Галина Северина - Легенда об учителе
— Ничего, мать! Не вешай носа. Вот я тебя как-нибудь на свой завод возьму. Там никто не унывает, даже когда прорыв! Вкалывают — и все тут!
Вкалывают! Счастливые. А я со своими занятиями тяну волынку. Никак не могу по-настоящему углубиться. Вечерами, накрыв лампу жестянкой, я с отвращением зубрила наизусть теоремы седьмого класса, но задачи по-прежнему не выходили. Я чувствовала полное отупение, не видела никакого смысла во всех этих углах, линиях и градусах. Зачем они нужны?
Андрей Михайлович меня не трогал. Решил предоставить самой себе. Раз девчонка так дерзка и самоуверенна, наверное, думал он, пусть и стукается лбом! Эх, знал бы он, как я на самом деле растерянна!
Он заглядывал в тетрадь к Свете и еще к двум-трем, походя объяснял непонятное, а мимо меня проходил, отвернув голову. Я была и рада и не рада. Сидела в каком-то полусне, ни во что не вникая.
В один из самых мрачных дней ко мне с хитренькой улыбочкой подошла на перемене Лилька:
— Уж не влюбилась ли ты?
У нее только одно на уме.
— В кого же? — фыркнула я, а сердце тревожно екнуло: мало ли что Лилька выдумает!
— В Толю. Вожатого. Ты же все перемены у него пропадаешь!
— Иди ты! — рассердилась я, но вместе с тем и облегченно вздохнула. Сама не пойму, чего боялась я услышать.
— А правда, Ната, я тоже заметила! А уж он глаз с тебя не сводит, — поддержала Лильку Света, и они засмеялись.
Лилька, напевая, убежала в зал, где ее ждал Кирилл. Дела ее, и сердечные и учебные, шли нормально. Перевод в седьмой класс не грозил.
«А все-таки почему им пришла в голову такая нелепица?» — думала я, спускаясь на первый этаж в пионерскую комнату.
— А вот Ната, легка на помине! — громко обрадовался Толя и крепко пожал мне руку. Глаза его блестели ярче обычного. Он действительно не сводил их с меня. — Завтра идем на завод! Договорился! — кричал он мне в самое ухо. — Ну, чего опять набычилась?
Я смотрела на него исподлобья и думала: нравится он мне или нет? Милый девятнадцатилетний парень. На такого во всем можно положиться, не подведет!
Но когда влюбляешься, то относишься совсем иначе. И волнуешься, и думаешь о нем беспрестанно, даже тогда, когда не видишь. Так было с Тоськой. Думаю ли я о Толе? Нет, не думаю. Но с ним так хорошо и просто чувствуешь себя, как ни с кем. И главное, ничего не надо объяснять!
— Хорошо! Идем на завод! — соглашаюсь я.
Семь бед — один ответ. До назначенного срока осталось десять дней… Кто знает, может быть, придется устраиваться на этот завод работать. Жалко, что мне нет еще шестнадцати!
При выходе из пионерской я столкнулась с Ирой.
— Натка, а я уезжаю! — оживленно сообщила она.
— В Артек? — упавшим голосом спросила я.
Есть же счастливые люди! Мне-то уж никогда…
— Да. Понимаешь, это не только мне нужно, а всей школе. Райком премировал наш класс за полученное знамя. Нельзя же отказаться!
Ира, наверное, повторяла слова, сказанные ей в райкоме. Убедили-таки. Правильно. Кто, кроме Иры, более достоин такой поездки? Она привезет много нового из опыта пионерской работы, поделится с другими. Толя тоже рад. Он обнимает нас с Ирой за плечи, и мы втроем идем по коридору. На нас во все глаза смотрит Лилька. Понимает: влюбленные так открыто не ходят. Она со своим Кириллом в темном уголке, за дверью зала прячется или тайком записочкой обменивается.
Перед Ириным отъездом мы зашли к ней со Светой.
— Всё, девчонки! Через месяц ждите! — раскрасневшись, говорила Ира.
Только сейчас я поняла, какое место заняла в моей жизни Ира. Наверное, я уж так устроена, что не могу жить без идеалов. В детстве — Женька Кулыгина. Но отчаянное мальчишеское меня уже не привлекает. В Ире Ханиной я чувствовала что-то большее. Гармоничный сплав того, что Поэт назвал в своих стихах рьяным пионерством, с высоким стремлением к знаниям, к красоте.
— Слушай! Разве это не волнует? — говорила Ира, наигрывая на пианино баркароллу Чайковского. Женька бы только фыркнула. Она признавала музыку революционных маршей.
Меня смущали нежные звуки. Я поддавалась им и вместе с тем боролась: а не предаю ли я свои убеждения? Но тогда как же стихи? Они тоже певучи и нежны:
И пред ним, зеленый снизу,
Голубой и синий сверху,
Мир встает огромной птицей,
Свищет, щелкает, звенит…
— До свидания, девчонки! Салют! — кричит Ира с подножки трамвая, едущего на Курский вокзал.
— Прощай! Может быть, не встретимся! — мрачно отвечаю я, и сердце нехорошо замирает.
Прозрения бывают всякие. У Ньютона оно наступило, когда на него упало с ветки яблоко, у Архимеда во время купания в ванне. У меня это случилось, когда Толя Жигарев привел меня на завод.
От Иры я много слышала о тамошних замечательных людях. Завод шефствовал над школой несколько лет. Все вожатые были оттуда. Кроме Толи, освобожденного, к нам приходили веселые заводские парни и девушки — Леша Карабанов, Маруся Зинченко, Миша Логунов, Тоня Маркова. Летом они ездили с ребятами в пионерский лагерь. Счастливые! Мне ни разу не пришлось пожить в лагере, а вот Ира ни одного лета не пропустила.
На заводе мы зашли в техотдел, где работал Леша Карабанов. Он что-то выводил на чертеже. Чертеж был странный: белые линии на синей бумаге. Линии соединялись в геометрические фигуры. И вдруг я увидела треугольник точно такой, какой чертил недавно на доске Андрей Михайлович. И обозначен теми же буквами!
— Что это? Зачем? — удивилась я.
— То есть как зачем? — Леша даже слегка присвистнул. — Без знания математики ни одной машины не сделаешь, детали не отточишь!
Я покраснела за свое невежество и, не отрывая глаз, следила за Лешиными расчетами. Математика вставала передо мной не со страниц учебника, а из шумного заводского цеха. Мертвый груз выученных наизусть теорем и формул ожил, наконец, и приобрел реальный смысл.
СИНЯЯ БОРОДА МЕНЯЕТ ЦВЕТ
Говорят, что счастливый человек чувствует крылья за спиной. Так оно и есть. Я слетаю с горки в овраг, устланный мягким ковром березовых листьев, и у меня полная убежденность, что я это сделала при помощи крыльев. Тугой, настоявшийся на прели осенний воздух крепко держит меня в своих объятиях. Я счастлива. И даже позволяю черно-пегой Дианке, дочке пропавшей любимицы Дези, лизнуть меня в щеку. В Дианке ничего нет от умной, деликатной Дези. Она глупа и нахальна. Поэтому я держу ее в строгости. Но сегодня можно. Пусть.
Нагулявшись вдоволь, я бегу домой и пишу Ире письмо в Артек. Должна же она знать, как это было!
…Шесть притихших в ожидании подростков, в том числе и мы со Светой Воротниковой, сидели в опустевшем классе. Слышно было, как на руке толстого Пети Сладкевича тикали часы. Наконец из лабораторной, находящейся позади класса, вышел Андрей Михайлович. Он подергал свою бороду и одобряюще улыбнулся. Но нам не стало от этого лучше.
— Улыбается! А нам каково? — прошептала Света.
— Так это же Синяя борода! Он наслаждается мучением своих жертв! — ответно процедила я.
И он будто понял, посерьезнел, торопливо роздал листки с личным заданием каждому. У нас вытянулись физиономии: не подскажешь, не спишешь! Вот хитрец!
Как ни готовилась я к этому дню, а, взяв листок, написанный твердым косым почерком, потеряла всякую способность соображать. Цифры и буквы слились в мутные серые круги. Уж не плачу ли я? Вот не хватало! Я по-детски шмыгаю носом и отодвигаю листок. Надо прийти в себя…
— Неясно написано? К сожалению, всю жизнь страдаю плохим почерком! — вдруг раздался над ухом негромкий голос Андрея Михайловича.
Сердце у меня сильно заколотилось. Синяя борода навис над моим плечом, и смуглый палец с красиво остриженным ногтем указал, что к чему относится.
Но я все равно ничего не понимаю и хочу только, чтобы он поскорее ушел.
— Поняла? — Он заглянул в мое, наверное, очень бледное лицо и отошел, не дожидаясь ответа.
Сначала он что-то писал за столом, потом кто-то позвал его из-за двери, и он вышел в коридор. Слышны были его быстрые шаги по паркету. Мы остались одни. Кажется, он решил не возвращаться до конца.
Света быстро чертит какие-то углы и шепчет под нос не то формулы, не то заклинания. Ее присутствие успокаивает меня. Мало-помалу туман перед глазами рассеивается, и я уясняю, что от меня требуется. Как огонек, острым язычком вспыхнула радость: знаю! А когда по всем правилам доказала теорему, то задача сама по себе раскрылась.
Я забыла о времени, о ребятах, не заметила, как вернулся Андрей Михайлович и снова встал за моей спиной. Меня толкнула локтем Света. Я подняла голову и встретилась с теплыми серыми глазами. Кто это? Не сразу поняла я, и первым чувством было удивление: глаза-то у него не черные вовсе! Я чуть было не сказала это вслух.
