Тибор Фишер - Идиотам просьба не беспокоиться
– Сьюзи, здесь замечательно, – покорно проговорил Джим.
– Это был Джим. Человек, которому можно верить.
То есть Ральф был уже на той стадии отпуска, когда ты доходишь до такого отчаяния, что начинаешь выкапывать потенциальные удовольствия из своей записной книжки. Джим хорошо себе представлял, как Ральф размышляет перед поездкой, приглашать ли ему Сьюзи с собой или нет, и решает, что нет, дабы ничто не мешало ему поиметь приключения, броситься с головой в манящее неизвестное и отхватить свой кусочек запоздалого нечаянного счастья. Он видел, как Ральф зевает, пока Сьюзи, вне всяких сомнений, объясняет ему, что ей нужно вымыть голову или разморозить холодильник. Какого хрена он зевает?! Сколько он не спал? Десять часов? Двадцать? Настоящие мужчины вспоминают о том, что есть такая штука «зевать», только если не спят двое суток, не меньше.
Джим придумал, что ему нужно сделать: поехать в клуб и снять там женщину (хотя с ним подобное происходило только раз в жизни) с целью забраться в постель. Он невольно усмехнулся, подумав о том, что его женатые, многодетные друзья всегда считали, что он только и думает, что о беспорядочном сексе на фоне хронического спермотоксикоза, в то время как он хочет залечь в постель с бабой не ради бабы, а ради постели, потому что ему негде спать. Как говорится, куда ни кинь – всюду клин: он не раз наблюдал, как его друзья (даже те, кто вполне счастлив в браке и обожает своих благоверных) ползают на карачках и тихонько похрюкивают под грузом ответственности.
Когда Джиму было восемь лет, он задержался после бассейна, чтобы пописать, и школьный автобус уехал без него. Он остался совсем один, далеко-далеко от дома, на холодной промозглой улице, без денег и без понятия, что ему делать. Тогда Джим разобрался с этой проблемой, горько расплакавшись. А в последнее время то же самое тягостное ощущение полной заброшенности и безнадеги возникало все чаще и чаще. Ты создаешь себе факелы и огни, чтобы разгонять тьму, и веришь, что все твои страхи прошли, но они лишь отступили подальше в тень и затаились, чтобы вернуться, когда ты станешь слабее.
Лондон – не дорогой город. Это вообще не город, а десятирукий вор-карманник, который обшарит тебя всего, проверит каждую складку одежды, а потом еще заглянет тебе под язык и не побрезгует даже залезть тебе в задний проход – посмотреть, не спрятано ли там чего-нибудь ценного. А ты просто стоишь на углу, пока твои денежки испаряются сами собой, и всем плевать, что ты плачешь.
Он почувствовал, что готов сложить лапки и сдаться, и это его напугало; он знал, что стоит лишь раз надеть по-настоящему темные очки отчаяния, и потом ты уже никогда не увидишь солнечного света. Ему надо снова начать надеяться, хотя пока что – за все тридцать шесть лет его жизни – все его ожидания надежды так и остались лишь ожиданиями надежды.
Что-то ритмично забухало наверху, на втором этаже.
– Хьюго, – прокомментировал Ральф. – У Катерины есть все основания быть недовольной Хьюго. Ханжа, филистер. Скряга. Чувствительный, как бульдозер. И тем не менее вот так по три раза на дню. Каждый день.
Ральф зевнул.
– Пойду причупурюсь к вечеру.
Джима так и подмывало сказать – хотя бы из простого человеческого сочувствия, – чтобы он не беспокоился; даже если Ральф обольется шикарным одеколоном, это ему не поможет.
Глаза слипались, но Джим уже «перегулял» и теперь вряд ли бы смог заснуть. Его слегка подташнивало от усталости. Перед глазами все расплывалось. Ему было так себя жалко, что он едва не расплакался. Оставшись один в гостиной, он решил послушать музыку; обычно этим и занимаются люди на отдыхе. У него было с собой две кассеты. Теперь Джим покупал только пиратские копии. Одно время он подвизался на поприще музыкального бизнеса – хотя это длилось недолго, – и с тех пор относился с изрядной долей снобизма ко всем товарам, которые продаются на главных торговых улицах. Как правило, качество пиратских записей было просто ужасным, но зато утешало то, что Джо Мол не получает с них ни цента.
Однако через какое-то время Джиму даже понравилось это шипение и треск на записях. И особенно – на записях с «живых» концертов. Большинство из лицензионных «живых» альбомов были вовсе не живыми: их записывали на студии, и единственное, что их связывало с концертом, это фотография на обложке. В пиратских записях Джиму нравилось то, что музыка там звучит именно так, как она звучала на самом деле. Также он обнаружил, что у него развился совершенно особенный вкус в плане музыки. Например, в последний год он начал собирать записи исключительно с последних концертов.
Большинство из них выходили на лицензионных кассетах и дисках, но это было не то; по-настоящему настоящей была лишь пиратская запись, сделанная на микрофон, спрятанный в лифчике у музыкальной пиратки. И они всегда знают, что это последний концерт. Иногда об этом объявляют сами музыканты, иногда не объявляют – но они всегда знают. Со временем Джим понял, что его привлекает в этих последних концертах: он пытается разыскать в них совет и пример, как правильно вмазаться в стену насмерть. Даже когда дело касалось групп, которых он ненавидел, их последняя музыка всегда была обворожительной и бесконечно манящей.
Вот почему нам так хочется, чтобы жизнь у героев была стремительной и короткой. Они не должны умирать, как все. Они должны сгорать. Погибнуть в авто– или авиакатастрофе – это не то. Это может случиться с каждым. Герои должны умирать от избытка всего, так что если ты представляешь себя одним из них, ты берешь от жизни все, по полной программе, потому что рискованная авантюра под названием «настоящая жизнь» – это что-то такое, чего большинство избегает. Потому что расплата слишком сурова.
Жизнь преподносит нам немало уроков, и вот самый ужасный из всех: ваши родители были правы (при этом предполагается, что у вас были родители, которые хотели себя проявить в оном качестве), когда нудели, что надо устроиться на нормальную работу, надо откладывать деньги, когда они есть, надо купить дом и заранее позаботиться о своей будущей пенсии. Они были правы. На сто процентов. Всегда есть считанные единицы удачливых авантюристов, которые привлекают к себе самое пристальное внимание, и никто не замечает целые орды немытых психов в пабах или на скамеечках в парках, которые проедают свою нищенскую зарплату, охранников в возрасте пятидесяти пяти лет, шестидесятилетних частных репетиторов по французским глаголам; толпы скучных людей, которые не заметили скуки; скука тех, кто не знает отчаяния.
Холодный душ слегка привел Джима в чувство, но желание залечь в гроб и дождаться прибытия похоронной команды осталось. За неимением возможности оное желание реализовать он попытался выбрать между двумя другими привлекавшими в одинаковой степени: сходить на кухню попить воды и сходить на кухню взять нож, чтобы прирезать Дерека. Попить воды. Прирезать Дерека. Попить воды. Прирезать Дерека. Разницы не было никакой.
Когда Елизавета спустилась в гостиную, Джим ее не узнал и понял, что это Елизавета, потому что доподлинно знал, что это может быть только она (Катерина была блондинкой). Он рассудил, что подобная метаморфоза есть результат косметических ухищрений и последних достижений в области портновского дела. Неудивительно, что две эти отрасли развиваются успешно и прибыльно на протяжении тысячелетий, невзирая на войны и катаклизмы.
Преображение было разительным; Джим растерялся, не зная, куда смотреть – на ее глубокое декольте, на ее помаду «умри все живое», на ее прическу, которая представляла собой какие-то странные локоны и кудряшки, которых, наверное, было название (но Джим его не знал); на ее высоченные каблуки, на ее черный шелковый пиджак, на обтягивающие брючки. Миловидная девушка из тех, кого называют «свой парень», превратилась в настоящую королеву, к которой не подступиться. Весь ее вид говорил сам за себя: поклоняйтесь мне, восхищайтесь мной.
Джим пожалел, что он не принарядился к выходу и что от усталости и недосыпа его рожа напоминает слежавшуюся картошку.
Хьюго медленно вырулил с подъездной дорожки. Джим не на шутку разволновался, к кому в машину сядет Елизавета: к Хьюго вместе с ним и Катериной или к Ральфу с Дереком. Она села в правильную машину.
Хьюго ехал быстро и – на узких дорогах, где было полно бесноватых латиносов-мачо, – по-настоящему безрассудно. Во всем этом было что-то от бесшабашных забав прыщавой юности: гнать на машине по югу Франции, когда в динамиках грохочет музыка, а на заднем сиденье сидят две молоденькие и красивые русские девушки, – но это было действительно весело, и Джим с удивлением обнаружил, что ему это нравится. Выходит, он еще не разучился радоваться жизни.
На самом деле он бы не стал возражать, если бы Хьюго сейчас разбился. Уж лучше уйти вот так – с шиком и стильно, – чем тихо откинуть копыта одному у себя в квартире. В последнее время у Джима развилась одна неприятная фобия: он боялся, что если он вдруг умрет, его обнаружат лишь по прошествии многих недель, потому что знакомые все же начнут тревожиться, что его что-то долго не видно. Все началось после той жуткой судороги, когда он лежал на полу, не в силах даже пошевелиться, и за неимением других занятий изучал узор на ковре и размышлял о том, что хуже этого может быть только одно – умереть в одиночестве. Бетти заметил бы его отсутствие не раньше, чем через неделю, а потом потратил бы еще несколько дней на поиски ответственного взрослого дяденьки, с которым можно было бы обсудить эту проблему.
