Ежи Косинский - Свидание вслепую
— Что сказать?
Ромаркин подергал себя за ухо, как любил делать в те давние времена, когда они учились вместе. А потом прошептал:
— Вот уже двадцать пять лет каждое утро я спрашиваю себя, словно монах, который молит о просветлении немилосердного Бога. Я спрашиваю себя: что владело мною в тот момент, когда я поднял руку и задал тот вопрос о Сталине. Ведь наверняка тысячи людей, присутствовавших тогда в аудитории, ломали себе голову над тем же самым. Но почему спросил именно я? Почему?
Ромаркин и Левантер вместе работали в комитете по проведению международного молодежного Фестиваля борцов за мир, организованного по инициативе и под эгидой партии и правительства. Благодаря своему пролетарскому происхождению, отличным ораторским способностям, приятным манерам и безупречным характеристикам с места учебы, Ромаркина признали идеально подходящим на роль ответственного за прием нескольких сотен западноевропейских ученых, писателей, художников, политических и профсоюзных активистов — гостей Фестиваля. Ромаркин немедленно назначил Левантера своим заместителем.
После церемонии открытия Фестиваля Ромаркин с Левантером оказались свидетелями следующей сцены. В тот момент, когда некий маршал авиации в сопровождении свиты направился к своему лимузину, из-за милицейского оцепления выскочил какой-то студент с большим фотоаппаратом со вспышкой, чтобы сфотографировать маршала. Когда он делал снимок, лампочка неожиданно лопнула и с громким треском разлетелась вдребезги. Повинуясь слепому рефлексу, двое из охранников маршала тут же вскинули пистолеты и выстрелили в фотографа. Студент упал на тротуар. Кровь хлынула из ран на его шее и груди, просочилась сквозь одежду, забрызгала фотоаппарат.
Не глядя на тело, маршал и его спутники сели в автомобиль и уехали. Прохожие в ужасе разбежались. Охранники завернули мертвое тело и остатки фотоаппарата в одеяло, зашвырнули в кузов грузовика и торопливо затерли лужу крови на мостовой. Через несколько минут все исчезли. Остались лишь Левантер и Ромаркин. Левантера трясло, Ромаркин был бледен и не произносил ни слова.
Организаторам Фестиваля, журналистам и радио-телевизионщикам было отведено крыло в одной из самых больших московских гостиниц. Ромаркину и Левантеру выделили на двоих огромный номер на шестнадцатом этаже.
Как-то ранним вечером Ромаркин попросил Левантера помочь ему в выполнении одного поручения. Он отпустил водителя и сам повел машину по слабо освещенным улицам. Остановившись перед большим общежитием, где размещалось несколько делегаций Фестиваля, Ромаркин вышел из машины и исчез.
Вскоре он вернулся. С ним была юная симпатичная китаянка. Ромаркин открыл дверь, и китаянка уселась рядом с Левантером. Ромаркин сел за руль и обратился к девушке по-русски. Она улыбнулась, но явно не поняла ни слова. В шутку Ромаркин представил ее как «Робота Председателя Мао». Услышав слова «Председатель Мао», девушка закивала головой и заулыбалась.
Пока они ехали, Ромаркин объяснил Левантеру, что там, в общежитии, эта китаянка отстала на какое-то мгновение от своей группы, и тогда он взял ее за руку и вывел наружу. Никто их не видел. Он быстро показал ей свое удостоверение участника Фестиваля, которое на шести языках, включая китайский, представляло его как официальное лицо. «Робот» безропотно последовала за ним, потому что, как объяснил Ромаркин, она, подобно всем своим товарищам, не была приучена думать самостоятельно и готова была автоматически подчиниться любому представителю власти. Ромаркин заверил Левантера, что, поскольку большинство делегатов Фестиваля получило от своего начальства инструкцию вступать в контакт с делегатами из других стран, начальство вполне допускает, что не все делегаты будут ночевать именно там, где они живут.
В своей гостинице они воспользовались пустым служебным лифтом и поднялись прямо к себе на шестнадцатый этаж. Как только они вошли в номер, Ромаркин позвонил директору гостиницы и сказал, что у них хранятся секретные документы Фестиваля, а потому номер будет в ближайшие четыре дня закрыт для гостиничного персонала, если этот запрет не будет отменен им самим или Левантером.
После чего Ромаркин, ухмыляясь, поднял несколько тостов в честь Председателя Мао. Все трое выпили несколько стаканов обычной воды. Ромаркин и Левантер притворились, будто опьянели, «Робот» послушно сделала то же самое. Все трое, покачиваясь, прошли в маленькую спальню, в которую из комнаты Левантера можно было пройти через короткий коридорчик.
Когда Левантер и Ромаркин занимались с нею любовью, «Робот» не оказывала ни малейшего сопротивления. Казалось, она подчиняется им лишь потому, что они, будучи ее начальством, имеют полное право вытворять с ней все что угодно и что она приехала сюда именно для того, чтобы делать все, что ей прикажут, во имя Мао, которому она была верна и за границей. Всю ночь она покорно подчинялась им. Что бы они с ней ни делали — то торопливо проникали в нее, то грубо тискали, то нежно ласкали и страстно целовали, передавая из рук в руки, — на ее лице оставалось покорное, услужливое выражение. То ли она вообще ничего не чувствовала, то ли подавляла в себе чувственность — определить было невозможно.
По утрам номер опять превращался в деловой фестивальный офис. Непрерывно звонили телефоны; три секретарши принимали звонки; периодически заходили важные зарубежные гости и официальные лица, чтобы получить пропуск на разные мероприятия; в коридоре сновали советские и иностранные журналисты в надежде заполучить какую-нибудь знаменитость для интервью.
В большой комнате царил Ромаркин, глава всего предприятия, внимательный и расторопный, очень привлекательный в своем официальном фестивальном костюме — образцовый эталон молодежного активиста. В соседней комнате располагался Левантер; он занимался самыми разными вопросами, связанными с пребыванием иностранцев на Фестивале — от поисков врача для заболевшей французской кинозвезды и посылки цветов венгерской певице-сопрано до вежливого предупреждения арабского поэта-декадента о том, что его репутация серьезно пострадает, если просочится хоть слово о том, что он провел ночь с двумя британскими делегатами мужского пола.
Всё это время «Робот» оставалась в спальне. Она могла уйти, но без команды делать это явно не решалась. Время от времени Ромаркин небрежно пересекал комнату, шел по коридорчику и тихо входил в спальню. Любой работник офиса вполне мог предположить, что он уходит через заднюю служебную дверь, чтобы избежать встречи с репортерами. Когда Ромаркин возвращался в свой кабинет, с тем же небрежным видом в спальню отправлялся Левантер.
Больше всего Ромаркина и Левантера интриговало безразличие «Робота». Занимаясь с ней любовью, они пытались уловить хоть какие-то следы эмоций, намеки на чувства. Но она как будто находилась в трансе. Тело ее оставалось неподвижным, лицо — непроницаемым. Ни разу за те дни и ночи, что она оставалась в спальне, «Робот» и виду не подала, что чем-то недовольна или хочет уйти. Она оставалась предельно услужливой и ела все, что ей приносили.
В последний вечер Фестиваля они вывели «Робота» из гостиницы так же тайно, как привели, посадили в машину и поехали в то общежитие, где размещалась китайская делегация. И тут вдруг «Робот» начала обнимать и целовать обоих мужчин, касаться их грудей, шей, бедер, и при этом тихо плакала, как обиженное дитя. Они отвечали на ее поцелуи, слизывали соленые слезы, вытекавшие из узеньких уголков ее глаз. А потом Ромаркин высвободился из ее объятий, вышел из машины и распахнул перед ней дверь. Девушка восприняла это как приказ. В одно мгновение она перестала плакать и вытерла слезы. Как дисциплинированный солдат, вылезла из машины, склонила голову и, не оглядываясь, зашагала к главному входу в общежитие.
Через несколько недель после завершения Фестиваля по указанию партии в МГУ имени Ломоносова проводилось общее собрание студентов в рамках общесоюзной кампании по обсуждению последней книги Сталина, посвященной вопросам марксизма в языкознании. Ромаркин сидел рядом с Левантером в центре самой большой аудитории Университета, где в это время находились тысячи студентов, преподавателей, партийных деятелей и работников органов безопасности. Член ЦК партии делал доклад, изобилующий помпезными фразами и славословиями в адрес последнего научного достижения вождя. Сталин, провозглашал докладчик, заложил партийно-философское обоснование очистки страны от языковедов-реакционеров, которые до последнего времени выдавали себя за истинных марксистов-ленинцев. Как только докладчик закончил свою речь, зал разразился продолжительными аплодисментами. Все вскочили на ноги и устроили овацию.
После доклада начались обычные в таких случаях вопросы к докладчику. Заранее подготовленные и тщательно рассаженные в зале люди (как члены партии, так и заслуживающие такого доверия беспартийные) задавали якобы спонтанные вопросы, позволявшие докладчику еще раз разъяснить основные положения сталинского труда.
