился. И спящего пацана выставил… Ну да, да, Коля вдруг нелепо уснул. Уткнувшись лицом в хлебные корки.
Майор Семибратов вынырнул наконец из полумрака гэбистских коридоров, а пацана нет. Нарушение дисциплины.
— И что? сразу гнать вон?! из прикормленной школы?.. Пацана с хлебными корками?
— В том и досада майора! Майор Семибратов, помимо жалкого фильтрования коридорных слухов, напоследок не забыл потолкаться в буфете. Заодно купил там и принес пацану бутерброды. А пацана нет.
Артем увлек застолье. (Но и сам увлекся своим рассказом. А ведь не надо было!)
— …Не брошу, господа, камень в майора. Сказать честно, пацана выгнали из самодельной школы (из недофинансированной) не только за нелады с дисциплиной. У нашего Коли, увы, были двойки. С учебой у Коли было не ах. Не ах как хорошо.
— Ага! Я это предвидел!..
— О! Двойки!.. Такой рассказ!.. Я разочарован!
— Ничего, Коля! — кричали бравые «свои». — К чертям гэбистов и их голодные школы… Ты на этот раз выбрал правильный путь… В художниках ты отъешься!
И как же сплотившаяся тусовка вдруг развеселилась. Над скромной сытостью художников кто только не потешался. Во все века. Ух, какой живой, какой развязный, ёрнический загулял над столом смех!
— Не расстраивайся, старина! Ешь от пуза!
— Выгнали?.. Это грандиозно! — кричали, веселясь, юнцу. — Это путь многих и многих голодных и слабогрудых!
— Я не художник. Рисовать не у-умею, — отбивался Коля. — Я б-буду к-к-копировальщик.
— Вы-то, монстры, как свою жизнь начинали?! — вступился Артем. — Отстаньте от парня.
Но «свои», почуявшие веселую, незлую поживу, на Колю уже насели:
— А все-таки? Почему двойки?.. Ну скажи, старина! Нам интересно! В этой суровой гэбистской школе хоть иногда тройки ставили?
Коля, ясное дело, не солжет, не умеет:
— У меня по «памяти» трояк с п-плюсом… И один раз был трояк по с-стрельбе лежа. Но лежа стрелять — это совсем у них не ценится, не в-востребовано. Не в счет.
И новым взрывом! застольный пьяный беззаботный смех!
— Стрельба лежа? Не востребована?.. Обалдеть!
— А почему, старина?.. Какой-то намек на крутой секс, а?
— Лежа стрелять — не ценится?.. Как это понять!
Телохран выступил из-за спины Босса — решился из тени — вставить слово:
— Разрешите, я подскажу… Ценится больше всего, сами понимаете, стрельба в движении. В прыжке, к примеру. На ходу. На бегу… Это, извините, как на эстраде. Раньше певец пел, застыв по стойке «смирно» и чтоб руку у сердца… А сейчас певун, долбаный солист, прыгает как козел, притом еще и с гитарой! Сальто делает! и еще как орет!.. Вот так и стрелять надо уметь по моде. Падая и прыгая. Взлетая и кувыркаясь!
— Ладно, Коля. Наплевать и забыть прошлое!.. Выпейте с нами, художник Угрюмцев!
— Я не л-люблю.
— Ну, тогда поешь как следует. Жуй веселее, Трояк-с-плюсом!
— Уже п-поел… С-спасибо… Я хочу туда.
— Куда?
— К К-кандинскому. Х-хочу малевать.
И ведь этот Трояк-с-плюсом мог бы уже уйти, исчезнуть, нет его.
В К-студию из кафешки всего-то десять шагов — рядом! Ну пятнадцать!.. Уйти бы ему туда сразу. Сидел бы там за мольбертом с любимой кисточкой, тихо радуясь закончившемуся сытому дню. К-к-копировальщик!
И ведь уже поднялся, привстал, чтобы уйти. Но Художник, приятель Ольги, властно придавил мальчишье худенькое плечо: сиди!.. Художник был заметно взволнован:
— Считай, что здесь состоялось твое крещение, Коля. Нарекаем тебя живописцем. Помни! Ты должен уметь опустошать тарелку. При любом подвернувшемся случае… Жрать много. Жрать впрок!
Этот поддатый мужик, Ольгин приятель, хотел, чтобы мальчишка своей милой придурковатостью размягчил его огрубевшее, набрякшее, в мелких лиловых сосудиках мужское сердце. Мальчишка ему напоминал.
И потому так навязчиво хотелось, чтобы мальчишка поел. Еще и еще.
*Наконец и Ольга с Инной. После митинга молодые женщины сколько-то передохнули, освежили лица и только теперь сошли к шумному мужскому застолью. С каждым шагом хорошея.
Обе нарядные, красивые.
Мужики, уже изрядно набравшиеся, разумеется, кричат:
— О!
— О!..
