Олег Рой - Украденное счастье
Дела «Лугано-Прайвит-банка» пошли в гору. Вскоре Анрэ стал в банке первым человеком. Зигмунд не был ни честолюбив, ни меркантилен, хотя тоже мог бы вести бухгалтерию, хорошо считал деньги и любил это занятие. Но он смотрел на вещи трезво и никогда не лез вперед. Они по-прежнему дружили, более того, еще сильнее сблизились и обменивались сокровенными мыслями. В этом смысле Фляйшман был надежнее, чем сейфы их банка, – он с детства славился тем, что никогда не разглашал чужих секретов. Но даже ему Анрэ долго не решался рассказать о своем визите в домик на озере, где когда-то побывал Кафка. Порой самому Орелли казалось, что все это было не с ним: где он, Анрэ, и где проститутки! Но та женщина с упругой грудью снилась ему ночами, мучила его, дразнила, то утоляя мужскую похоть, то еще больше разжигая ее. И однажды, как-то вдруг, Анрэ решил исповедоваться Зигмунду и рассказал ему о той ночи. Во всех подробностях, ничего не утаивая: о круглых коленях, тяжелой груди, о способах любви, которым она его обучила, – словом, обо всем. Рассказал, и стало легче. А главное, что он тогда понял, – не стоит хранить в себе воспоминания, когда лучше делиться ими с близкими друзьями. А с кем было делиться Анрэ, как не с Зигмундом? Никогда еще в жизни, ни с верным товарищем по детским играм Максом Цолингером, ни с Франсуа, соседом по комнате в Берне, у Анрэ не было такого понимания, таких доверительных отношений.
Эта мужская дружба помнилась Анрэ и через много лет, когда Зигмунда не стало. Были у него и другие друзья, тот же Макс Цолингер, юрист, которого еще в детстве прозвали Лисой за хитрость и рыжие волосы, но заменить Зигмунда не мог никто. Анрэ часто приходил на кладбище, ставил свечку и подолгу сидел на могиле друга. «Как же так? – подумал он однажды в свой очередной такой приход. – Я, в сущности, ведь ничего о Зигмунде и не знал. Хотя мы столько времени были самыми близкими – ближе не бывает – друзьями».
Что же было известно Анрэ о друге? Он знал, что мать у него тяжело больна, парализована, но никогда ее не видел. Отца Зигмунда, Бору Фляйшмана, ортодоксального еврея в ермолке и с длинными пейсами, несколько раз встречал, разговаривал с ним, но все больше о делах, деньгах, гешефте. А ведь, по слухам, тот был талантливым музыкантом, первой скрипкой в филармоническом оркестре в Цюрихе. Но потом болезнь Паркинсона поставила крест на его музыкальной карьере, и Фляйшман-старший переселился в Лугано, устроился в бюро страхования рабочих; дела у него пошли превосходно, рабочие его любили, во всяком случае, уважали…
А что Анрэ знал о самом Зигмунде? Да ничего особенного. Ну, разговаривали на отвлеченные темы – о финансах, о музыке, о живописи… Если же разговор переходил на личную жизнь, то никогда не обсуждали проблемы Зигмунда, только Анрэ. При этом Зигмунд Фляйшман совсем не был скрытен. Скорее, это можно было бы назвать скромностью – он никогда себя не навязывал, хотя был для Анрэ примером и в работе, и в отношениях с людьми, и в отношении к Богу. Зигмунд был религиозным человеком, но не фанатиком. Он мог запросто говорить о Боге как о своем знакомом, недавно встреченном на улице. Бог в таком варианте становился для Анрэ и понятнее, и ближе. Он даже поймал себя на мысли, что в какую-то минуту делится с Богом своими проблемами, – и тот его понимает. Чрезмерных вольностей Зигмунд не допускал, но дружить умел как никто другой. И днем и ночью можно было зайти к Фляйшманам на огонек, и ты всегда будешь обласкан, тебе подадут горячие лепешки и форшмак, знаменитый форшмак Зигмунда, к изготовлению которого он не допускал никого – будь даже здорова его родная мама, не допустил бы, наверное, и ее. «Геакте эринг», – говорил он, называя так это блюдо на иврите, и взгляд его источал нежность, а губы складывались в загадочную улыбку Моны Лизы. И действительно, оставалось загадкой, отчего это у Зигмунда его «геакте эринг» получался всегда воздушнее, мягче и таял во рту словно мороженое, а у Анрэ не выходило ничего подобного. А ведь именно у него Анрэ учился готовить форшмак, записал рецепт и строго ему следовал. И получалось у Орелли неплохо, некоторые даже говорили, что очень вкусно, но все-таки это не был «геакте эринг» Фляйшмана.
– Это делается так, – наставлял друга Зигмунд. – Берется селедочка, вымоченная четыре часа в молоке. Посмотри на нее! Она стала почти прозрачной и светится, как опал… – Тут он сладострастно причмокивал губами, а у Анрэ рот уже наполнялся слюной, и щемило железы: хотелось тут же впиться в этот «опал» зубами. – Мы аккуратно, остреньким ножичком отрезаем край брюшка, голову и хвостик, откладываем их в сторону: голова и хвост нам еще пригодятся, а брюшко мы дадим пожевать нашему другу Анрэ, чтобы он не упал в обморок от переизбытка гастрономических чувств. Тэ-экс… Теперь потрошим ее и все ненужное выбрасываем. Делаем надрез вдоль спинки и ласково, не затрагивая саму тушку, снимаем тоненькую кожицу, а вот теперь уже отделяем мякоть от костей. Знаешь, дружище, – продолжал Зигмунд свою песнь Соломона, посвященную селедке, – многие, очень многие, даже выдающиеся специалисты по приготовлению форшмака, пардон, ферцайхен зи битте, извините, пожалуйста, пропускают мякоть через мясорубку. Но только не Зигмунд Фляйшман!
Анрэ давно заметил, что это была единственная, но повторяющаяся из раза в раз ситуация, когда этот записной скромник вдруг утрачивал свою застенчивость настолько, будто никогда ею не страдал и даже не знал о существовании таковой. Анрэ усмехался, а его друг продолжал:
– Да, только не Зигмунд Фляйшман! Мы рубим ее специальной тяпочкой в специальном деревянном корытце, вместе с замоченной в молоке мякотью свежайшей венской булочки, очищенным зеленым яблоком и луком. Потом все это перемешиваем, добавляя размягченное сливочное масло и хорошенько растираем, как бы взбивая в пышное суфле, постепенно добавляя сок лимона, сахар, черный молотый перец… И никаких металлических взбивалок! Только деревянная ложка или деревянная вилка. Тем временем у нас сварилось несколько яиц. Охлаждаем, чистим, белок мелко рубим и добавляем в фарш, который выкладываем в селедочницу и в меру наших художественных способностей лепим из него рыбку. Вот тут-то нам и пригодятся голова и хвостик. Так, рыбка как живая – готова, а «геакте эринг» – еще нет. Что надо, чтобы довести дело до конца? Растираем желток с лимонной кислотой, добавляем сахарок, перчик… По-о-осыпаем мелко-мелко нарезанным зеленым лучком… Вот теперь все готово? Нет, опять чего-то недостает. А-а-а, чуть не забыл!
И Зигмунд доставал графинчик домашней водки, изготовленной его сестрами и настоянной на травах альпийских лугов. Выпивалось по стопке, затем по второй, в теле форшмачной селедки появлялись пробелы, и только тогда разговор заходил о делах.
Как раз в те годы Зигмунд как-то очень тихо и незаметно женился на дочери гинеколога Шварца, смуглой и улыбчивой Саре, у них родилась дочь, которую назвали Марией, потом вторая – Роза. Личная жизнь Анрэ в тот период была на удивление спокойной, точнее, удобной. С одной стороны, работа занимала очень много времени, и заводить серьезные отношения было некогда. С другой стороны – появились деньги, а это всегда привлекает девушек. Орелли пользовался большим и легким успехом, но никому ничего не обещал, сразу давая понять, что хочет лишь весело провести время, без всяких обязательств. И многих девушек это вполне устраивало.
Круг общения Анрэ необычайно расширился. Некогда застенчивый и не слишком уверенный в себе, он теперь вел активные переговоры, подыскивал новых клиентов, заводил знакомства в туристических фирмах, ездил в командировки, преимущественно в Италию, и в крупные города – Милан, Турин, Геную, – и в маленькие городишки, такие, как Бергамо, Комо, Брешиа. Эта страна ему очень нравилась. Анрэ побывал в Палермо – на родине своего отца, навестил родственников. С тех пор он полюбил предгорья Альп, эти красивые, глубокие озера – Гарда, Комо, Лаго-Маджоре, все эти высокогорья, красивые снежники и ледники…
И в то же время его каждый раз неудержимо тянуло назад, в Лугано. Когда он возвращался сюда, первым его желанием было пройти по знакомым улицам и переулкам, вдохнуть целебного воздуха озера, побывать в Музее изящных искусств, выпить на центральной Виа Нисса бокал терпкого сухого вина и, конечно, поскорее увидеться с Зигмундом.
– Ты знаешь, а я по тебе скучал! – признавался Анрэ при встрече. – Такая тоска вдруг нахлынула, что хоть сейчас же беги в Лугано. Но я дал зарок – сначала выполнить все намеченное и только тогда, готовым к новым подвигам, вернуться домой.
– Да я тоже переживал – как ты там, что привезешь из поездки? Ну, главное – жив, здоров, прекрасно выглядишь. Как Италия? Как «Милан» сыграл с «Интером»? Был ли ты на матче Италия – СССР? Говорят, русские разделали их вчистую: ноль – два в Москве и один – один в Риме. Хорошо еще, хоть Ривера от окончательного позора спас… Стыд и срам! Нет, ты скажи мне, зачем притворяться, что ты играешь в футбол, когда твое призвание – есть макароны?!
