Дмитрий Дмитрий - Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010
Разговор мне не понравился. Б. словно уличал меня в недоброжелательном отношении к происходящему в нашей стране. Особенно, когда я заметил, что правду у нас почему-то не любят, предпочитая ей трескучую ложь.
— Боюсь, с такими настроениями ваша повесть может не состояться, — сухо сказал он. — Наше общество любит, ценит правду и стремится к ней. Да!
Функционер штампованный.
Потом разговаривал по телефону с Яковом Липковичем. Мы когда-то вместе работали в ЛИВТе. Повесть хвалил, но сказал, что шансы ее напечатать 50:50. Как повезет. Советовал ехать в Москву, обивать пороги редакций, пить, если потребуется, с нужными людьми, заводить знакомства.
— Старайтесь проникнуть в издательства. С писателями дружить хорошо, но они ничем вам не помогут.
И работать, работать, работать. С вершины его 60 лет я для него страшно молод, и всё у меня впереди.
— Года два-три, и вы, я думаю, добьетесь успеха, — подбодрил Липкович. — Ищите свою тему…
Ехать в Москву, пить с издателями, заводить знакомства… Мало мне выпивок в Ленинграде? А когда писать?
На сегодняшний день перепечатал 58 страниц «Записок шута». Попутно делаем ремонт в квартире. Стены комнаты вывели разными обоями — арками. Симпатично. Максимка болеет, Ольга сидит с ним дома, и писать весьма сложно.
С Нового года возобновил утренние пробежки по Смоленскому кладбищу. Бежишь по дорожкам, читаешь их названия и переносишься в прошлый век. Пошехонская, Первая Кадетская, Вторая Кадетская, Петроградская…
Отдышавшись, делаю зарядку и подтягиваюсь на турнике, который нашел меж двух стареньких берез. Пока только 5 раз. Позор!..
24 января 1984 г. Дома.
Приснился сон. Я — участник Первой мировой войны, командир то ли роты, то ли батальона. А может, и корпуса. Попадаю в среду 1914 года и понимаю, что это фантастический сдвиг в пространстве и времени.
Военные действия ведутся то ли в Прибалтике, то ли в Польше. Красивые хутора, узкоколейка, заросшая травой. Я понимаю бессмысленность войны, хочу бежать, мне страшно. С аэропланов летят стаи железных стрел. Стрелы впиваются мне в голову, но не глубоко — я вытаскиваю их. По узкоколейке едут солдаты кайзера в островерхих касках, они сидят на танках, веселые, крепкие. Въезжают в тыл нашего корпуса. Паника среди командования. Мой зам отпросился домой в отпуск. Я понимаю — это хитрость. Хочется спрятаться в погреб, но я на виду, солдаты следят за мной. Невнятная мысль о большевиках, тяжелые взгляды солдат — я для них офицерская сволочь, спасающая свою шкуру.
Солдаты кайзера начинают сгонять местный народ в толпу, никто не сопротивляется, даже рады… Кошмар, одним словом.
27 января 1984 г. Дома.
Забавные рассуждения Сергея Залыгина в «Известиях»:
«В историческом плане русская классика явилась России и миру в одно безусловно чудесное мгновение: год рождения Пушкина — 1799, Гоголя — 1809, Белинского — 1811, Гончарова и Герцена — 1812, Лермонтова — 1814, Тургенева — 1818, Некрасова, Достоевского — 1821, Островского — 1823, Салтыкова-Щедрина — 1826, Толстого — 1828. Одна женщина могла бы быть матерью их всех, родив старшего сына в возрасте семнадцати, а младшего — в сорок шесть лет».
Где «Война и мир» 1941 года? Нет ее. Надо думать, пока. Зато есть «В окопах Сталинграда». И много бытописателей: В. Маканин, А. Ким, В. Курчаткин, Р. Киреев, Л. Бежин…
Правда, есть В. Конецкий и А. Житинский — писатели честные и острого взгляда.
Шолохов недавно умер. Похоронили в Вешенской. Последний из могикан?
8 февраля 1984 г. Дома.
В Ленинградской писательской организации около 400 писателей. В Ленинграде 4 млн. жителей. 1 писатель на 10 тыс. человек. Редкая профессия.
Я пока известен пяти-шести писателям. Они, если напрягутся, вспомнят мою фамилию. А читателю и вовсе неизвестен. Если только по газетным публикациям. И то сомнительно.
В джемпер, который мне связала Ольга, вплелись ее волосы.
17 февраля 1984 г.
Был в «Неве». Разговор с Самуилом Лурье по поводу «Феномена Крикушина»:
1. Ваш интересный замысел реализован не полностью.
2. Повесть печатать не будем. В нашем портфеле есть нечто похожее по жанру, что мы готовим к печати. Это редакционная тайна.
«Не робей и, главное, не горбись», — как пел Высоцкий. А мы и не робеем. Делаем зарядку. И трем к носу. Писать надо так, чтобы главные редактора журналов сами к тебе в очередь стояли.
8 марта 1984 г. Дежурю в гараже.
В конце февраля закончил «Записки шута». Ольга прочитала, сказала, что начало слабое, остальное интересно. Отдельные главы читал в Клубе сатиры и юмора. Мнения разные. Много советов. «Шут» — еще не повесть. Пусть вылеживается. Пишу рассказы.
В газете «Советская Киргизия» неожиданно вышла моя новелла «Любовь и велосипед». Прислали приличный коньячный гонорар — 8 р. 12 коп. Ровно на бутылку. Специально? Пять рублей отдал Ольге, три зажилил. Хочу немного выпить и написать короткий рассказик — одним аккордом. Ворота закрыты, все машины на месте.
Самовар графа ТолстогоК инженеру Петрову приезжал друг из Венгрии, и тот после долгого застолья подарил ему медный, позеленевший самовар.
— Смотри, какой самоварище! — нахваливал подарок Петров. — Это же, черт знает, что за агрегат! А медалей, медалей сколько!.. Видишь? — он оттирал тряпкой пыль и тыкал пальцами в овальные клейма. Ведро чаю влезет, не меньше.
Друг Имре вежливо улыбался и кивал головой.
— Ведь это живая история! — распалялся Петров. — Говорят, из него сам Лев Толстой два стакана чаю выпил. — Он покосился на вскинувшую брови жену. — Точно!.. Ехал он мимо одной деревушки, а там мой прадед с прабабкой сидят в тенечке, чай пьют. Ну, они его и пригласили. Давайте, дескать, граф, чайку с дороги. Н-да… Краник только починить и порядок. Бери, Имре, дарю.
Имре увез самовар в Венгрию, почистил его, починил краник и поставил у себя дома на видное место.
— О-о-о!.. — тонко улыбался он, когда гости интересовались происхождением самовара. — О-о-о… Это целая история! Прадед моего русского друга пил из этого самовара чай с самим Львом Толстым…
Вскоре к Имре приехал его болгарский друг Дончо, и после трехдневного сидения в саду, под сливами, Имре подарил ему самовар.
— Но помни, мой друг Дончо! — наставительно поднимал палец Имре. — Это исторический самовар! Ты должен беречь его и ухаживать за ним! Сам автор «Войны и мира»…
Дончо поклялся, что будет смотреть за этой блестящей штуковиной, как за самим собой, и тут же, за столом, подарил Имре магнитофон «Грюндиг».
Так самовар оказался в Софии.
Дончо сдержал свое обещание: он надраил самовар автомобильным лосьоном и заказал для него стеклянный куб. Раз в месяц Дончо с женой и детьми бережно доставали пузатую диковинку из стеклянного домика и полировали его сверкающие бока бархоткой.
— Вот, дети!.. Сам Лев Толстой… — он кивал на портрет мирового классика, — сам Лев Николаевич пил из этого самовара, когда творил свои бессмертные произведения…
Однажды к Дончо приехал погостить двоюродный брат Христо, женившийся на шведке, и защелкал языком, переводя восторженный взгляд от самовара к портрету и обратно.
— Поздравляю! Какое украшение интерьера! Где ты достал эту прелесть?.. — он принялся торопливо вносить в дом цветастые коробки с подарками. — Дончо, открой багажник, там есть кое-что для тебя…
Петров, между тем, работал инженером и однажды в отпуск придумал игру ки-ко, представляющую собой нечто среднее между крестиками-ноликами, нардами и морским боем. Игра с каждым днем завоевывала всё новых и новых приверженцев, и вскоре Петров оказался в Амстердаме, на открытии первого международного турнира.
С блеском выиграв турнир, Петров дал интервью и, закинув в гостиницу лавровый венок, пахнущий одеколоном, пошел побродить по набережным каналов и купить сувениры.
Болела от чрезмерного напряжения голова, рябило в глазах от бесцеремонных вспышек блицев и, честно говоря, хотелось домой, к жене, детям…
В антикварной лавочке, куда он зашел, чтобы купить жене нечто старинное и изысканное, Петров увидел сверкающий самовар в стеклянном футляре с укрепленной у его основания табличкой. Что-то екнуло у Петрова внутри…
— Откуда самовар? — поинтересовался он, сдвигая на затылок шляпу.
Хозяин лавочки проворно вышел из-за прилавка, снял футляр и рассказал, что самовар доставлен из Швеции, где недавно скончался родственник русского писателя Толстого. Из этого устройства граф пил чай в продолжении двадцати лет, пока писал свой величайший роман «Война и мир».
— Занятная вещица, — покрутил краник Петров. Ему вдруг вспомнились дачные чаепития — с дедом, бабкой, родителями… Дымящая труба, в которую он кидал сосновые шишки. — Сколько стоит?
