Алексей Смирнов - Записки из клизменной
Я рассказал сестрам, и они захохотали:
– В носках своих, что ли, Кумаринсон ему беляши принес?
Трость
Попадаются люди, которые с болезнью ничего для себя не теряют и не приобретают.
Им вроде и посочувствуешь, а потом пожимаешь плечами. И вроде бы они не такие уж равнодушные, и не самые тупые, и беспокоятся в меру – а все как-то оно не так, без огня.
Лежала у меня одна. Тетка такая, рыхлая, лет пятидесяти. У нее болела и слабела нога. Ну, не очень сильно болела и не шибко слабела. Из всех бумаг у нее была только маловразумительная грамота из 3-й больницы, прославившейся своим творческим подходом к действительности. Там, судя по скупым фразам, с теткой не особенно церемонились: разрезали спину на предмет неизлечимого радикулита, отпилили зачем-то маленький, ни на что не влияющий кусок хребта и зашили снова, без объяснений.
А сама тетка не очень-то внятно рассказывала про свои беды. Заболела она то ли пять лет назад, то ли пятнадцать. После операции стало не то лучше, не то хуже.
Вот так она лежала-лежала, без сдвигов и перспектив. Общалась с соседками по палате в обычной для себя, ровной тональности – как в булочной, в собесе, в сберкассе. Потом раздобыла себе палочку, лечебную трость, и бодро ковыляла с ней: мол, да, с палочкой, но мы и с палочкой, как утка, дойдем и сядем на свой душ Шарко.
Увидев трость, я забеспокоился. Диагноза как не было, так и нет. Тут-то я и вспомнил, что у нас как раз на такие случаи есть профессор, позвал его.
Тот сел напротив тетки, потер руки, выслушал мой озабоченный отчет и приступил к допросу. Пока она отвечала, лицо его делалось все более недовольным.
Тетка покорно, без лишних эмоций, вела бесконечное повествование обо всем на свете.
Профессор нетерпеливо заерзал и стал ее грубо осматривать. Я наблюдал и дивился резкости его движений. Не сказав ни слова, он вышел из палаты, мы пошли в кабинет. Я спросил, нет ли у тетки рассеянного склероза – поганая такая болезнь, безнадежная.
– Что? – презрительно протянул профессор. – Неее-ееет…. Посмотрите, как у нее все медленно развивается… даже после этих дураков-хирургов хуже не стало… и все как бы ей ничего, все ладно… слабеет нога – ну, слабеет… полежала в больнице, выписалась…
Профессор помолчал, думая о чем-то своем.
– Палка подвернулась кстати – она и подхватила, пошла! – сказал он с неожиданной ненавистью.
Махнул рукой, поставил наследственную болезнь Шарко-Мари – диагноз из тех, что только профессор имеет право ставить, и с омерзением на лице ушел. Не оглядываясь и не прощаясь.
Я так и не знаю, что это было. Не с теткой, черт с ней, с теткой – с профессором.
Циркуляр Мойдодыра
Когда разразилась атипичная пневмония, я уже давно расстался с больницей. Озаботившись ее настойчивым шествием, я позвонил бывшим коллегам. Какие, дескать, принимаются меры.
Первым ответом было удивленное:
– Никаких.
Я не поверил, и те сознались: меры все-таки приняты.
По отделениям распространили приказ-инструкцию: «Как Мыть Руки».
1. Открыть кран.
2. Правая рука моет левую, а левая – правую, другие варианты не допускаются.
3. Нужно много обмылков, чтобы они были разовыми.
И что-то еще, уже лишнее. Я успокоился.
Циркуляр Диониса
Я где-то или у кого-то прочел, что на Тайване уже выставили в общественные туалеты бутыли со спиртом, для обработки рук. Боятся, несчастные, этой ужасной новой болезни.
А ничего другого и не нужно. У нас, если спирт в общественном туалете заканчивается, его даже с собой приносят.
В нашей больнице как было?
Привезли однажды дифтерию, на ночь глядя. Ну, пошел звон. Вернее, старческий скрип: с приемным покоем немедленно связалась Мария Батьковна, которая работала местным эпидемиологом лет уже пятьдесят. Была она маленькая, беленькая, любила проводить занятия по холере, всюду ходила.
И вот она позвонила и прочитала подробную инструкцию: что делать и как обрабатываться после приема дифтерии.
– Щас, – сказал приемный покой.
И слили спирт.
– Начнем, пожалуй?
Мужские руки
Не знаю, с какого-такого женского счастья, но мне вдруг вспомнилось одно восьмое марта – история про мужские руки. Не ко времени, да и случай довольно бесхитростный, ну и ладно.
В последнюю больничную весну мне взбрела в голову дурная идея, которая состояла в совокупном гастрономическом поздравлении женского коллектива. На меня уже посматривали косо, так как годы общения с друзьями – урологом и физкультурником – не прошли даром, и я все глубже завинчивался в хмельной водоворот. Поэтому я прислушался к царившей в голове пустоте и пообещал доставить к столу мясное блюдо собственного приготовления, на всех.
– Мужскими руками, мужскими руками, – восторженно перешептывался средний медицинский персонал.
Мне выделили деньги из банно-прачечного ресурса. Я, конечно, не упустил попользоваться и накануне праздника отпросился с самого утра: готовить. Меня подозрительно благословили и отпустили. Я купил сырье, водочки, поехал домой. Возле Старой Деревни, на выходе из маршрутки, был ненадолго остановлен милицией.
А дома, неоднократно ужаленный змием, я обнаружил, что сырья набралось слишком много, а я уже в полудреме. Поэтому я мучительно покрошил все на сковороду, не очень пожарил, высыпал в трехлитровую банку и залил всякой всячиной: уксусом, кетчупом, горчицей; настриг туда травки разной, добавил черных горошков, какие нашел. Банка получилась вроде той, в которую Митьки закатывали зельц с маргарином, чтобы кормиться в течение месяца.
Утром все это было зеленоватого, глинистого цвета. Стерпится – слюбится! Принес я банку, персонал все это вывалил на тарелки, ковыряется с любопытством, не без гадливости. Но восхищение моим подвигом взяло верх. Опять зашептали, толкая друг дружку слоеными локтями: мужские руки! главное, что мужские руки!
А мужские руки с бодуна тряслись так, что рюмку расплескали.
Один и без оружия
Работая в больнице, я не только пакостничал, но и проявлял принципиальный героизм. Я, можно сказать, под самые пули шел.
Однажды в приемный покой забрела одна особа, о которой не могу сказать решительно ничего определенного – разве что физиономия у нее была сильно побитая, а так не запомнилась.
Вполне нормальная была, нельзя не признать. Но – может быть, именно за это – ее кто-то побил, из близкого и нестерпимого окружения. Поэтому я выставил ей диагноз: сотрясение. И забыл. А особа не забыла. Она, видно, поставила на своей жизни крест: пошла и написала заявление в милицию. И бумажку мою показала.
Через пару дней, ночью, в очередное дежурство, мне позвонили.
– Але, – сказал я.
В трубке пошуршали, а потом заговорили излишне зловещим голосом:
– Ну, что? Сколько ты хочешь, чтобы снять диагноз?
Как будто у них что-то было. Ну, рублей двадцать, может, и было.
Спросонок я заволновался: что-что?
– Диагноз, – тихо сказала трубка, но так и не уточнила, чей именно.
Однако я уже разобрался в ситуации и направил собеседницу на хутор для ловли лепидоптер.
С тех пор мне звонили в каждое дежурство.
– Козззел, – шипела трубка. – Сука такая, блядь.
Я нервничал и гордился собой. Я проверил себя на прочность и знал, что не продамся ни за какие посулы. Выходя из больничного корпуса, я оглядывался и пригибался. Я прикрывался воротником от вероятной гранаты.
А мог бы обратиться к своему клиническому опыту и понять, что все будет хорошо! Через месяц все закончилось. На том конце трубки в силу безудержной нетрезвости все чаще и чаще отвлекались на более важные дела.
И наконец, отвлеклись совсем.
Самозванцы
На днях, когда у нас дома зашел разговор о зачетах и экзаменах, я припомнил, что последний зачет, который мне суждено было сдать, состоялся четыре или пять лет назад. Он посвящался переливанию крови.
Беда была в том, что заведующая отделением – женщина с внешностью и сознанием слабоумного мужчины, считала это отделение хирургическим, ибо там долечивались больные, когда-то давно перенесшие операцию. Она вообще очень любила хирургию за наглядность результата, а всякую психотерапию терпеть не могла, хотя и рассказывала, как в молодости, орудуя на плавучей китобойной базе в Тихом океане, загипнотизировала кольцом на ниточке моряка, заболевшего белой горячкой. «С тех пор я так и вешала табличку на дверь, – причмокнула она, роясь в приятной памяти. – “Тихо! Идет гипноз!”» Нашему отделению не полагалось знать тонкости переливания крови. Однако заведующая пошла и внесла наше отделение в экзаменационный список. «Вы разве переливаете кровь?» – осторожно осведомились у нее. «Конечно, – рассвирепела заведующая. – Мы каждый день переливаем кровь!»
